— Выясним, — кивнул опер. — По-моему, мы узнали достаточно. Можно докладывать наверх, что оборотень — это обыкновенный хитрый бандюга. И есть все данные, позволяющие быстро и без шума найти его и ликвидировать. Пошли отсюда. Мы долго тут провозились, а у меня в районе еще дел полно.
Мы покинули кладбище и направились в поселок к моей конторе. Мне было о чем подумать. Оставалось нечто очень странное во всем этом деле. Судя по всему, у волка (а я, по следам, был готов поспорить на что угодно, что мы имеем дело не с крупной собакой, а с волком — по тому, как лапы поставлены хотя бы) был постоянный хозяин, которого этот волк обожал. Только как этот постоянный хозяин умудрился скрывать присутствие волка от всей округи, где о лишней вши слухи пойдут? Как хозяин волка оказался на пути своего питомца, не оставив никаких следов? Куда он все-таки дел тело мертвого волка? Вряд ли унес куда-то далеко. Неужели тащился с ним несколько километров? И что все-таки за игра им велась вокруг мнимого превращения волка в человека? Почему нельзя было бросить дохлого волка — хоть на могиле, хоть не доходя кладбища?
Значит, он почему-то не мог предоставить волка собственной судьбе. Почему? Отбрасываем вариант, что он не додумался, — несерьезно. Тогда остается лишь одно наиболее вероятное: он не мог бросить волка, потому что даже труп волка наверняка выдал бы, кто его хозяин. Но как он мог это выдать, если в округе никто и слыхом не слыхивал о человеке, содержащем волка? Может, он на волка ошейник надел со своим именем или с чем-то очень узнаваемым — так, для форсу? Тоже маловероятно. Может, он боялся, что у волка достаточно сил, чтобы привести меня к дому своего хозяина? Но ведь убил же он моего предшественника. И мне мог устроить засаду в любой точке моей погони за волком. Нет, он предпочел спасать волка, и для него это было важнее, чем со мной покончить. Он даже рискнул отсиживаться на дереве, в такой позе, которая исключала нападение на меня, и, наоборот, сделала б его моей жертвой — лишь бы утаить… Почему?
Скорей всего, все-таки страх, что волк дотянет до дома, а значит, и меня по следу приведет, и будут мне все карты в руки — и пистолет против его секиры или шестопера, и козыря внезапности он будет лишен. Но не то что-то, не то… Я уже начинал чувствовать нрав убийцы — и понимал, что такая причина была бы не очень в этом самом нраве. Однако, на тот момент, это была единственная разумная и логически последовательная причина, которую я мог вообразить. И не стоило считаться, пожалуй, с мелочным свербением в недовольном разуме. Все странности в конце концов объяснятся, когда убийцу возьмем.
Шофер уже давно вернулся, чаевничал с дежурным. Завидев своего начальника, вытянулся по струнке. Опер коротко кивнул шоферу, тот мигом завел машину, открыл дверцу перед своим хозяином, тот сел, шофер обежал машину, открыл дверцу с другой стороны, сел за руль, подал машину назад, лихо развернулся — и они умчались.
— Чайку не хотите? — спросил дежурный.
— Я?.. А, нет… Чай не водка — много не выпьешь, — я вышел из рассеянности и постарался сосредоточиться на делах. — Где изъятое сложили?
— А, оружие это?.. Как вы и велели, в одну из наших камер. Никто не залезет. Вот вам ключ, пожалуйста.
— Да-да, конечно, — я убрал ключ в карман. — Пойду пройдусь. Неподалеку. Вернусь через четверть часа.
Я направился к водочному ларьку. На душе у меня было муторно. Поганое ощущение, будто делаю что-то не то, осталось осадком от разговора с опером.
У ларька стояли те самые фабричные, которых я вчера так эффектно «подставил» конокрадам.
— А-а, вы еще живы? — не без скуки в голосе удивился я.
Наступила короткая пауза.
— Стакан водки мне сделайте, — обратился я к продавщице. — Да нет, куда так мало, побольше лей.
Я выхлестал, не поморщась, полный стакан — фронтовая закалка. Поставил стакан на стойку и кинул небрежно — не без пижонства дешевенького, признаюсь тебе:
— Еще один. Такой же.
Пока продавщица наливала, я снова взглянул на ребят.
— Ну? Ничего сказать не имеете?
— Нечестные ты шутки шутишь, начальник, — рискнул подать голос один из них.
Я взял в правую руку полный стакан и хмыкнул:
— А вы честно со мной играете? О такой малости вас попросил, чтоб, пока вы на людях, все тихо-спокойно было. Я здесь за порядок отвечаю, с меня и спрашивают. А мне с кого спрашивать? Только с вас, — я осушил стакан и вернул его продавщице. — Еще раз предлагаю вам: давайте со мной по-хорошему, и я с вами буду по-хорошему. И никаких неприятностей у вас не будет. Так что подумайте.
Они молчали, но было ясно, что я их уже сломал. Они ж, понимаешь, впервые на глухую стенку нарвались, лбы себе и расшибли.
Я вернулся в контору.
— Прикорну в своем кабинете, — сказал я дежурному. — Разбуди через три часа или если что-нибудь очень срочное.
И я устроился на кушетке. Нет, не водка меня разморила. Дел больших на ближайшие несколько часов не предвиделось, а я привык на фронте ловить каждую возможность для сна. Тем более что ночка мне предстояла беспокойная: от замысла наведаться в барскую усадьбу я не отказался.
Проснулся я в голубоватом сгущающемся сумраке — и резко сел, осененный внезапной идеей. Конечно, как же я сразу не додумался! Я соскочил с кушетки, надел сапоги и шинель — и поспешил на улицу. Дежурного на месте не было. «Вот скотина! — ругнулся я. — Небось, удрал кино смотреть». Да, наверно, кино уже началось, настолько весь поселок обезлюдел, ни одной живой души. Скорым шагом я направился в сторону маленького кладбища возле Митрохина, напрямки, через поля, через железнодорожные пути. Вряд ли, конечно, он еще раз туда вернется, а вдруг… Надо сделать все, чтобы его обогнать. И я еще прибавил шагу.
Вот и кладбище. Промерзлое, стылое — крепкий мороз начал к вечеру забирать. Меня даже сквозь теплую шинель пронизывало. Слегка поеживаясь, я добрался до той могилы, возле которой исчезли следы оборотня.
Теперь — поднять плиту. Но до чего же она тяжела! Нет, только пальцы скользят, чуть ногтей не обламываю. Мне одному не справиться. Я растерянно огляделся вокруг. И заметил чью-то тень, скорчившуюся поодаль, за одним из покосившихся памятников.
— Эй ты, кто там? — я на всякий случай нашарил рукоять «Вальтера». — Выходи! Из-за памятника поднялся в полный рост волчий человек — наш немецкий Маугли. Вид у него был робкий и настороженный.
— А что? — проговорил я. — Ты жизнь свою прожил в дикости, с волками, и силу, наверно, накопил, какая обычному человеку и не снилась. Иди сюда.
Он непонимающе на меня взглянул. Я как можно ласковей поманил его пальцем.
— Комме, комме… — сказал я, вылавливая в памяти какие-то искаженные крохи немецкого. Он понял и подошел.
— Подними плиту, — сказал я.
Он только глазами на меня похлопал. Я наклонился и жестами показал ему, что надо сделать. Он понял. И отворотил плиту на удивление легко — словно газетку поднял.
Так я и думал! Вот оно, под плитой… Но что это? Оно живое и шевелится. Господи, два новорожденных младенца — серых, синюшных, непонятно, в чем жизнь теплится. Да они замерзнут на таком холоде. Я хотел снять шинель, укрыть их — но жалко стало, уж больно шинель хороша — новая, ладная, долго еще второй такой не будет. Я стоял, растерянно глядел на младенцев — и не мог себя преодолеть, не мог пожертвовать своей шинелью. И тут, к счастью, мой взгляд упал на юродивого.
— Снимай свои лохматые обноски! — сказал я. — Тебе они все равно ни к чему, и гроша ломаного не стоят, а детей спасут, — и, не дожидаясь, пока он меня поймет, содрал с него лохмотья и укрыл младенцев.
— Вот так-то лучше, — сказал я.
— А, вот ты где, — раздался голос врача. — Опять удрал разгуливать?
Это он обращался к юродивому. Тот при виде врача явно обрадовался. Врач быстро заговорил с ним по-немецки, и волчий человек тоже в ответ что-то залопотал.
— Как вы съездили? — спросил я. — Есть результаты?
— Есть, — ответил врач. — Все расскажу по порядку. — Он подошел к могиле и внимательно в нее поглядел. — Только зря моего подопечного раздели, — сказал он. — Во-первых, им не может быть холодно, потому что лежат они на теплом навозе, который греет лучше любой печки. Видите, прямо дымится? Во-вторых, они не могут замерзнуть, потому что для тепла им вполне достаточно собственной шерсти.
— Какой шерсти? — удивился я. — У младенцев?
— Смотря какой младенец, — ответил врач. — У волчат всегда шерсть, как же иначе.
Я опять взглянул в могилу. И точно — не два человечьих детеныша, а два волчонка в ней лежат и тычутся друг в друга носами. То-то с самого начала они показались мне какими-то серыми — вот только в сумерках, да от внезапности, да с перепугу я, видно, и обознался…
Встрепенувшись, я проснулся. Одурелый после выпитого, а еще больше — от увиденного сна, я не сразу сообразил, что дежурный стоит в дверях, осторожно покашливая и постукивая согнутым пальцем по косяку.
— Что? — спросил я. — Три часа прошло?
— Не совсем. Нескольких минуток вам не хватило. Просто вас к телефону, из райцентра. Из нашего управления МГБ.
На ходу приходя в себя, я поспешил к телефону.
— Алло, это ты, участковый? — послышался довольный голос оперуполномоченного. — Ну, могу тебя поздравить. Ответственные высокие товарищи рассмотрели твои предложения и нашли их весьма разумными. Мы составили список из семи человек, подходящих под твои характеристики.
— Вы продиктуете мне список со всеми данными? — спросил я.
— Зачем? Мы прямо сегодня всех семерых и возьмем, — булькнул он в трубку.
— Думаете, кто-нибудь да сознается? — спросил я, не очень еще вникая в смысл нашего разговора.
— У нас все сознаются, — весело ответил опер. — И незачем разбираться, чье признание будет самым правдивым. Все свое получат. И район чище будет. Новых людей поставим. Ваш местный секретарь партии тоже в этот список включен — согласно личному твоему пожеланию, — он опять булькнул, очень довольный своей шуткой. — Да и врача подметем.