второй глаз смотрит широко и выпученно. Я всю свою волю собрал в кулак, чтобы не вздрогнуть, не заорать, не выдать ужаса и отвращения. Нет, я напряг все мускулы, заставляя себя сидеть спокойно, и быстро сунул руку под подушку, за «Вальтером». А врач запрокинул голову и завыл тонким жалобным воем, и мне показалось, что во тьме блеснули его удлиняющиеся клыки…
И я очнулся. Ну, конечно, всего лишь сон. И никого рядом, и лишь одно из окон дребезжит под ветром — видно, этот звук и превратился в моем сновидении в тонкий волчий вой.
Я только ругнулся и опять отвинтил крышечку фляжки, приложился к ней несколько раз, взглянул на часы. Пять утра. У меня еще два с половиной часа сна. Я устроился поудобней — и эти два с половиной часа проспал уже без всяких сновидений.
Проснулся я ровно в половине восьмого. Я, как ты знаешь, умею ставить свой организм словно будильник, этакие биологические часы во мне тикают. Встал, крепкого чаю себе заварил, отпер входную дверь и сел пить чай.
К восьми подошли солдаты. Я провел с ними короткую беседу, познакомился получше, по фамилиям и именам, постарался понять, кто на что способен, распределил им обязанности на день.
— Я сейчас уеду на несколько часов, если что — сразу дежурному докладывать. Он у нас навроде связного будет. Я буду заглядывать в течение дня, узнавать, что и как. Дежурный, заступайте.
Назначенный дежурным уселся при входе в здание, в полукомнатке-полуприхожей. Они попробовали было заикнуться, что одному дежурному скучно будет, но я им объяснил, что у нас здесь не развлечения. И шестеро остальных ушли попарно в назначенных мной направлениях обхода. А я сел за телефон. Всего два аппарата было в то время в округе — в отделении милиции и на почте. И оба работали отвратно. Но я все-таки вызвонил областного начальника, «крестного» моего.
— Ну, как на новом месте служится? — спросил он сквозь хрипы и трески в трубке. — Есть проблемы?
— Проблем особенных пока не имею, — ответил я. — Кроме того, что народ здесь совсем оголтелый, никакой власти над собой не признает. Вчера я два раза пальбу открывал, еле сладил со стервецами.
— Ну-ну, ты там не очень шали, — встревожился начальник. — Не забывай, что это не фашисты какие-нибудь, а наш родной народ все-таки. Негоже палить в него направо и налево. Уложил кого-нибудь?
— Нет, не уложил. Я ж аккуратно. А вот что вам надо знать — я оборотня подранил.
— Ты… ты полегче там! — Начальник начал сердиться. — Что ты несешь? Разве у нас с тобой об оборотне разговору не было?
— Разговор у нас был, чтоб не допускать всяких вредных религиозных толков, — ответил я. — Я и не допускаю. А какой-то бандит, прикидывающийся оборотнем, здесь имеется. Ну, знаете, туману напускает, чтобы легче ему было свои дела делать. Какие дела — еще не знаю. Потому что больно разных людей он убивает, общее между убитыми уловить трудно. Хотя прикидки кой-какие имеются. Не знаю я, и как он, гадина, умудряется уходить так ловко. Я вчера долго по его кровавому следу шел, а потом след исчез, и он тоже — как испарились. Сейчас с врачом поедем снег с кровью выковыривать, на анализ нужно кровь отослать. Но что подранил я того, кто прикидывается оборотнем, — даю голову на отсечение.
— Смотри, головы не потеряй, — сказал начальник.
— Не потеряю. Вот привезу его вам денька через два, с руками за спиной, тогда он вам сам и расскажет, как и для чего он на себя эту маскировку под оборотня наводил.
— Резко ты начал, — хмуро заметил начальник. — Даже слишком резко. Ты лучше за местной шпаной присматривай, она совсем от рук отобьется, пока ты оборотня ловить будешь… — он все-таки принял это слово, «оборотень», и употребил его, не слишком скрипя зубами. — Вот что, дело тут серьезное, так я лучше сейчас уполномоченного НКВД вызвоню, он, наверно, сразу к тебе и приедет. Без него ничего не предпринимай, ничего. Сиди и жди, — и он повесил трубку.
— Вот и поговорили, — хмуро заметил я.
Делать было нечего, я остался на месте. Решив еще раз проглядеть все документы, связанные с оборотнем, я открыл сейф, вытащил рапорта и записи, принялся их листать. Как и следовало ожидать, новых зацепок я в них не нашел. Только вопросов еще больше возникло. И один вопрос — самый главный — вырисовывался все отчетливее: если оборотень убивает не наобум, абы кто попадется, то убивать он может лишь по двум причинам — либо тех, кто ему досадил, либо тех, кто узнал о нем слишком много. В любом случае он убивает, преследуя какую-то свою выгоду. Что за выгоду он может искать?
Разложив на столе карту местности, я принялся отмечать на ней точки совершения убийств. Подумав немного, отметил и путь от железнодорожного переезда до кладбища, по которому я преследовал оборотня. Вырисовывался треугольник с вершинами на конезаводе, в деревне Митрохино и у дальних складов Первого Малопрудного спуска. Случайный треугольник или нет? Предположим — просто чтобы начать откуда-то — не случайный. Значит, по этим трем вершинам мне и надо пройтись. Если, конечно, позволят мне заниматься этим делом, не отнимут. По тому, как ситуация оборачивалась, я вполне отчетливо понимал, что меня с моим расследованием могут и тормознуть — вот только в толк не мог взять, почему. Да, наверху явно не желали любых упоминаний об оборотне — и не желали, чтоб кто-нибудь уделял ему пристальное внимание. Слишком не желали, подумалось мне, и все это неспроста. Может, это акция НКВД какая-нибудь? Может, идет работа по раскрытию какой-нибудь диверсии, и поэтому к оборотню нельзя до поры привлекать внимания? Это вообще ни в какие ворота не лезет. Но тут на каком-то обходном витке мыслей я вдруг понял, что напоминает мне этот бесхозный и разоренный район: гигантскую ловушку. Этакую, знаешь, мышеловку с кусочком сыра или огромную клейкую ленту для мух. Воображение мое играет впустую или я приблизился к истине?
Тут я опомнился от своих размышлений, потому что на мой стол упала тень. Я поднял взгляд — в дверях стоял врач. И вот ведь у снов сила какая: знал я, что приснилась мне полная чушь, а все равно внутренне похолодел и напрягся, увидев его милое, совсем не вурдалачье лицо.
— Я ждал вас, ждал и решил навестить, — сказал он. — Уже давным-давно рассвело, я думал, мы еще часа два назад на месте будем. Что с вами? Почему вы застряли? Так народ и все следы перетопчет. Слух уже пошел, что новый участковый оборотня ранил. Многие уже смотреть пошли, а скоро набежит еще больше. Так и все хорошие образцы погубят. Да и погода на тепло пошла, кровь может уйти вместе со снегом.
Показалось мне, или он в самом деле как-то странно приглядывался по сторонам — жадной такой украдочкой?
— Я наверх доложил, и мне велено уполномоченного НКВД ждать, — объяснил я. — Вместе с ним отправимся. Хотите — в больницу возвращайтесь, хотите — вместе со мной энкеведешника дождитесь. А я вас чайком попотчую. Сладким.
Он присел, а я опять вытащил свой вещмешок — все мое имущество, с которым я прибыл, и были в нем остатки от моего запасца сахара и чая да кой-какие никчемные вещички — и извлек все необходимое, и чай сготовил, и сели мы с врачом покалякать в ожидании уполномоченного.
— Все документы по оборотню штудируете? — спросил врач, кивнув на бумаги на моем столе.
— Штудирую, — меня позабавило употребленное им слово, и я решил взять его на вооружение, чтоб самому порой использовать. — И, знаете, забавная картинка получается.
— Какая? — полюбопытствовал он.
— А такая, что этот оборотень — единственный здесь, благодаря кому хоть какой-то порядок держится. Только страх перед ним и отпугивает местную нечистую братию от того, чтобы все склады разграбить да ночи напролет другие непотребства творить. Без него здесь никто не справится. И я не справлюсь. Вот он я — одна голова, две руки на весь огромный район. Вот я и думаю, — усмехнулся я. — А какого хрена мне за этим оборотнем гоняться? Он же, выходит, мой первый помощник. Не лучше ли оставить его в покое? Ну, загрызет он иногда кого-нибудь, зато хоть по ночам буду спать спокойно — и жертв меньше будет, чем без него.
Врач ошеломленно меня слушал.
— Вы это серьезно? — спросил он после паузы.
— Серьезно — не серьезно, а суть проблемы улавливаете?
— Суть проблемы в том, что у вас мигом руки опустились, как вы нынешнюю здешнюю жизнь увидели? — спросил он.
— Руки у меня никогда не опускаются, — заверил я. — Я говорю, так сказать, с точки зрения целесообразности.
— Пусть волк по ночам воет, людей пугает? Им же безопасней: по домам, взаперти, в целости и сохранности?
— Вот-вот. С волками жить — по-волчьи выть.
— А если люди не хотят выть по-волчьи?
— Да у них вой в душе стоит хуже волчьего. Неужели не слышите? Отними! Ограбь! Прикармань! Зарежь! Изгадь! Изуродуй! А вы мне о волках… Вы на волков не смотрите, вы дальше взгляните, по ту сторону волков…
— По ту сторону волков?
— Да, чтобы видеть, что за каждым волком есть человек. Есть такая гадина, которой мы должны интересоваться. А с волками пусть егеря разбираются.
— Не то вы что-то говорите, — кисло возразил врач.
— Вам так кажется, потому что вы в смысл слов моих не вникаете. Думайте, думайте. Не волчий вой, а то, что спрятано за волчьим воем, — вот где наша загвоздка. И вот где наш ответ.
— Вы не верите, что воет всамделишный волк? Вы полагаете, кто-то подражает волчьему вою?
— А разве это так трудно? Сами попробуйте.
Врач пожал плечами, запрокинул голову — совсем как в моем сне — и завыл точно так же, как во сне, тонко и жалобно, похоже на юродивого, находящегося на его попечении.
— Недурно получается, — одобрил я. — Вам бы еще чуток практики, и вас от волка не отличить. А наш оборотень, наверное, еще и тренируется…
— Если тренируется, то где? — спросил врач.
Я взглянул на него недопонимающе.
— Ведь во время репетиций его воя не должно быть слышно, — пояснил он. — Иначе бы его сразу раскусили.
— Не слышно и не видно… — протянул я; хотел еще кое-что добавить, но тут под окнами конский топот послышался.