Бой становился все ожесточеннее.
Вот новый танк угрожающе приближается к Луке. Еще немного — и он раздавит его своими гусеницами. И, как нарочно, нет ни одной бутылки! Да и кто знает, вдруг это румынский или советский танк?! Ведь ничего не видно даже на расстоянии двух шагов…
Вдруг танк наткнулся на другой, поврежденный Бужором, и остановился. А затем, как напуганный зверь, зарычал и начал пятиться. Лука подошел и ощупал его броню. Острые края… Это «тигр», из тех, тяжелых. Гранатой ему все равно ничего не сделаешь. Вот была бы мина…
— Бужор… Бужор!… — раздался где-то вблизи голос лейтенанта Карташева.
— Товарищ лейтенант, сюда, скорей сюда, давайте мину!
— Куда?… Куда?…
Они столкнулись в темноте.
— Ты кто?
— Это я, Лука, товарищ лейтенант… Поставьте-ка пиявку вот этому, он из тех, больших…
Карташев тоже ощупал броню. Никакого сомнения быть не может. Это «тигр».
Карташев осторожно установил на боковой стенке танка мину, повернул направо стрелку, в ту сторону, где находится буква «З» — «с замедлением». Потом схватил за руку Луку, и они побежали от танка, на ходу отсчитывая секунды: 58… 59… 60!… Взрыв!…
А в это время капитан Ходжа лихорадочно кричал в микрофон:
— Алло, Вылку… алло, Влад… алло, Мэкриш… алло, Кожокару…
Но ни Вылку, ни Влад, ни Мэкриш, ни Кожокару не отвечают. Их танки разбиты, экипажи погибли.
Из десяти танков — четыре не отвечают… А люди, люди, которые лишь вчера плясали «сырбу», их уже нет в живых… Мэкриш вчера поймал зайчиху и, после того как показал ее экипажу, отпустил, сказав: «Ну, мадам, иди-ка ты подобру-поздорову, ведь тебя ждут твои зайчата. И зачем тебе понадобилось переходить линию фронта? Твое счастье, что ты попала к добрым людям. Попала бы к фашистам — не видать бы тебе света белого, не видать бы тебе твоих зайчат…»
— Алло, Фауст, слышишь меня?
— Хорошо, дорогой мой, береги себя…
«Дорогой мой»! Что это вдруг случилось с капитаном? И говорил он таким же голосом, как тогда в Дол-Пиале, когда погиб весь экипаж его танка. Лейтенант Фауст посмотрел в перископ. Из-за разбитого «фердинанда» появились две «пантеры».
— Алло, Никита, стреляй…
Но в ту же секунду вторая «пантера» замигала красным глазом: из ее орудия вылетел снаряд. Фауст тут же отдал приказ своему экипажу:
— По вражескому танку, огонь!
Но «пантера» уже укрылась за подбитым «фердинандом», и снаряды прошли мимо цели.
Вдруг лейтенант услышал по радио стон. Он навел перископ на танк старшины Никиты и увидел, что его танк дымится, а в броне — пробоина.
Фауст почувствовал, что задыхается, что ему не хватает воздуха. С силой прижал микрофон ко рту:
— Никита!… Никита-а-а-а!…
И как с того света, откуда-то издалека, донесся тихий, как будто о чем-то просящий голос:
— Алло… Ал… брат-цы, брат-цы… отом-сти-те за ме-ня!
— Никита, Никита! Мой дорогой Никита!
Но напрасно вызывал его Ходжа. Напрасно вызывал его Фауст. Это был пятый танк, оставшийся на поле битвы в Хоэнрупперсдорфе.
К вечеру бой закончился. Танки победителей вошли в освобожденную Вену. Среди советских танков были и два румынских. Это все, что осталось от семидесяти шести машин, получивших боевое крещение месяц тому назад! И теперь полк мог бы называться не 2-м танковым полком, а двухтанковым полком…
Сколько жертв принес этот единственный румынский полк, воевавший за освобождение Вены!
Жители Вены встретили освободителей музыкой и цветами. Греттель и ее отец Зиглер шли обнявшись рядом с капитаном Ходжей, лейтенантом Картаевым, сержантом Илиуцем и капралом Тудором. Они проходили мимо фонтана Нептуна в огромном парке, который окружает дворец Шенбрунн, построенный четыре столетия тому назад, мимо Оперного театра, поврежденного бомбами, театра, где когда-то звучала музыка Штрауса, Моцарта, Шуберта, Глюка, Бетховена. Опять повсюду зазвучали бессмертные вальсы Штрауса. Снова расцвели песни и жизнь!
В тот же вечер, 17 апреля 1945 года, приказом Верховного Главнокомандующего в 21 час Москва салютовала героическим войскам, освободившим Вену. Среди частей, отмеченных приказом Верховного Главнокомандующего, был и румынский 2-й танковый полк. В течение одного только месяца о нем упоминалось в приказах четыре раза!
X. ПОСЛЕДНИЙ ПАТРОН
Наступил май. Весна одела природу в самое красивое платье, не скрыв ни одного из своих украшений. Она разбросала цветы мака по полям, одела ожерелья из вишен в цвету на автострады Чехословакии.
Жаворонки и ласточки купались в лучах солнца и исчезали, как только раздавались первые взрывы возобновившейся битвы. Тогда слеталось воронье, чуя, что ему будет чем поживиться.
И, несмотря на всю свою красоту, весна имела горьковатый привкус.
Стояли жаркие дни. Небо было ясное и чистое, как синева моря. Казалось, что небо вместе с ветром плывет вдоль дорог, а цвет фруктовых деревьев опадает, как конфетти после бала.
А сколько «балов» происходит на фронте каждый день!
Музыка тяжелых орудий, пулеметов и винтовок раздается в Моравии и на Богемских горах.
В этих «балах», помимо армии, принимают участие и «гости» из гражданского населения — чешские партизаны. Они и сами устраивают «вечеринки», взрывая мосты, поезда или автомашины с боеприпасами.
…После освобождения Вены советская танковая бригада была направлена в Чехословакию на переформирование.
Одновременно с советской бригадой туда же был послан 2-й танковый полк, в состав которого входила рота Ботяну.
Первая румынская армия в составе 4-го и 7-го корпусов наступала в направлении Брно, Коетин и Кромержиж.
В начале мая рота лейтенанта Ботяну находилась на марше в восьмидесяти километрах от Брно.
Небо изредка бороздили отдельные разведывательные самолеты, прозванные солдатами «дедушка Костикэ». Они фотографировали позиции противника и исчезали. Если эскадрильи фашистских самолетов атаковали их, они быстро снижались (летали они не выше пятисот метров) и приземлялись на зеленеющих полях пшеницы или кукурузы.
Самым опытным воздушным разведчиком был летчик 11-й эскадрильи лейтенант Санду. Вместе с адъютантом Нягу он не раз обманывал врага, всегда уходил из-под самого его носа и возвращался на аэродром с богатыми и ценными данными фоторазведки.
На рассвете 2 мая пять разведывательных самолетов поднялись в воздух, чтобы сфотографировать расположение войск противника в районе Кресновице, Блажавице, Соколнице — трех важных населенных пунктов, расположенных примерно в двадцати километрах южнее Брно.
Самолет Санду на аэродром не вернулся. Армейская радиостанция потеряла с ним связь в 5.35.
Обеспокоенный генерал приказал запросить о самолете Санду части, находящиеся на переднем крае. Оттуда сообщили, что самолет перелетел через передний край в 5.15 и что со стороны противника была слышна стрельба из зенитных орудий, вероятно ведущих огонь по самолету. Больше о самолете Санду никаких сведений не поступало.
Санду подбили у Кресновице. Летчик был ранен и вынужден был сесть на лесной опушке. Со всех сторон к самолету бежали немцы с собаками. Увидев это, Санду приказал Нягу взять кассеты, перейти речку и пробраться к румынским позициям.
На рассвете обессиленный Нягу добрался до передовых частей 7-го румынского корпуса, откуда обо всем случившемся доложили в штаб армии.
Командование 2-го Украинского фронта, поддерживающее связь с чешскими партизанами, приняло все меры, чтобы спасти румынского летчика. В отряде чешских партизан «Татра» ничего не знали о Санду. Известно было только, что немцы ищут какого-то летчика. О судьбе Санду отряд узнал позднее от партизана Алексы Клапки.
Начальник штаба расположенной в Кресновице фашистской дивизии майор фон Мюллер разместился в доме учителя Ионака Клапка. Это была одна из семей, в которой немного говорили по-немецки.
Жена учителя Майя проклинала своего мужа за то, что он сам, добровольно, предоставил свой дом в распоряжение немецкого офицера.
— Ионак, Ионак, — говорила Клапке его жена Майя, — что ты наделал, ты же погубил всех нас!
— Почему же?
— Как это почему? Наша дочь — врач…
— Ну и что же?
— …Наш сын, Алекса, столько лет скрывается в горах, воюет вместе с партизанами…
— Наш сын, Алекса, умер. Об этом знает фашистское командование. Я делаю то, что считаю нужным.
— Лицемер ты, вот кто… Об этом говорит все село.
— Все село? А какое мне до этого дело?
Ошеломленная женщина выбежала в другую комнату, где ждал ее сын Алекса. Вся в слезах, она бросилась к нему.
— Ступай, ступай к отцу, открой ему глаза на все, но будь осторожен, немцы никого не щадят…
Старый учитель сидел задумавшись. Вдруг перед ним появился Алекса._
— Ты? Здесь? — удивился Клапка.
— Отец, меня послал к тебе командир отряда, поручик Влчек, мы ищем румынского летчика, сбитого немецкой артиллерией. У нас есть сведения, что он спрятан где-то в селе.
— Что ты столько болтаешь? Тайны не выдают даже тогда, когда…
— Да, но ты же мой отец!
В это время во двор вошел майор Мюллер, а за ним с двумя чемоданами в руках тащился его денщик Ганс. Алекса схватил пистолет и хотел было выстрелить, но старик сжал его руку.
— Спокойно, мой мальчик. Не путай мои расчеты…
Алекса был поражен. Неужели это его отец! Он почувствовал отвращение.
— Предатель! Наши считают тебя своим, а ты хочешь, чтобы я попал в лапы фашистов. Отойди назад, иначе я буду стрелять! Я застрелю тебя и майора, если он войдет сюда!
Но старик Клапка не обращал внимания на сына. Он быстро отогнул ковер, поднял за металлическое кольцо крышку люка и подозвал к себе Алексу:
— Твое счастье, что ты мой сын. Немедленно спускайся в подпол, слышишь?
Раздался тихий стук в дверь, затем стук повторился, но уже сильнее и настойчивее.
Подталкиваемый отцом, Алекса спустился вниз. Учитель быстро закрыл крышку, ловко поправил ковер и открыл дверь.