Карташев взял в руки конверт. На нем карандашом было написано по-немецки: «Вручить первому советскому офицеру». В конверте лежала написанная по-русски записка: «Дорогие товарищи! Нам, нескольким заключенным, удалось бежать из лагеря. Спасите нас! Мы прилагаем схему того места, где находимся».
Генерал взял схему и сверил ее со своей картой, которая лежала на столе.
— М-да… Возможно, через два-три дня мы будем там, в Хоэнрупперсдорфе, и сможем им помочь. Это как раз на нашем пути. Спроси-ка, Карташев, девушку, что она думает теперь делать? Останется ли она здесь, в городе, и есть ли у нее кто-нибудь из родных или знакомых поблизости?
У Греттель здесь никого не было, и оставаться тут она не хотела.
— Могу ли я вас попросить…
— Пожалуйста, пожалуйста! — ободрил ее генерал; он немного понимал по-немецки и не дожидался перевода.
— Я хотела просить у вас разрешения пойти с вами…
— Пойти с нами? Куда?
— В Вену… Там моя мать, я ее оставила одну… Я могла бы быть вам полезной… Я студентка медицинского факультета… Умею делать уколы, перевязки…
— Хорошо, мы вас оставим при медпункте. — И, обратившись к Илиуцу, добавил: — А пока что накормите ее как следует.
— Разрешите мне сначала поспать… Вот уже трое суток я не сомкнула глаз. Если бы вы мне предложили сейчас хоть целый вагон апельсинов, которые я очень люблю и не ела уже шесть лет, я все равно бы не променяла на них час сна…
— Предоставьте ей походную койку в машине медпункта. Пусть бедняжка выспится как следует! — распорядился генерал.
Но в машине Греттель все-таки уговорили поесть. Девушка ела с жадностью. Потом вдруг расплакалась… Сержант Илиуц стал ее успокаивать.
— Нет, нет… Дайте мне поплакать. Я и не подозревала, что можно плакать от счастья. Ах, если бы вы знали, как я счастлива…
Вскоре она уснула спокойным, безмятежным сном.
Колонна снова двинулась в путь. Греттель проспала целые сутки. Дорожные выбоины казались ей покачиванием детской колыбели, а шум моторов — колыбельной песней, которую она слышала когда-то давно-давно.
Спустя три дня после этих событий на правом фланге 27-й советской гвардейской танковой бригады 2-й румынский танковый полк овладел Мартиндорфом.
На следующий день, 14 апреля, начался бой в районе Хоэнрупперсдорфа. У неприятеля было много «пантер» и «тигров».
Румынский полк должен был во что бы то ни стало овладеть этим населенным пунктом.
Только что закончилась разведка боем. К капитану Ходже подошел Фауст.
— Господин капитан, у меня есть ценные сведения.
— От кого?
По сигналу лейтенанта остановилась одна из танкеток.
Из танкетки вышел худой старик с длинной седой бородой. На руках у него были перчатки, слишком для него большие.
Капитан с любопытством спросил:
— Военнопленный?
— Нет. Убежал из концлагеря. Остановил меня у леса возле ориентира двенадцать, когда я возвращался из разведки. Его зовут Зиглер.
— А почему он носит перчатки?
— У него изувечены руки.
— Сержант Илиуц, позовите-ка сюда девушку из санитарной машины.
Старик сел на крыло танкетки. Он сильно кашлял, задыхался, то и дело вытирал грязной тряпкой, которая, очевидно, когда-то была носовым платком, капельки пота, выступавшие на лбу. Старик смотрел на офицеров, обменивающихся короткими фразами, и, казалось, удивлялся их словам.
Когда девушка в белом халате и в белой шапочке с красным крестом подошла к танкетке, старик Зиглер встал и пошатнулся.
— Греттель! Греттель! Это же моя девочка, Греттель!… Греттель!…
— Отец!
Девушка гладила худое, заросшее лицо отца и с грустью слушала его рассказ…
Ходжа кошачьими шагами подкрался к механику Никите, который, сидя на пне, писал письмо.
— Как вы думаете, Никита, ждет она вас еще или нет?
— Кто, господин капитан? Я пишу письмо одному приятелю.
Стоявший рядом Карташев взглянул на конверт и, нарочито громко вздохнув, проговорил:
— Приятелю! А жаль… Все цветет, весна… Сейчас бы только девушке писать! Я думал, что у вас есть девушка… А то — приятель… Интересно, а как же зовут вашего приятеля?
Никита наморщил лоб, стараясь придумать какое-нибудь имя. Но как это трудно сделать, когда сердце подсказывает тебе совершенно другое!
— Его зовут… его зовут…
— Его зовут Мария Влад, медсестра сто двадцать пятого военно-тылового госпиталя, — прочел Карташев адрес на конверте.
Капитан Ходжа вспомнил.
— Кажется, вы там лежали после ранения, правда?
Старшина притворился обиженным.
— Право, господин капитан, разве можно сохранить какой-нибудь секрет в нашей роте. Сразу же узнает весь полк… Даже до неприятеля дойдет.
— Ну если не до неприятеля, то до соперника наверняка дойдет.
— У тебя есть соперник?
— Да, старшина-механик из четвертой роты. Мы с ним вместе лежали в госпитале. Но между прочим, Мария отвечает только на мои письма.
Все поле в районе Хоэнрупперсдорфа превратилось в настоящий ад. Идет танковый бой. Сквозь черный удушливый дым истребители танков забрасывают вражеские «пантеры», «тигры» и «фердинанды» бутылками с зажигательной смесью.
Напрасно надрывается по радио вражеское командование, подбадривая солдат и отдавая один за другим приказы об атаке. Напрасно пытаются эсэсовские дивизии пробить плотное кольцо советских и румынских войск. Они окружены! Тиски сжимаются все теснее и теснее.
Солнца не видно, стоны раненых заглушаются взрывами, а дым и пыль, поднятые танками, клубясь, поднимаются к темному небу.
Перед фронтом роты капитана Ходжи появилось несколько «пантер».
Лейтенант Фауст услышал по радио в наушники суровый голос капитана Ходжи.
— Фауст, будьте внимательны. Мы снова атакуем. Держитесь ближе к моему флангу…
— Есть, держаться ближе!
Внезапно в эфир ворвался мощный голос, который прервал все переговоры:
— Внимание, говорит «Дунай»… Говорит «Дунай». Приказ «Волги»: мы атакуем. Перехожу на прием…
— Говорит «Олт»! Приказ ясен!
Наступила секунда молчания. И снова «Дунай» переходит на передачу.
— Избегайте тарана. Используйте бутылки и дымовые шашки. Атакуйте!… Желаю удачи, орлы!
Кто не был на войне, не поймет, что значит забыть обо всем, кроме поставленной перед тобой задачи. Мозг, глаза, все чувства направлены к одной цели. Все напряжено до предела. Дорого каждое мгновение.
Сержант Илиуц снял очки, закоптившиеся от дыма и сажи взрывов, и протер их. На другом танке капрал Тудор крепко сжимает в руке горлышко бутылки. Ефрейтор Бужор пристально смотрит вперед.
Луке страшно. У него стучат зубы, дрожат руки и колени. Старший сержант Наста видит это. Он тоже чувствует себя не блестяще. Но когда над головой начинают со свистом проноситься снаряды, он приходит в себя и подбадривает Луку.
— Лука, хватит дрожать! Кусай себе губы до крови, и все пройдет. Мы должны победить! Понимаешь, должны!
С левой стороны, на Т-34, рядом с Олтенаку и Безней, — лейтенант Карташев. У него за поясом связка гранат.
Враг притаился где-то вблизи. Но где? Сквозь туман дымовой завесы видны только трассирующие снаряды, которые появляются из бездны, как светлячки, все более и более увеличиваются и, как молния, проносятся где-то рядом, разрезая воздух.
Здесь, на танках, создается впечатление, что бой ведется вслепую. Но внутри танка все выглядит по-иному. Танк направляется туда, куда приказывает по радио командир.
— Алло, Фауст, прикрой меня справа. Группа «пантер», угломер 23 — 00, прицел 300, бронебойным… Огонь!
«Рафф!… Раф!… Раф!…» — буравит туман снаряд, за ним следует еще один, еще и еще…
Откуда-то из тумана доносится страшный взрыв. Загорелся подбитый танк противника.
По радио раздается тот же голос, в котором угадывается скрытая радость:
— Хорошо, Никита! Хорошо, Фауст! Хорошо, Вылку!… Прицел тот же… Огонь!…
— Прекрасно, ребята! Три «пантеры» испеклись. Полным ходом вперед!
Целый час уже длится бой. Изредка лучи солнца прорываются сквозь толщу искусственного тумана, на несколько мгновений освещая все вокруг.
Вдруг будто молния ударила в один из танков Т-34. А взрыв, раздавшийся где-то в центре, повредил гусеницу танка, на котором находился лейтенант Карташев.
Откинулись люки, и танкисты стали выпрыгивать из подбитых танков. Некоторые несли на руках раненых или убитых товарищей.
Капитан Ходжа понял, что под прикрытием дымовой завесы гитлеровцы хотят взять в клещи 1-й танковый батальон. Вот один Т-34 направляется к замаскированным «пантерам», чтобы ударить по ним и одновременно поставить дымовую завесу, которая бы прикрывала фронт батальона.
— Алло, Никита! Закури-ка две «большие папиросы». Не забудь маневрировать. Начинай!…
— Алло «Олт»! Разрешите и мне «покурить» вместе с Никитой.
— Хорошо, Фауст, быстро следуй за ним. Стой! Смотри, перед тобой — два танка. Скорее стреляй.
Орудие лейтенанта загрохотало, и танки противника охватило пламенем.
— Прекрасно! А теперь — догоняй Никиту. Желаю удачи!
Гитлеровские танки пытались уйти от сокрушительного огня румынских противотанковых пушек.
Единственным спасением для них было отступление сквозь дымовую завесу. Лейтенанту Ботяну, несмотря на дым, удалось заметить маневр гитлеровцев. Заметил его и Карташев.
Наступила пора действовать истребителям танков.
Бужор увидел в пятидесяти метрах от себя «тигр» и побежал к нему. Гитлеровцы его заметили. Застрочили пулеметы. Но пули впивались в землю совсем рядом от Бужора, не задевая его, так как он находился в «мертвой зоне» танка. Бужор бросил бутылку с зажигательной смесью в башню, и танк загорелся.
Крышка люка откинулась, и, когда из танка показался фашист, Бужор встретил его автоматной очередью. Затем Бужор, подкравшись сзади, точно бросил гранату в открытый люк. Раздался глухой взрыв, за ним — пронзительные крики. Поединок закончился.
Лука тоже бросил в фашистский танк две бутылки. Он все еще страшно боялся и действовал скорее от страха. Но когда он увидел вспыхнувшую, как факел, машину, страх как рукой сняло.