Я чувствовал Гудвина довольно четко: он не собирался калечить ученика, но это не значит, что он не мог его слегка порезать, чтобы поставить на место. Фрэй этого знать не мог. Он видел серьезно-настроенное лицо напротив и, сопоставляя его со своей собственной манерой всегда доводить начатое до конца (особенно если дело касается соперничества за первенство), вполне мог заподозрить, что поединок далек от тренировочного.
Так и есть: друг выпустил клинок, расценив это как меньшее из зол перед угрозой расстаться с кистью руки. Казалось, лезвие вот-вот с железным лязгом застучит по полу, но Гудвин поймал его в воздухе второй рукой. Тренер улыбнулся, а улыбался он редко.
Внешне спокойный Фрэй внутренне дрожал от какого-то сильного чувства. Сложно сказать, была то ненависть, горечь поражения, бессилие или что-то еще. Для тех, кто всегда стремится стоять впереди, поражение — почти что смерть. К счастью или к несчастью, его гордость умерла уже давно, и он все еще держал себя в руках.
— Если этого недостаточно, — сказал Гудвин, улыбаясь, — то давай попробуем наоборот.
Тренер слаженным движением кинул оба ножа Фрэю. Тот поймал их, и на этот раз оставшись при прежнем количестве пальцев. Некоторое время он оглядывал клинки, будто размышляя, стоит ли принимать подачку. Но, как я уже говорил, мой друг никогда не был приверженцем честного боя, если дело касалось важных для него вещей. Фрэй прокрутил клинки в руках, заставив каждый описать по сверкающей дуге, и одновременно с этим разминая запястья.
Может быть, со стороны ситуация и виделась иначе, но я чувствовал скрытую снисходительную усмешку Гудвина. Ее не было на губах — она была глубоко внутри — но это совершенно определенно говорило об исходе поединка, с двумя ножами будет ученик или со всей оружейной коллекцией, что есть на складе.
Наконец, ощутив оружие как следует, Фрэй сделал атакующий выпад сначала левой рукой, затем правой — оба лезвия прорезали воздух. Гудвин оказался сбоку и ударил ученика по локтю, видимо попав по какому-то нерву, потому что рука того непроизвольно разжалась и выронила нож. Друг не растерялся: мгновенно отскочил, наподдав ногой по упавшему оружию, чтобы оно отлетело в дальний конец склада и не досталось противнику. В конце концов, нас не учили вести двуручный бой, и с одним ножом будет гораздо удобнее. Фрэй снова атаковал — оборона не его стиль — ножом, одновременно кулаком. Лезвие попало в капкан ладоней Гудвина, от удара же он уклонился и, резко перехватив Фрэя за оба запястья, с силой развернул так, что ученик оказался внутри узла своих собственных рук. Сжимаемое лезвие опасно упиралось ему в бок, норовя прорезать футболку и добраться до кожи. Он попробовал лягнуть Гудвина ногой, но в таком спеленатом состоянии, любое движение грозило вспоротым брюхом.
На удивление, прежде чем Фрэй сам бросил нож, тренер снова раскрутил его, но в обратном направлении (оба вдруг стали напоминать мне балетных танцоров), и, освободив от своего захвата, толкнул от себя подальше:
— Попробуем еще раз, но он будет последним.
Ученик стиснул зубы. По правде говоря, он, наверно, давно уже был готов признать главенство и правоту Гудвина, но когда еще получишь такой урок? А уроки Фрэй коллекционировал словно маньяк, невзирая на то, что каждый раз они грозили оставить отметины на его шкуре.
Дальнейшее было больше похоже на игру: все, что оставалось ученику — это только всеми правдами и неправдами попытаться не дать тренеру выбить из своих рук второй клинок, потому что тогда поединок точно будет окончен. Окончен бесславно и без всяких оговорок. Фрэя хватило ровно на две минуты, когда второе лезвие заскользило по полу за своим парным собратом.
На складе повисла тишина. Казалось, что все присутствующие только и следили за поединком, побросав свои занятия. Я не мог даже предположить, как отреагирует Фрэй на такой исход дела, или как отреагируют все остальные.
Но мой друг только лишь полушутливо-полусерьезно поклонился Гудвину, и спокойно, как ни в чем не бывало подняв клинки, протянул их тренеру рукоятями вперед, признавая поражение и показывая подчинение. Если что и бушевало у него внутри, то наружу оно не пробивалось. Затем он также молча развернулся и вышел, сделав жест своим боевикам, и за ним со склада вышли все те, кого там не должно было быть. Но я знал, что они еще вернутся, и Гудвин тоже это знал. Вот только вести себя здесь как хозяева уже вряд ли осмелятся.
Когда лишние люди исчезли, зал стал казаться огромным, пустым и почему-то зловещим. В установившейся тишине я отчетливо услышал, как с шуршанием ползет по полу кнут Большого Ко.
— Давно пора было поставить этого ублюдка на место. — Кончик кнута свернулся кольцом около моих ног. — Только зря ты не оставил на нем еще парочку шрамов. Глядишь — дольше бы запомнил.
— У каждого свои методы. — Гудвин не поднял головы, убирая ножи в чехлы.
— Отлично, у меня тоже. — Тяжелая черная ладонь Кобальта, словно выточенная из старого сгоревшего дерева, легла на мое плечо, а затем ее толстые пальцы сжались, сминая воротник куртки. — Пойдем, сопляк. Ты тоже что-то здесь задержался.
— Оставь его! — Гудвин вскинулся с неожиданной даже для меня горячностью.
— Брось, ты знаешь, что этого мальца пора сливать — он только занимает место у кормушки. У меня тоже свои методы, Гудвин.
И он, словно пыльный мешок, потащил меня в центр зала. Я все еще слышал шипящий звук кнута, волочащегося за ним. "Кажется, сейчас эта змейка напьется крови", — отстраненная и безнадежная пришла в голову мысль.
Пожалуй, теперь точно все. Рядом не было никого, кто мог бы мне помочь. Я сам себя все время считал одиночкой, оторванным от других. И вот теперь, как в насмешку, именно в тот момент, когда я действительно остался один, моей жалкой жизни придет конец. Никогда еще Большой Ко не казался мне таким огромным, таким черным, словно вся тьма мира сконцентрировалась в одном человеке, и никогда еще за его синеватыми белками глаз я не чувствовал такой жажды крови.
Он не позволил мне взять даже нож в руки. Да, честно говоря, от этого было бы мало проку. Я бы мог попробовать измотать его, используя трюки Спарты, чтобы избежать прямого контакта, но кнут в руках Кобальта сводил саму эту возможность к нулю.
— Мы можем его просто выгнать. Зачем усложнять? — Гудвин на краю площадки для поединков сделал последнюю бесполезную попытку вытащить меня.
— Дадим ему шанс, — засмеялся Большой Ко и развернул кнут. — Ты же любишь давать им шанс.
Я пытался не впустить в себя его эмоции, иначе бы просто взвыл от страха и не смог двинуться с места. Мне не хотелось кончить как Жаба, или еще хуже, что вероятнее, потому что нет у меня скрытых способностей, которые могли бы проявиться в нужный момент. Не успел я занять оборонительную стойку, как кнут просвистел в мою сторону. Удалось отклониться, но концом змея все равно задела меня за плечо, оставляя жгучий узкий след. Точно такой же жгучий след оставляла болезненная радость негра, вспыхнувшая после этой первой атаки. Я закрылся от нее: достаточно просто видеть перед собой громадную фигуру Кобальта, и лучше не знать, что он для тебя готовит. Если мне суждено сейчас умереть, то пусть это произойдет быстро.
Я нырнул под следующий удар, избегая перевитого ремня, и со всем отчаянием, которое у меня было, попытался нанести удар сам. Бить в солнечное сплетение, по самым незащищенным местам. Попытка жалкая, заранее обреченная на провал. Очень быстро я встретился лицом с кулаком Кобальта, и мир перед глазами завертелся, словно детская карусель.
Рухнув на пол, чувствуя, как стекает кровь из разбитой губы, не ощущая нижней челюсти, я все же попытался откатиться в сторону прежде, чем мне на спину опустится кнут. Не успел — очередная дорожка боли пробежала по спине, а за ней, сметая мои барьеры, побежало злобное торжество противника. Мне хватило сил на еще одну попытку встать, но следующий удар снова вернул меня на колени. Там, где второй след удара пересекся с первым, тело взвыло и на секунду мир вокруг показался белым и пульсирующим. Полностью ослепленный, я все же выпрямился на нетвердых ногах: останешься лежать — считай, все кончено. А так хоть лишние секунды жизни. Но атаковать больше не пытался. Наоборот, уворачиваясь от кнута, отступал назад к большим контейнерам, находившихся на складе с незапамятных времен — между них можно спрятаться от хлесткого удара, да и приличного замаха там не сделаешь.
Щелкнул кнут, и змея полетела по странной траектории, которую мне не удалось предугадать — в результате тонкий режущий фол обвился вокруг моего левого запястья. Большой Ко с плотоядной ухмылкой натянул свое оружие. Так крупный черный паук тянет жертву к себе в отвратительные жевала. Я уперся ногами в пол и зацепился свободной рукой за одну из цепей, что во множестве обвивали контейнеры. Кобальт рванул кнут на себя, и все попытки остановить это неумолимое движение оказались тщетны. Мои ноги по инерции сами пошли на него, цепь на контейнере оказалась не закреплена и с шуршащим металлическим звоном упала на пол, оставив свободный конец у меня в руке. Вовремя сообразив, я уже по собственной воле сделал несколько шагов в сторону Кобальа — это ослабило натяжение кнута и позволило мне, повернув кисть руки несколько раз, скинуть с себя его хищный фол, оставивший багровые полосы на запястье. Но в то же время я оказался в опасной близости от своего противника, или скорее своего мучителя
Большой Ко попытался ударить меня своей непропорционально длинной ногой, одновременно отводя кнут назад для очередного замаха. Я увернулся от ноги и почувствовал его острую радость, что сейчас кнут снова вопьется в мое тело. Рука среагировала молниеносно, словно мозг даже не принял участия в этом движении: я с точностью повторил замах Кобальта, и одновременно с тем, как змея ударила по мне, железная цепь врезалась в его плечо. От неожиданности негр взревел как раненный бык. Его захлестнула такая волна ярости, что я не смог сдвинуться с места, и словно на яву увидел большие черные руки… свои большие черные руки…. которые все туже и туже сжимаются на чьей-то худой, почти цыплячьей шее. Еще немного и под пальцами захрустят позвонки этого недоноска, он будет хрипеть и царапать своими хилыми ручонками, пока не затихнет…