Поняв, что только теряет время, беглец повернулся в сторону улицы. Снова хлопнула дверь, и в ту же секунду спину китайца догнал юркий серебристый нож. В проеме стоял Монах, выдыхая белые клубы пара, и свободная, легкая не по погоде одежда делала его похожим на фантастического героя подростковых комиксов.
— Слюнтяи, — только и бросил он нам.
Го зло выплюнул вместе с кровью обломок зуба, и по всему было видно, что у него есть что ответить, но промолчал. Фрэй лишь пожал плечами: Монах никогда не вызывал у него ни раздражения, ни желания что-либо доказывать — всего лишь еще один цепной пес из своры.
Следом за Аароном на улицу вышел Кербер. На боссе было длинное меховое пальто и со своими тонкими пальцами, унизанными массивными перстнями, он напоминал аристократа, только что покинувшего оперетту.
— Так-так-так, что у нас тут? И ведь не слабый был человек… а умер как трус с ножом в спине. — Носком туфли он перевернул китайца, словно бы желая удостовериться, что это именно тот, кто ему был нужен. Только тут я заметил кусочек цветастой татуировки, что шла у мертвеца от виска к подбородку. Значит, не рядовой член триады.
Кербер знаком подозвал к себе Фрэя и сунул ему в руку несколько банкнот.
— Хорошо поработал, теперь можно и развлечься. — Он хлопнул парня по спине и тут же отвернулся, словно начисто забыв о его существовании. — Аарон пошли триаде наши соболезнования. Хотя они должны быть благодарны, что я избавил их ряды от вора.
Монах вытащил нож из спины китайца, одним взмахом отрезал ему косу, а потом с жуткой методичностью стал отпиливать у трупа ухо.
Соболезновали в резервации тоже по-своему.
Вывеска «Пещеры лотоса» была шикарной по меркам особой зоны того времени: неоновые огоньки ползали по стилизованному цветку, а потом, зарябив, вдруг разбегались.
— Угощайтесь! — сказал Фрэй, широким жестом указывая на дверь.
— Крассава! — с неожиданным энтузиазмом поддержал Го.
Мы с Жабой недоуменно переглянулись.
— Что там? — робко спросил Иосиф.
Я не стал спрашивать, потому что по ниткам эмоций, сочащихся со всех щелей здания, уже начинал догадываться.
— Ты шутишь?! — воскликнул Го. — Вот зяблики недоношенные. Фрэй, запихивай их внутрь!
С этими словами они открыли дверь и втолкнули нас в проем.
Внутри царил душный сумрак, иногда по помещению скользили ленивые разноцветные лучи, но света не прибавляли, а наоборот, будто бы погружали окружающих в дымку. Запах благовоний, алкоголя, табака, человеческих тел. Повсюду прозрачные занавеси. Скользят полуголые женские тела. Слышится смех. Маленькая круглая сцена с шестом посередине, вокруг которого вьется уже скинувшая с себя всю одежду фигура. Снова смех: искусственный женский, жадный мужской. Вокруг нас еще множество комнат и во всех пульсирует вожделение, похоть, но не страсть. Повсюду только желание, оно исходит от каждого, даже от Жабы, что стоит сейчас рядом со мной и не знает, куда девать свои огромные руки. А та девушка на сцене, она улыбается так развратно, словно мысленно уже расстегивает твой ремень, словно ее пальцы с алыми ногтями уже берутся за язычок молнии на ширинке, но на самом деле ее тошнит…тошнит от всего этого, выворачивает на изнанку, как и почти каждую женщину в «Пещере лотоса».
Чтобы увидеть и почувствовать картину целиком, хватило буквально нескольких секунд. Это место ударило по мне своим молотом, растирая как несчастную букашку по наковальне. Чтобы здесь выжить, надо быть железом, а не букашкой, хотя даже в этом случае тебя погнет так, что мало не покажется.
Я толкнул дверь на улицу и выскочил вон. Стал судорожно глотать воздух, растирать виски, но наваждение не проходило — оно было все еще за стенами этого здания, все еще пахло благовониями, курило, смеялось, крутилось вокруг железного шеста и лезло холодными пальцами к тебе в штаны. Желудок сжался, и меня вывернуло на расхлябанную мостовую. Затем еще раз. Позывы не прекращались, но дальше шла одна только желчь.
Дверь в «Пещеру лотоса» распахнулась — послышались шаги. В полусогнутом положении, опираясь ладонями на колени, я смог увидеть только ботинки Фрэя.
— Ты как? — Он похлопал меня по спине.
— Отвали.
— Кажется, теперь я стал немного понимать, за какой дар тебя сюда засунули. — Друг удовлетворенно рассмеялся. Я не желал говорить о своих способностях, и, видимо, его все это время терзало любопытство. — Ты можешь оказаться полезным.
Я покачал головой. Пользы от моей эмпатии никакой — только вред.
— Иди домой, — посоветовал Фрэй, будто и впрямь думал, что после всего этого, я полезу обратно в бордель.
Со временем мы потихоньку привыкли к тренировкам, и жизнь снова стала приобретать вкус и цвет. Как оказалось, были и свои преимущества в том, что Кербер забрал нас в свою банду. Мы скоро переселились из общежития поближе к улице Трех Домов, туда, где концентрировалась банда псов. Теперь можно было почти что безбоязненно оставлять вещи в комнате и не переживать о том, найдешь ли ты их на местах по возвращении. Псы не тащили у своих, а чужие бы тащить побоялись.
В нашей спальне стали появляться разные предметы. Точнее, они начали там оставаться. Жаба повесил над кроватью огромную карту мира, переданную матерью, и каждый вечер проводил, листая толстенную книгу с яркими фотографиями — «1000 красивейших мест планеты».
Я этого не понимал. Какой смысл смотреть даже на самые прекрасные виды и знать, что ты никогда там не побываешь? Не проедешь по знойной саванне, разглядывая силуэты деревьев с плоскими кронами в дрожащем воздухе. Не взглянешь на статую Христа-Искупителя, раскинувшего руки над колоритным Рио-де-Жанейро, словно пытавшегося обнять город, да и тебя заодно вместе с ним, либо же показывающего: «Смотри, как прекрасен и широк мир, в котором ты живешь!» Что это было за самоистязание? Какое в нем удовольствие?
Наш мир был маленьким — за один день обойдешь несколько раз — огороженным, охраняемым. Все остальное не существовало. И никогда не будет существовать.
Несмотря ни на что Иосиф как будто не понимал, или не желал понимать, где он находится и что его ждет. Для него резервация была каким-то проходящим местом: он словно ждал, что кошмар вот-вот закончится, можно будет проснуться и съесть на завтрак мамины пироги. Если же реальность прямо и грубо говорила ему об обратном, его сознание забивалось куда-то в темный угол и там затаивалось на какое-то время, обняв колени.
Проблема Жабы делалась явственнее. Она давила на каждого под сводами склада. То, что из Иосифа никогда не получится даже самого слабенького бойца, понимали все. Кнут Большого Ко в два раза чаще прохаживался по широкой, но так и не обросшей мышцами спине и, казалось, был знаком там уже с каждым клочком кожи. Даже уравновешенный Гудвин начинал терять терпение и со временем практически прекратил занятия с Жабой, используя его в основном как тягловую силу: переставить ящики, перенести оружие, прибрать склад. Большой Ко не мог выгнать навязанного Кербером ученика, но и смириться с его присутствием было не в его характере.
Я часто ловил обеспокоенный взгляд Фрэя, направленный на Жабу. Он знал, что не сможет вечно защищать друга, что всему есть предел. И еще, наверно, понимал, что оказал товарищу медвежью услугу, так рьяно оберегая его. Получил бы Иосиф несколько раз хорошую трепку — глядишь, может, проснулся бы в нем боевой дух.
В тот день на склад снова зашел Кербер, притащив с собой недовольного Канцлера и бесстрастного Монаха. Главарь неприязненно щурился на свет, словно его мучила мигрень, и при этом доставал сигарету за сигаретой.
— Ну что Кобальт, чем порадуешь? — спросил он хриплым, будто слегка осипшим голосом, в котором не было не то что радости, но даже и готовности эту радость принять.
Большой Ко склонился к самому его уху и что-то быстро зашептал. У меня по коже побежали мурашки, я чувствовал злорадное удовлетворение и предвкушение чего-то, едва ли не до дрожи в руках.
Кербер кивнул.
— Фриц, иди разомнись.
Легкое раздражение Канцлера. Фриц — не его имя, главарь зовет его так из-за немецких корней и считает это забавным. Возмущаться толстяк не осмеливался — куда уж ему, если и Монах молчит, когда его кличут «Боз». Было в Кербере нечто, что глушило все попытки пойти наперекор, даже мысленно.
Канцлер вышел на площадку, служившую нам импровизированным рингом, по пути достал из-за пояса железную дубинку — свое излюбленное оружие.
Большой Ко направился в нашу сторону, с каждым его шагом я чувствовал, что сейчас произойдет непоправимое. Нет, он шел не за мной. За свою шкуру можно было не дрожать. Он шел за Жабой. Грубо схватил подростка за шиворот и потащил п направлению к Канцлеру.
— Покажи-ка нам, чему ты тут научился.
Маленькие заплывшие глаза немца при виде противника зажглись нехорошим радостным огнем. Губы растянула ухмылка, а дубинка стала попрыгивать в ладони, будто бы в жадном нетерпении. Он собирался поквитаться с нами за все жестокие шутки: именно сейчас, именно в этот момент и именно через Жабу.
Фрэй тоже, видимо, почувствовал или сообразил что-то неладное, и попытался шагнуть вслед за Иосифом, но его тут же будто пригвоздил к земле властный голос.
— Никто не будет вмешиваться. — Кербер смотрел в нашу сторону не мигая, его глаза-дыры источали только холод и пустоту. Кроме этого взгляда я ничего не видел и ничего не чувствовал, но знал, что могу не подчиниться. Остальных же намертво припечатало к месту, они не сдвинутся, даже если сейчас перед ними разверзнется ад. Все. Фрэй в том числе.
Я тогда тоже не двинулся с места. Так легко было сделать вид, что ты попал под действие глаз Кербера, и так сложно рационально объяснить это потом своей совести.
Жаба встал напротив Канцлера. Уже то, как он стоял — неуверенно, неправильно распределив вес, ссутулившись, не зная, куда деть руки — не предвещало исходу поединка ничего хорошего. Немец же несмотря на полноту, некоторую обрюзгшесть, двигался с апломбом привычного бойца. Поэтому то, что происходило дальше, больше напоминало избиение, а не поединок.