— Северина, — невесть зачем представилась я.
Потом я не раз расспрашивала Вельму, не применила ли она ко мне чары. Я ведь совсем не собиралась вступать с ней в разговор, а тем более — идти в лесной домик. Конечно, прыгать в Суану я при ней бы тоже не стала. Думая о самоубийстве, я представляла только реакцию отца и Реймонда на известие о моей смерти. Тешила себя мыслями, что они сожалели бы и раскаивались. Упоительно представляла пышные похороны и рыдания у гроба. Сам прыжок в реку рисовался мне в мрачных трагических красках, а под насмешливым взглядом Вельмы вдруг показался жалким и смешным. Я живо представила, как неловко стараюсь перемахнуть через перила под ее язвительные комментарии, как цепляется за выступ плащ и как глумливо смеется надо мной колдунья. После таких видений топиться расхотелось.
Вместо этого я покорно побрела за Вельмой. Она привела меня к себе, усадила у печи — только тогда я поняла, как озябла на холодном ветру — и вручила кружку с дымящимся терпким напитком.
— Выпей, чтобы простуда не прицепилась, — велела новая знакомая. — А то хороша будешь, трагическая героиня с сопливым носом.
Я вспыхнула.
— Ты ничего не знаешь…
— Так расскажи, — предложила она. — Быть может, все далеко не так плохо, как тебе представляется.
Она сказала это так просто, так тепло, так легко, словно мы были знакомы много-много лет и всегда делились мелкими секретами и большими тайнами. И я неожиданно рассказала этой странной женщине все: о позволении родителей самой выбрать себе супруга, о Реймонде, которого нельзя было назвать красавцем, но который подкупил меня своим обаянием, о наших планах пожениться и о том, как отец прогнал моего предполагаемого жениха.
— А что же он, этот твой Реймонд? — спросила внимательно выслушавшая мой сбивчивый рассказ Вельма.
— Уехал, — хлюпнула я носом. — И даже не попрощался со мной. Как услышал, что приданого не получит — так только его и видели.
— Глупая, так ты радоваться должна, что твой отец его раскусил. Если ему нужны были только деньги, то тебе повезло, что ты от него избавилась.
— Он говорил, что любит меня, — упрямо возразила я. — И действительно хотел жениться. Но нищая жена ему не слишком нужна.
— Какая разница, что он говорил? — удивилась Вельма. — Главное — никакой любви у парня к тебе не было, что бы он там тебе ни сочинял, один лишь расчет. Любил бы — взял бы в одной рубахе и босую, поверь мне. Сам бы осыпал тебя ценностями. А раз нищая не нужна, стало быть, никаких чувств и не питал. Ну и зачем тебе такой?
Я не выдержала и опять разрыдалась.
— Мы… он… я… — захлебываясь слезами, бормотала я. — Я поверила…
И я выложила сочувствующей колдунье свою самую страшную тайну: чтобы покрепче привязать к себе богатую невесту, Реймонд незадолго до разговора с моим отцом соблазнил меня.
— Я ему верила, понимаешь? — всхлипывала я. — Думала, мы поженимся и будем вместе всю жизнь. А он… Он говорил, что сомневается в моей любви, что нуждается в доказательствах. И я…
Вельма выругалась, а потом заговорила со мной ласково, будто с заболевшим ребенком:
— Так ты из-за этого прыгать с моста собралась, да?
Я кивнула.
— Если кто-нибудь узнает… Если он расскажет… будет смеяться…
— Не будет, — жестко ответила Вельма. — А ты забудешь обо всем. Пройдет время, и ты сама посмеешься, что так убивалась из-за подобного пустяка.
Я уставилась на нее округлившимися глазами, даже перестав плакать от удивления. Разве то, что произошло между мною и Реймондом — пустяк? Разумеется, давно прошли уже те времена, когда невеста должна была подтвердить в первую брачную ночь свою невинность, иначе ее покрывали несмываемым позором. Сейчас давний обычай казался дикостью. И все же я была уверена, что моим первым и единственным мужчиной будет супруг.
— Чему ты удивляешься? — усмехнулась Вельма, правильно истолковав мой взгляд. — Это одна из сторон жизни, что приносит, как правило, удовольствие. Как еда или сон. Ты же не будешь долго переживать из-за невкусного обеда? И ночной кошмар к полудню позабудешь. Так зачем постоянно вспоминать о неудачном опыте?
Я слушала ее, точно завороженная. И пусть меня немного покоробило сравнение плотской стороны любви с пищей, но слова колдуньи все равно показались мне разумными. Действительно, все этим занимаются. Я сама видела, как Арман выходил ночью из комнаты Инесс. Так почему я решила, что особенная?
Много позже я поняла, что если бы те же слова произнес кто-нибудь другой, то я с негодованием отвергла бы их. Но у Вельмы была редкая особенность убеждать собеседника в своей правоте. Люди и сами не замечали, как начинали соглашаться с ней.
— Удовольствие хоть получила?
И я сказала этой удивительной женщине то, что вообще не представляла, как произнести вслух. Даже Реймонду не призналась.
— Нет. Мне было неловко, стыдно и немного больно. Почему об этом так много говорят и пишут целые романы? По-моему, писатели просто преувеличили ценность этой стороны любви. Правда, не знаю, как объяснить разговоры горничных. Я как-то подслушала, о чем они болтают. Они обсуждали… это самое. Говорили о своих дружках и смеялись. Или это со мной что-то не так, если всем остальным нравится?
— Не так, но не с тобой, — непонятно ответила Вельма. — А с твоим Реймондом. Позже ты сама все поймешь. Когда встретишь подходящего мужчину.
В тот момент я и думать ни о каких мужчинах не желала. Но время показало, что колдунья была права — как обычно.
***
Я скрючилась на холодном полу, обхватив плечи руками. Во сне ко мне снова вернулась полузабытая боль от предательства. Зачем, зачем незнакомец напомнил мне о Реймонде? Я смогла убедить себя — не без помощи Вельмы — что он был всего лишь незначительным эпизодом в моей жизни. Пусть и нескоро, но я вновь начала интересоваться мужчинами. Поначалу мне казалось, что я больше никогда-никогда не позволю ни одному из них прикоснуться ко мне. Но Вельма, когда я поделилась с ней своими соображениями, отреагировала весьма неожиданным образом.
— Конечно, не позволишь, ты ведь трусиха.
— А вот и нет! — возмутилась я. — Просто мужчины мне противны.
— А вот и да! — торжествующе расхохоталась колдунья. — Ты сама их боишься.
— Не боюсь!
— Неужели? Да ты скорее лягушку проглотишь, чем по своей воле прикоснешься к мужчине. И все из-за страха. Маленькая трусиха, вот ты кто. А еще Лерой! Да ты недостойна столь громкого имени.
Вельма провела меня, словно маленькую девочку. Мы долго спорили и остановились на том, что я до конца недели рискну и поцелую любого симпатичного парня.
— Заметь, я предоставляю тебе выбор, — говорила колдунья. — Если опасаешься, что он тебе потом проходу давать не будет, то напрасно. Я сделаю так, что он сразу же забудет обо всем.
Раздразненная ее насмешками, я рискнула. Кем он был, тот путник, которого мы подкараулили у постоялого двора, я так никогда и не узнала. Но он был молод и привлекателен. Поначалу он растерялся, когда незнакомая девица внезапно повисла у него на шее и прильнула к его губам, но быстро сориентировался и горячо ответил на поцелуй.
— Ну как? — спросила Вельма, когда мы вернулись к замку.
Хорошо, что на мои отлучки родители смотрели сквозь пальцы. Они знали о моей странной дружбе с лесной колдуньей и позволяли мне общаться с Вельмой. Но вот если бы они прознали о моей последней выходке, то мне могло бы и влететь как следует.
Я задумалась.
— Странно. Но не могу сказать, что неприятно.
— Вот видишь, — удовлетворенно заметила Вельма, — мужчины далеко не так страшны, как ты себе вообразила.
С тех пор мне еще несколько раз доводилось целоваться с мужчинами, но настоящее желание во мне смог разбудить только незнакомец из сна. До него я ни с кем не хотела повторить то, что было с Реймондом. Более того, даже несостоявшийся жених не вызывал во мне и тени той страсти, что я испытывала в руках незнакомца.
Хлопнула дверь, и я вздрогнула, выныривая из воспоминаний.
— Северина. Да вы с ума сошли. Здесь так холодно, а вы в одной рубашке. Вставайте немедленно! — засуетился возле меня Анри.
Я поднялась на ноги и только теперь ощутила, как обжигает холодом босые ступни ледяной пол. Поджала пальцы, поежилась. Анри опустил взгляд — и тут же подхватил меня на руки.
— Поставьте меня немедленно!
— И не подумаю. Вам необходимо согреться, — фразу поэт заканчивал, открывая пинком дверь своей комнаты.
Он усадил меня в кресло у камина, а сам отошел к столику, на котором скромно стоял знакомый мне глиняный кувшин с напитком, набранным из бочки.
— Жаль, нет ни бокала, ни кубка. Утром отнес их вымыть, да в кухне и оставил. Вот они, неудобства жизни без прислуги. Ничего, отопьете так.
Я будто увидела себя со стороны: босая, с распущенными волосами, в одной лишь тонкой ночной рубашке, в спальне постороннего мужчины. И нервно хихикнула.
— Анри, дайте мне халат. У вас ведь есть халат?
— Есть, — ничуть не удивился моей просьбе Анри. — Но сначала сделайте глоток побольше.
И он сунул мне в руки тяжелый кувшин.
Я поморщилась, когда огненная жидкость обожгла мне горло. О закуске поэт, разумеется, не позаботился.
— Вот, возьмите.
В халате, который протягивал мне Анри, я вполне могла бы утонуть, но выбора не было. Я поднялась, чтобы одеться, и заметила, как изменился взгляд поэта. С опозданием сообразила, что на фоне горящего камина сквозь тонкую рубашку отчетливо видны все изгибы моего тела, разозлилась и выхватила у Анри из рук несчастный халат. Закутывалась я в него прямо-таки с ожесточением, точно в броню, а затем вновь забралась в кресло с ногами, позаботившись о том, чтобы даже ступни были надежно спрятаны под полами. Некстати вспомнилось, что точно так же я куталась в халат в присутствии Благодатного — и меня охватило раздражение.