— Болит?
Я не знал, что болит. Потрогал плечо левой рукой: кожа горела и местами даже припухла.
— Ничего, скоро пройдет. — Он сдвинул рукав футболки и показал мне свое плечо, на котором черными полосками виднелась прямоугольная татуировка, отдаленно напоминавшая штрих-код.
— Что это? — сипло спросил я.
— Откуда ты свалился, такой недотепа? Тебе вшили чип с кодом, теперь они будут знать, если ты выйдешь из резервации, и всегда смогут найти. Но тебе повезло, хотя бы можешь выходить до комендантского часа. Я тут заперт насовсем. — Видимо, чтобы скрыть горечь, он размашисто плюхнулся на свою койку.
Мне было не просто понять, о чем он говорит. Я обхватил руками голову, и стал мерно покачиваться, словно какой-то болванчик.
— Э-э-э, парень, да ты совсем плох, — протянул обладатель красивого лица. Он собирался добавить что-то, но в этот момент дверь в комнату распахнулась, вошли еще двое подростков.
— Очухался, крысенок! — Раскатистая «р» стриженного коротким ежиком парня покатилась по помещению. Его покрытые вязью татуировок руки бесцеремонно похлопали меня по плечу. — Мы уж думали окочуришься.
За ним с ноги на ногу переминался верзила с щенячье-кротким выражением лица и копной каштановых кудрей.
— Привет, меня зовут Иосиф, — робко сказал верзила.
— Не обращай внимания, это Жаба, — вмешался картавый. — А я Го. С Фрэем ты перетер. Выдавливай, за что тебя сюда?
Он снова стукнул меня по спине. Я согнулся пополам, но не от боли. Внутри резануло отчаянием, распарывая черное покрывало, которым будто бы накрыли онемевшие чувства. Я с шипением выпустил воздух сквозь зубы, Го отшатнулся от меня.
— Я вам говорил, что он теплый какой-то!
— Эй, что с тобой? — спросил длинноволосый, но от его движения в мою сторону боль внутри только усилилась. Она скрутила меня, словно бы стремясь вывернуть наизнанку: кожей внутрь, костями наружу.
Я вскочил и направился к двери на нетвердых ногах.
— Мне нужен воздух…
Я думал, что не смогу. Не смогу жить здесь, не смогу спать здесь и дышать не смогу. Я брел вдоль по набережной, ноги в кедах мерзли и шаркали, как у старика. Мимо прошел какой-то сгорбленный человек, от него разило холодом и голодом. Он упадет там, за углом, и никому не будет до него дела. До меня тоже нет никому дела.
Я свернул к реке. Они называют ее Стиксом. Они думают о ней, как о Стиксе. Каждый. Это даже не мысль — образ. Правда. Откуда им знать это название?
Откуда мне знать это название?
Ограждение на набережной было ржавым, залепленным граффити и птичьим пометом. Стикс достаточно глубок, чтобы по нему прошло мелкое судно, его воды мутны и, наверное, ядовиты. Я схватился за ограждение и поставил ногу на первую перекладину. Руки противно дрожали, словно из них вынули всю силу. Казалось, еще немного — и я снова упаду в обморок. Нет, падать нельзя, не сейчас, потом… мне обеспечен красивый полет.
Вторая перекладина далась труднее, руки и ноги скользили по мокрому железу, ветер как назло дул в лицо. Ну ничего, скоро все кончится — третья перекладина и можно перемахнуть за ограждения, на это еще хватит сил, а дальше не важно.
Кто-то резко дернул меня за одежду так, что я упал навзничь на асфальт. На секунду в глазах потемнело и дыхание выбило из груди.
— Что, полетать собрался?! — Насмешливый голос, несильный пинок по ногам.
Зрение прояснилось — надо мной стоял Фрэй. Парень смеялся, но я чувствовал, что на самом деле он зол как черт, почти готов убить меня. Не знаю, зачем он здесь, зачем тащился за мной от самого общежития, но на его настроение мне было глубоко наплевать. Хочет убить — пусть. Пусть бьет своими тяжелыми сапогами, пока от моего лица не останется одно кровавое месиво, пока я не потеряю сознание, пока не прекращу дышать. Именно этого мне и надо.
Я с трудом поднялся на ноги и снова пошел к ограждению. Фрэй схватил меня за грудки, в глазах его было бешенство и еще что-то… на секунду я увидел другую незнакомую фигуру, сиганувшую в реку, но затем остались только его угольно-черные зрачки в хрустале.
— И не думай, — полупрошептал он.
— Не твое дело. — Я попытался отпихнуть его руки, но сил не хватило.
— Это мне решать. — Противник сам выпустил ворот моей куртки, а потом движением, которого я даже не сумел заметить, со всего размаха врезал мне кулаком в челюсть.
Я не удержался и снова полетел на асфальт, во рту появился привкус крови, но вместе с тем в голове что-то прояснилось. Все вокруг вдруг приобрело четкость, исчезло чувство нереальности происходящего, а саднившая губа не давала мне снова нырнуть затуманенный омут, из которого я только что вырвался.
Фрэй все еще стоял надо мной, покачиваясь на пятках. Я чувствовал, что в любой момент, он может снова ударить, и тогда его уже будет не остановить, поэтому не шевелился. Наконец парень протянул мне руку.
— Сам идти сможешь?
Я кивнул и схватился за узкую ладонь с длинными белыми пальцами. Рывок. Я снова на дрожащих, но будто бы своих ногах.
В общежитие мы возвращались вместе. Нельзя сказать, что это было начало дружбы или доверия — в том возрасте три года разницы значили все же много — но это было неплохое знакомство.
С того самого случая мысли о самоубийстве больше меня не посещали, а если и посещали, то я всегда знал, что это всего лишь чужие эмоции.
Со временем я начал потихоньку привыкать — человек так устроен, что привыкает практически ко всему. Моя эмпатия проявлялась приступами: иногда накатывала так, что я начинал биться едва ли не в конвульсиях, но чаше всего я чувствовал тупое онемение — мир вокруг был бездушен и тих. Мне некогда было переживать, да и думать было некогда, на первый план выходили совсем другие проблемы. И главной из них была — как заработать себе на жизнь.
Государство выплачивало мизерное пособие, которого не хватило бы даже на покупку хлеба. Но и это пособие вместе с общежитием предоставлялось только до восемнадцати лет. Потом многие оказывались на улице.
Единственная школа в резервации пялилась на прохожих черными провалами окон с выбитыми стеклами, отпугивала разрисованными обваливающимися стенами, за которыми никого не ждали загаженные бомжами классы. Школа перестала работать полтора десятка лет назад — никто не хотел учить здесь, как и никто не мог учиться.
Найти работу было так же тяжело, как поймать золотую рыбку в водах Стикса. Единственный завод принадлежал хозяину-китайцу, и там с дешевой рабочей силой никто не церемонился. К счастью, если это можно назвать счастьем, государство и тут не оставляло своих отвергнутых питомцев, милостиво устраивая по квоте на места.
Но на завод брали лишь женщин и подростков, а учитывая, что женщин в резервации почти не было, всем работникам здесь получалось не больше восемнадцати. Мужчин не нанимали, полагая, что у них слишком толстые грубые руки, не подходящие пусть и для примитивной по своей сути, но тонкой сборки приборов.
По такому же критерию не взяли Жабу — его полные руки с будто бы надутыми пальцами и широкими матовыми пластинами ногтей не годились для работы, и поэтому он за еще меньшие копейки иногда разгружал судна на единственной проржавевшей пристани. Что собирали на заводе, я точно не знал — какие-то переключатели и транзисторы, сложные клеммы, к которым допускали только "старичков".
Фрэй обычно сидел напротив меня, его длинные пальцы мелькали, закручивая винтики или наматывая проволоку, а лицо всегда принимало отрешенное выражение, глаза смотрели, но не видели. Я знал, что за этой маской идет напряженная работа мысли, но не знал, о чем он постоянно думает. Казалось, что об одном и том же. Но так как мысли эти не были окрашены эмоциями, мне никак не удавалось заглянуть в них даже краем глаза.
Го работал беспорядочно, постоянно резал пальцы и ругался сквозь зубы, обещая, что не задержится здесь надолго. Иногда он вскакивал в бешенстве, но, пройдясь по цеху, снова возвращался на место — выбора ни у кого не было. Приходилось держаться за единственный стабильный заработок. Даже мне. Хотя я мог выходить за территорию резервации, вряд ли кто-нибудь согласился бы дать мне работу там. То, откуда я пришел, было очевидным, потому что единственным удостоверением личности для меня остался код, вшитый в руку.
Дни тянулись бесконечно и монотонно, я просто чувствовал, как тупею и растворяюсь, как скоро от меня и от моей личности ничего не останется. Самоубийство личности. И никто не сможет его остановить. Это не прыжок с моста. Можно даже самому не заметить. Ты есть, а личности твоей нет.
Так продолжалось несколько месяцев, пока однажды в короткий рабочий перерыв ко мне не подошел Фрэй. Он буквально пригвоздил меня взглядом и с усмешкой, не оставляющей сомнений, что ответ уже предрешен, спросил:
— Хочешь заработать?
Я не успел даже пикнуть, как он подхватил меня под локоть и оттащил в дальний угол.
— Отлично! Тут одному человеку надо кое-что доставить с материка. Коробочка небольшая, оплата хорошая, только ехать далековато, но до комендантского обернуться можно. Ты как? Тридцать процентов мне за посредничество.
Предложение было неожиданным. Я давно уже думал, что могу извлекать какую-то выгоду из возможности выходить за ворота, но мне и в голову не приходило, что это можно делать подобным образом.
— Ну так как? — в нетерпении Фрэй начал трясти меня за плечи.
— А это очень далеко?
Оказалось, не близко: где-то на подъездах к городу. Добираться надо было на двух автобусах. Тогда мне не показалось странным, что человек, передающий посылку, не может подъехать прямо к дамбе. Теперь же я понимаю, что не все тут было чисто, и что это за люди, которым небезопасно было появляться не то что у пропускного пункта, но и в самом городе.
В тот день я впервые после переселения в резервацию оказался на дамбе. Несколько солдат в военной форме, не испытывающие ничего кроме скуки. Мощные прожектора на стенах были включены даже днем, стоило посмотреть в их сторону, как глаза тут же слепли. Рамки на входе, рамки на выходе, тяжелые железные ворота для автотранспорта, запах псины от специально обученных овчарок. И над всем этим нечто такое давящее, вызывающее чувство клаустрофобии и желание глотнуть свежего воздуха — отчего мне в первый раз стало плохо до потери сознания. Весь этот коридор был настолько пропитан негативными эмоциями, что, казалось, даже если убрать отсюда людей, я еще долго смогу считывать следы с серого бетона стен.