вников оказалось бессильной. И тогда решили, что история с зомби — банальная профанация, а убийца — обычный человек, живущий и мыслящий. Как бы там ни было, замену Приторию нашли быстро. Все члены ордена единодушно проголосовали за отца Бенедикта, который своей вечной молодостью подтверждал, что он облюбован самим Эстерем. А кого, если уж не любимчика всемогущего бога, ставить на главенствующий пост, который в любую минуту вместо почестей и привилегий может превратиться в гроб, покоящийся в сырой землице? Бенедикт сопротивлялся этому назначению, впрочем недолго. В конце концов, свое он уже пожил, за границу Хельхейма ему не переступить, так можно хоть напоследок насладиться высочайшей властью. И власть его опьянила сильнее крепкого кровавого вина. Он начал бесчинствовать, собирать подати с ожесточением некромантских шеважников и даже подумывал над союзом с королем мертвых, желая сохранить свое текущее положение.
Наблюдая за скандальным поведением святых братьев, Аспин сперва лишь злился, надеясь, что церковники обратятся к благоразумию и переменят тактику. Но ничего не менялось. Люди, и без того озлобленные из-за своей горькой судьбы, превратились в серых мышей, которые сперва бежали с охваченного чумой корабля «Хельхейм», а теперь желали скрыться с тонущего судна под названием «Лагерь беженцев». Разочаровавшись в эстерцах, в их способности сплотить стигийцев и привезти к свободе, Аспин готовил переворот, но ему катастрофически не хватало верных людей. Церковников было по-прежнему больше, а на обездоленных мирян лейтенант не сильно надеялся, слишком крепка в них была вера во всемогущего и всепрощающего Бога, даже несмотря на все бесчинства, творимые его именем.
Люди начали тайком и открыто покидать лагерь. Положение становилось отчаянным. Попытки Аспина отравить новоиспеченного главу Ордена не увенчались успехом. Бенедикт жрал отраву, пил яды, но ничего не брало его. Он был живуч, как блоха. Вступать же в открытое противостояние Аспин не решался.
Появление в лагере феи, пришедшей из Валлии, несколько скрасило ситуацию. Увидев с каким рвением и упорством она принялась за обучение беженцев владению оружием, люди быстро прониклись к ней. Недовольство Лайры политикой эстерцев тоже сыграло на руку Аспину, но дальше нелестных слов в адрес церковников ск'йере не пошла, считая, что ее основная миссия — защита людей, а не выяснение, чья власть лучше. Уверения лейтенанта в том, что он действует во благо народа, никак не повлияли на решение Лайры.
Аспин уже отчаялся занять главное место в лагере беженцев, а события последнего дня так и вовсе поставили на честолюбивых планах лейтенанта жирную точку. И надо же, оказалось, что его власть людям не нужна. Впрочем, и церковники получили лишь крохи с королевского стола. Все остальное досталось — даже говорить об этом противно! — некроманту.
— Что вы творите? — гневно прокричала Лайра. — Мало того, что целитесь криво, так еще и долго! Стреляете уставшей рукой! Спускаете тетиву и лук дергаете так, словно он верткая рыба! А ну, дай мне. Покажу, как надо.
Ск'йере выхватила у одного из ополченцев лук. «Самый ужасный из всех, из которых мне приходилось стрелять, — подумала Лайра. — Не промахнуться бы этим чудовищем». Она вскинула лук, мягко натянула тетиву и, как только перо стрелы коснулось уголка губ, разжала пальцы.
— Стоять надо твердо, дышать — ровно, целиться и стрелять — быстро, — строгим голосом наставляла фея, довольно поглядывая на стрелу, попавшую в самый центр мишени. Из такого чудовища даже Королева долин не выстрелила бы лучше. — Показываю медленно, чтобы вы, неумехи, видели технику. Но запомните: медленно — нельзя!
Лайра стреляла еще и еще, с каждым разом все быстрее. Ее охватывала немая ярость. Что делать с солдатами? С ополчением? Эти растяпы никогда в жизни не научаться стрелять правильно, а ведь это — охотники, всю жизнь добывавшие себе пропитание стрелой и луком. О пехоте и говорить нечего. Бестолково размахивая топорами и моргенштернами, они скорее перебьют друг друга, чем сколько-нибудь навредят врагу. Как идти на приступ с таким войском?
При штурме укрепленного города нападавших должно быть в пять раз больше, чем защитников. При штурме крепости — в десять. Беженцев, столпившихся у Великого моста, было в двадцать, если не в тридцать раз больше, чем солдат форта, но Лайра ни на секунду не сомневалась, что у стигийцев нет ни малейшего шанса. Все они — деревенские простачки, ни разу в жизни не державшие в руках настоящего оружия. Живущие в стране мертвых, но ни разу не убивавшие. В лучшем случае они могли прирезать старую корову, но даже это сомнительно, ведь чаще домашнюю животину вели к забойщику, а забойщик разбирался только в том, как убить смирно стоящее существо. Как этим неумехам сражаться не на жизнь, а на смерть? Никак. А тревожные новости о том, что в сторону Великого моста движется неисчислимое воинство неупокоенных во главе с самими Балор Дотом, только сеяло панику среди людей и делало их еще более слабыми. Вместо того, чтобы придать уверенности, убедить в том, что дорога вперед — единственная, и отступать нельзя. Под страхом вечного рабства и смерти…
Денно и нощно, забыв о сне и отдыхе, Лайра обучала беженцев владению оружием. Но что она могла сделать за несколько недель, проведенных в лагере? Разве за этот срок можно научить человека сражаться? И пусть еще одного человека. От одного, путем невероятных усилий, она б еще добилась более-менее достойного результата. Но от тысячи… А все те инструкторы, якобы воины, которые ей помогали… Им бы самим подучиться, а не учить других. От их уроков больше вреда, чем пользы.
В сердце ск'йере поселилась бессмысленная злоба. На Хананка, который скрылся за крепостной стеной и ждет, когда удастся вдоволь насладиться сражением. На Марка, который вместо того, что спасти собратьев-людей, губит их сотнями. На прорицателя, который заварил такую кашу, что за век не расхлебаешь. На себя саму за полное бессилие, за то, что не может прыгнуть выше головы и добиться от своих учеников хоть чего-то, хоть маломальских успехов в военном ремесле.
Стигийцы были обречены. Все. И скорее всего эти люди смирятся со своей судьбой, разбредутся по домам и будут дальше жить во власти некромантов. Это читалось в их испуганных глазах. Даже магом быть не надо. Вокруг царило упадническое настроение, и Лайра ничего не могла с этим поделать.
Ополченцы наблюдали за ск'йере молча, сперва с восхищением, затем — с опаской. Уж больно грозно она выглядела. Попривыкнув, начали повторять за нею движения, изредка поглядывая то на Лайру, то на утыканную стрелами ее мишень. Встретиться с такой лучницей в бою поостерегся бы каждый из них, хотя никто из охотников не назвал бы себя трусом.
Фея не останавливалась до тех пор, пока колчан за ее спиной не опустел. Только теперь отбросив гнетущие мысли, она пришла в себя и поняла, что от напряжения взмокла, а по пальцам, незащищенным лучничьей перчаткой, течет кровь. И лишь секунду спустя, обратив внимание на гробовую тишину, не разрушаемую привычным скрипом луков и звоном тетивы, Лайра заметила, что взоры всех ее учеников обращены на восток. Фея обернулась.
Увидев у горизонта вооруженных всадников, Лайра сперва испугалась, напряглась, а затем едва подавила в себе желание, как девчонка, запрыгать на месте от восторга. Воины! Это были воины. Настоящие, облаченные в полулаты, с копьями наизготовку, с поблескивающими на поясах мечами и боевыми топорами.
Надежда. К лагерю беженцев приближалась не кавалькада рыцарей, а надежда. Их было около ста. Они мчали галопом, и эта скорость вселяла в Лайру еще одну надежду — на то, что позади кавалерии идет пехота. Как это было бы замечательно! Тогда шансы людей на спасение возрастут вдвое. Но что-то случилось, стройный ряд всадников рассыпался в разные стороны, дико заржали кони, которым удила раздирали рты. Небеса вдруг вспыхнули и из густого пламени, как демон из геенны огненной, вынырнул величественный дракон. Лайра ахнула. В последний раз она видела дракона в дни своей молодости, когда их еще не истребили и юные феи обучались ездить на крылатых существах верхом.
Широко размахивая кожаными крыльями, исполин мягко опустился на землю и послал огненное облако в небо, словно желая привлечь к себе внимание. Внимание всадников и без того всецело принадлежало ему. Те из воинов, которые были вооружены копьями, вышли на непослушных, брыкающихся конях вперед и направили наконечники на могущественное существо. Лайра только сейчас различила на спине дракона наездника, одетого в черные некромантские одеяния. «Это конец… — подумала фея. — Теперь повелители мертвых изложат людям свои требования, и никто не посмеет ослушаться». Неожиданно наездник спешился. От неизвестного воинства отделился всадник на вороном жеребце. Эти двое приблизились друг к другу, пожали руки и дружески обнялись. У Лайры отлегло от сердца, когда она поняла, что дракон неопасен. Когда же пришла вторая мысль, фея громко закричала: «Победа!» и бросила лук на землю. Дракон не только неопасен, он — несокрушимое оружие людей.
Новости одна за другой настигли Бенедикта неожиданно и, как назло, в самый неподходящий момент, когда он развлекался с одной премилой мирянкой. По донесению первого помощника в лагерь прибыл некий очень странный субъект внешним видом очень похожий на повелителя мертвых, как будто только сошел прямиком с церковного бестиария. И ладно бы этот субъект прибыл один, так нет, он прилетел на самом настоящем драконе. Но и это еще не все. Самое ужасное впереди — сюда явился некий король Стигии и привел с собой дружину, которая по численности превосходила боевые отряды святых братьев. С такой силой приходилось считаться, будь этот человек хоть самозванец, хоть реальный наследник престола.
Едва Бенедикт успел выгнать прелестницу взашей, как в шатер заявился человек, представившийся королем Стигии. После короткого обмена любезностями, Реордан потребовал немедленно собрать военный совет. Предупредил, что будет на нем с двумя советниками, дождался, когда Бенедикт выберет время для его проведения, распрощался и поспешно ушел.