— Я только вышел, на лавочке у калитки присел, — хриплым и пришепетывающим голосом заговорил инвалид. — И, значится, самокрутку скручиваю… И тут Настасья наша. вредная бабка, так дотошно на меня посматривает… Потом ушмыгнула куда-то… Потом народ подходит… Что, говорят, за свежая дырка от пули у тебя в ватнике? Показывай, говорят, что под ватником… И сами ватник насильно расстегивают и на мою повязку с кровью глядят… И закричали все, что вот он, оборотень, и что кончать меня надо… Чуть и не кончили…
— Все это понятно, — сказал я. — Но об этом я и сам мог догадаться. А вот кто и как тебя ранил?
Инвалид молчал.
— Боязно… — проговорил он наконец.
— Что боязно? Рассказывать?
— Да. Рассказывать боязно…
— Так боязно, что тебе жуткая смерть грозила, а ты все равно рот на замке держал?
— Ну… Они меня и не слушали, и словечка сказать не давали… Им бы я все выложил, чтобы жизнь сохранить… Но они как глухие были… А теперь…
— А что теперь? — спросил я. — Если мне не расскажешь, то мое дело сторона. Защищать тебя больше не буду. И все равно прикончат тебя не сегодня, так завтра, если я правды не буду знать.
— Так вы ж им рассказывали доказательства… — заикнулся инвалид.
— Для них это не доказательства, раз они вбили себе в голову, что оборотень — это ты. Им своя вера в то, что тебя порешить надо, дороже любых доказательств. Раз они один раз решили, что ты оборотень, то будут убеждать в этом друг друга до тех пор, пока их не прорвет по новой и не прикончат они тебя. Если хочешь помочь мне защитить тебя же самого — выкладывай все до конца.
— Что в лоб, что по лбу… — задумчиво просипел инвалид. — Ну, ладно. Двум смертям не бывать, одной не миновать… Гость у нас вчера был, нехороший… Молчать велел…
— Что за гость? Знакомый тебе?
— Не… Не знаю я его… Привет мне привез, я и впустил…
— От кого привет?
— Известное дело, от брата.
— Почему «известное дело»? Всем известно, что по привету от брата ты любого впустишь в дом в поздний час? Или тебе приветов ждать не от кого, кроме как от брата? Кто твой брат?
— В бегах мой брат.
— То есть?
— То оно и есть. На складах он стоял, сторожем. Тоже малость покалеченный, от фронта освобожден. Нет, руки-ноги на месте, а вот на чердаке беспорядок. Дерганый он.
— И дерганому дали берданку в руки, чтобы он склады охранял?
— А кому еще дать? Все стоящие мужики на фронте, а он соображал достаточно, чтоб кричать «Стой, кто идет?» и курок дергать. Тронутый-тронутый, а не без хитрецы.
— Почему ж в бега ушел? На собственную хитрость напоролся?
— Вроде того. Он втихаря несколько досок разболтал, так, что они только с виду держались. Гвозди вроде на месте, а не держат. И сам стал по складам гулять. И кое-чем приторговывать. То есть все, что есть на складах, в свою монополию забрал. Это так было: по ворам палит, а если кто добром и с денежкой или с бутылкой подъедет, то назначает ему, когда опять подойти, выспросит только, чего надо. Обувку там хорошую, или мануфактуры какой, или просто безделушку заграничную, чтоб в доме для красоты… Да…
— И много он натаскал?
— А кто ж его знает? Я не спрашивал. Даже урезонивал иногда. Вот хватятся, говорю, на месте тебя и постреляют.
— А он?
— А он посмеивался и отвечал: «Пока хватятся, меня уже тут не будет».
— И не стало его?
— Да. Исчез.
— Когда?
— А в середине января.
— Ты твердо знаешь, что он жив?
— Знать не знаю, а полагаю. Он, перед тем как в бега ушел, мне всякие наставления давал и сказал между прочим: «Ну, братан, не зря я на этом месте торчал. Такую удачу поймал, что век теперь гоголем ходить буду. А может, и орден получу.» А значит, он подался куда-то орден получать, вот.
— Что за удачу он имел в виду?
— Без понимания.
— А какие были его наставления?
— Разные. Он, оказывается, аж с Сенькой Кривым попутался.
— И что он Сеньке обещал достать?
— Пулемет.
Наступила пауза. Мы с врачом переглянулись. Пулемет в руках такой банды — это, сам понимаешь…
— И получил Сенька этот пулемет? — спросил я.
— Нет, не получил. Прислать за ним должен был.
— Куда?
— Ко мне.
— И что, этот пулемет до сих пор у тебя? — я чуть не подскочил.
— А где ж ему еще быть? Прямо у вас под ногами, в подполе и стоит, — спокойненько ответил инвалид Коля.
— Еще что-нибудь там есть из наворованного братцем твоим? — спросил я.
— Есть. Ящики всякие. Я не особо приглядывался. Лишний раз тронешь — лишние неприятности наживешь.
Я уже поднимал вставные половицы, служившие люком в подпол.
— Неприятностей боишься, да? А пулемет хранить не побоялся. И брата покрыл, и об опасном оружии заявлять не стал. Это знаешь, как называется?
— А куда заявлять? С вами свяжешься, потом век не расхлебаешь. Нет, наше дело сторона. И потом власть, она далеко, а Сенька Кривой рядом. Как бы я перед ним стал ответ держать?
— А почему, по-твоему, Сенька пулемета не забрал? — спросил я, спустившись на несколько ступенек в подпол и по пояс в него погрузившись.
— Мало ли почему, — проворчал инвалид. — Скорее всего он узнал, что мой братан исчез, и решил, что тот не успел его заказ выполнить. А ко мне обратиться не догадался.
— Значит, твой брат сорвался с места так неожиданно, что даже Сеньку предупредить не успел? Здорово, видно, его разобрало. Да он, пожалуй, и впрямь поверил, что большой куш сорвет и даже орден получит. Ладно, посмотрим, что он у тебя в подполе заховал.
…Да, заховал он много. Я тихо ахнул и позвал врача. Тот быстро спустился — и у него тоже глаза на лоб полезли.
— …Вот он, пулемет, — говорил я. — Старый, музейный экспонат, можно сказать. Но в боевом состоянии. Да на нем и бирка какая-то. Музейная?
— Наверняка, — врач постукал костяшкой пальца по рыцарскому панцирю. — Здесь все музейное. Наверно, целиком музей оружия вывезли. Пулемет древний, чуть ли не дочапаевских времен. А этой штуковине вообще невесть сколько сотен лет, — он приподнял аркебузу и взвесил. — Тяжелая штука.
Я разглядывал старинные ружья и мушкеты, более новые револьверы и винтовки, детали доспехов и самое разнообразное холодное оружие.
Врач поднял нечто вроде чугунного игольчатого шара на цепи и пригляделся к бирке.
— Богемское производство, шестнадцатый век, — сообщил он.
Я вертел в руках легкое ружье с длинным стволом и коротким, почти ажурным прикладом, инкрустированным костью и перламутром, — глаз не мог отвести.
— Красота! — сказал я.
Потом уже, много позже, мне довелось узнать, что держал я в руках так называемое тешинское ружье, или чижу, вещь очень редкую и дорогую, способную составить гордость любой коллекции.
— Идет мне этот шлем? — спросил врач.
Голос его прозвучал глухо, потому что он напялил на себя рыцарский шлем с закрытым забралом, напоминавшим клюв.
— Ничего выглядите, — хихикнул я, продолжая разглядывать секиры и палицы. Господи, каких только форм тут не было? Игольчатые, с заостренными пластинами различных форм, идущими вдоль древка по кругу, с насадными кривыми крючьями с другой стороны от главного рубящего полотна, на цепях, на рукоятках, на древках…
— М-да, вопросец, что нам делать со всем этим арсеналом? Здорово поработал брат нашего инвалида Коли. Страшно подумать, что было бы, растекись все это оружие по округе. Вот что, я останусь здесь и не уйду, пока не подъедет подкрепление. А вы поспешите в отделение милиции, велите моим солдатам достать подводы и двигаться сюда. Да, и энкеведешника сюда направьте, если он уже там и ждет меня. И вот еще что… Загляните на кладбище и возьмите там образец снега с кровью. Когда известите солдат, поедете в райцентр, а то и до Москвы доберитесь, если надо будет… Ведь какая-нибудь скляночка для образца у вас при себе?
— Имеется, — врач хлопнул себя по карману.
— Заодно в библиотеку зайдите, или за консультацией к специалистам обратитесь, или куда там, чтобы выяснить, где, в каких зоопарках, или институтах биологии, или других специальных учреждениях содержались в разное время люди, воспитанные волками и пойманные уже подростками или взрослыми.
— Вы думаете?.. — задохнулся врач.
— Я думаю, что очень складно все получается. Я припомнил, что в газетах, во всяких рубриках «Это любопытно», или как они там называются, я раза два или три натыкался на побасенки о пойманных волчьих людях. Вы знаете, мне сейчас мерещится, будто одна из заметок, прочитанных мной, рассказывала о волчьем человеке из Берлина. Но это, наверно, обман памяти. Хочется верить, потому что, как я сказал, все слишком складно получается — вот и начинаешь верить поневоле, будто читал, слышал и знаешь. А знаете, если на наши склады вывезли коллекцию оружия и отменную коллекцию лошадей, то и другие коллекции могли вывезти — какого-нибудь там Берлинского биологического института! А один из экспонатов возьми и сбеги при разгрузке. Или еще в пути к нему перестали относиться как к экспонату, потому что охрана состава несколько раз менялась. Подкармливали наши солдатики юродивого, невесть как, по их понятиям, к поезду прибившегося, и ведать не ведали, что это — ценнейший экспонат, научная диковинка, место которой — в клетке с волками, потому что без родной стаи ему жизнь не жизнь. А как досюда доехали, так и бросили его здесь. Да, получается, должна была ехать в составе и клетка с волками, чтобы «волчьего человека» можно было «в собственной семье» демонстрировать. А если ехала — то где же она?.. Нет, не могло быть клетки, такую вещь не спрячешь, не сопрешь втихую, все бы о волках знали. Если только не совпадение невероятное… И все равно, как ни крути, интересно получается. Во всяком случае, я прошу вас в этом покопаться и найти что сможете — я не знаю ни где искать, ни к кому обратиться, а вы, как врач, знающий, где можно взять всякую специальную литературу и прочее, должны сообразить… Эх, найти бы человека, говорящего по-немецки. Я читал, что волчьи люди обучаются понимать основные слова того языка, на котором с ними их первые воспитатели заговорили. В другие языки уже не врубаются — мозгов не хватает.,