Мне всегда было сложно находиться рядом с людьми, еще сложнее было находиться с рядом с людьми в резервации. Но привыкнуть можно ко всему, а если не привыкнуть, то хотя бы научиться закрываться.
Фрэй настоял на том, чтобы я тоже пошел к Монаху. Причины этого желания были ведомы только ему. Сразу по окончании боя он снова спрятал свои эмоции за непроницаемыми заслонами. Иногда меня это очень тяготило, а иногда я радовался такому положению вещей. Ну что ж, переживу. Тем более, что друг не заставляет меня присутствовать при встрече с Монахом, он понимает, что это один из тех людей, кого я меньше всего хотел бы видеть. По личным причинам. Те же причины были и у Фрэя, но он не эмпат.
Вот посидеть полчаса за барной стойкой Будды — это мне вполне по силам.
Пузик остался со мной. Он тут же заказал себе кружку грина, но я успел заметить и вовремя выхватил у него стакан с зеленовато-желтой жидкостью.
— Если хочешь выпить, то, что угодно, но только не эту дрянь.
Грин действительно был дрянью, по-другому и не назовешь. Безобидное на вкус пойло вызывало легкие галлюцинации и некоторую приподнятость настроения — но не это самое страшное. Чень Шень однажды поделился со мной, что напиток, помимо эффекта привыкания, еще и ускоряет процессы старения в организме. А уж такое действие безобидным не назовешь. В резервации жизни и так улетали слишком быстро, просачиваясь, словно речной песок сквозь пальцы, не хватало нам еще и этой мерзости.
— А дальше что? Запретишь пить, пока мне нет двадцати одного? — притворно надулся Пузик.
На мой взгляд, глупо запрещать что-то тому, кому в свои семнадцать можно убивать.
— Это интересная мысль, — я решил его немного поддразнить, — спасибо, что подсказал.
Мальчишка презрительно фыркнул в ответ, но я чувствовал, что он скорее веселится, чем обижается. Бандит и впрямь по мне скучал. Это забавно. Вот почему я общаюсь с Пузиком — несмотря на весь осадок, который нанесла на него колония, а затем и резервация, он остается по-детски непосредственным и простодушным.
— А если бы я тебе все же запретил, ты бы меня послушал? — поинтересовался я.
Пузик впал в задумчивость.
— Послушал, — неожиданно, кажется даже для самого себя, ответил он.
— Почему? — Мне было любопытно, и я не совсем ясно мог прочитать ответ по его эмоциям.
— Потому что мне никогда никто ничего таким макаром не запрещал…наверно… — Пацан колебался, не зная стоит ли продолжать.
Но мне уже было понятно. Один из плюсов эмпатии это то, что ты понимаешь гораздо больше, чем человек тебе говорит или хочет сказать.
Пузику никогда и никто ничего не запрещал из добрых побуждений, потому что о нем никогда и никто не заботился по-настоящему — у него не было семьи. А ведь запрет — это по-своему тоже форма заботы.
Я улыбнулся: даже когда Пузик попал в резервацию и его подобрали мы с Фреем, он был для нас больше игрушкой, забавным диким зверьком, который поднимает настроение, но которого бесполезно воспитывать. Хотя, как я потом понял, сам Пузик считает нас почти что своей семьей. Я уже говорил, этот мальчишка очень забавен.
«Будда» был одним из многочисленных заведений, что держали здесь китайцы. Не скажу, что самым лучшим, но и не самым последним. Особенным его делало лишь то, что это было излюбленное место Монаха, и именно здесь его можно было найти чаще всего.
Монах — странный персонаж, с одной стороны, казалось, что все знали о нем немного больше, чем о других, и в то же время не знали ничего. Было известно его настоящее имя, а не только кличка. Аарон. Немногим лучше, чем кличка.
Моего настоящего имени не знал никто в Резервации, я не знал имени Фрэя, да мне бы и в голову не пришло спрашивать. С Пузиком было интереснее…
Пузик — это даже не прозвище, это фамилия, ставшая прозвищем. Впрочем, ему подходит, хоть и не нравится. Пацан настаивает, чтобы его звали Арсеналом. Каждое такое заявление сопровождается гомерическим хохотом присутствующих.
Все точно знали, что Монах не китаец, но в то же время никто не мог предположить, кто он и что его связывает с этим столь многочисленным народом в резервации. Его внешность нисколько не вносила ясности, оставляя больше вопросов, чем ответов. Почти по-европейски очерченное лицо и прямой нос, словно на римских монетах, раскосые черные глаза, не оставлявшие сомнений в присутствии восточной крови, кожа того коричневого оттенка, который свойственен жителям Латинской Америки, достаточно высокий рост, и абсолютно голый череп, не дававший даже намека на то, что там когда-то были волосы. На вид ему было за тридцать — для резервации приличный возраст. И в то же время, когда я попал сюда, а было это около десяти лет назад, Монах уже был таким, как сейчас. Так что о его настоящем возрасте оставалось только догадываться.
Пузик выдул очередной стакан какого-то пойла, впрочем, от грина он все же отказался. Мне выпивка была не нужна, я могу достигнуть состояния алкогольного опьянения, всего лишь слегка опустив границы, которые воздвигаю между собой и остальными людьми. И тогда если вокруг все веселятся, то мне будет так же весело, если дерутся по пьяной злости, то и я буду драться, могу заснуть или поплакать — все что угодно. Человеческие эмоции — самый совершенный наркотик, но, к несчастью, я вынужден жить совсем не в том месте, где им можно было бы наслаждаться.
Вернулись Фрэй с Гудвином. То, что он не взял с собой никого из своих силовиков, могло означать только доверие по отношению к Монаху. Я его понимал: взрывы, грубая сила — это вовсе не стиль западной группировки, и здесь мы скорее, чтобы поделиться и получить информацию, нежели устраивать разборки.
— Уходим, — Фрэй хлопнул меня по плечу.
И впрямь, не стоило задерживаться на чужой, пусть и дружественной, территории. Мы вышли через заднюю дверь в холодный кривой проулок. Лужи уже подернулись корочкой льда и хрустели под ногами.
— Аарон сказал, что понятия не имеет, откуда могли взяться те двое, — задумчиво сообщил Фрэй. — И я ему верю.
Я не обратил на его слова ни малейшего внимания. Во-первых, потому что подозревал, именно так и выйдет, а во-вторых, потому что почувствовал, как атмосфера вокруг неуловимо изменилась, стала нервной и вязкой. Казалось, еще чуть-чуть и я смогу услышать испуганный стук чьего-то сердца. Это был не Фрэй — его я ощущаю, не Пузик — тот представлял собой сгусток любопытства и беспечности, и не Гудвин — он оставался спокоен. Тогда кто?
— Нельзя ему доверять, — пробурчал Гудвин.
— Фрэй, а что у них в «Будде» на втором этаже? Я слыхал, там все обито красным бархатом и покрыто золотом, — с энтузиазмом насел Пузик.
— Тихо, — оборвал их я. Все с удивлением уставились на меня. Фрэй, следуя привычке, выработанной годами, сразу перешел в боевую стойку и вытащил одно из лезвий «танто», с которыми так и не расстался после тренировки. Он знал, что без причины я никогда не стану поднимать тревогу.
Между тем напряжение все возрастало, будто кто-то готовился к решающему шагу. И, судя по атмосфере, этот кто-то был не один.
Пузик открыл рот, чтобы что-то сказать, но Гудвин ловко пихнул его в бок. Мальчишка сообразил и мигом выхватил из кобуры «Глок». Поразительно, как быстро мог меняться его эмоциональный фон: секунду назад он излучал детскую непосредственность, а теперь превратился в туго стянутый жгут настороженности и агрессии. В таком состоянии быстрота его реакции возрастала до невероятных пределов.
Я не успел отстегнуть цепь, как в дальнем конце переулка мелькнули две тени в черном. Позади раздался приглушенный звук, будто кто-то мягко спрыгнул на асфальт. Я полуобернулся, так чтобы держать в поле зрения оба конца переулка: еще трое. Но складывалось ощущение, что их может быть и больше. Фигуры, одетые в черное, одинаковые до неправильности, и однозначно настроенные агрессивно.
Пузик вопросительно посмотрел на меня.
— Стреляй на поражение, — сказал я. Альтернатив не было — эти люди пришли сюда, чтобы убивать.
Пулеметная очередь громоподобно пронеслась в тихим улицам, никого не задев. Умелыми движениями тени снова растворились в уличной темноте, словно там никого и не было.
— Стоило тратить бобы, — насуплено пробормотал Пузик, вытаскивая пустую обойму, расстрелянную меньше, чем за две секунды. Да, если достать оружие здесь не так просто, то боеприпасы к нему раза в два сложнее. Если бы не изобретательность и дьявольская хватка Фрэя, Пузиковой коллекции никогда бы не существовало. А так, покупая режущие игрушки себе, он заодно покупал огнестрельные мальчишке. «Глок-18» — последнее приобретение: австрийская машинка умела переключаться на автоматический режим и из-за этого была запрещена к продаже во многих странах.
В поле зрения никого, но я чувствовал, что они скользят по большому радиусу вокруг нас. Ноздри Фрэя раздувались, втягивая воздух — он воспринимал мир совсем иным образом, под совсем иным углом. Я успел ухватить его за предплечье буквально за секунду до того, как он сорвался с места. Конечно, желание настигнуть незнакомцев было сильным, но делать этого не стоит.
— Они уходят, — сказал я, — идут дальше — в сторону «Будды».
Мы не были окончательной целью, лишь внезапной преградой на их пути. И меня не покидало ощущение, что нас узнали. Узнали и поэтому отпустили.
Позади внезапно полыхнула вспышка, раздался звук взрыва, зазвенели и треснули стекла в нескольких зданиях. Оранжевое зарево поднялось над резервацией, зловещими всполохами забираясь в самые темные углы, бросая уродливые тени на разбитую мостовую.
Фрэй стряхнул мою руку и побежал вперед, на ходу вынимая второй нож. Нам с Пузиком ничего не оставалось делать, как только последовать за ним.
Здание Будды напоминало огненную орхидею: синтетическая внешняя отделка стен лопнула и рваными лепестками свисала наружу, крыши не было — на ее месте в провале ревело пламя. Повсюду разбросаны какие-то балки, внутренние перегородки и стекла, вытолкнутые наружу взрывной волной. Этот алый цветок полыхал в самом сердце резервации, и его было видно с любой точки.