— На, попей, успокойся.
Отпив немного из стакана, Вера спросила:
— Отчего он умер?
— Инфаркт.
— Да, сердце у него плохое было…
Допив воду, Вера немного успокоилась и даже попыталась улыбнуться.
— Ну, рассказывай, сестричка. Кстати, как тебя зовут?
— Надя.
— Вера, Надежда, Любовь…
— А бабушку звали Софья, Софья Аркадьевна Белоцерковская.
— Это она? — Вера взяла одну из фотографий.
— Да, она умерла двадцать третьего марта.
— Сколько ей было?
— Семьдесят восемь лет.
— Ты жила с ней после смерти мамы? — догадалась Вера. — Почему так получилось? И почему от меня это скрывали?
— От меня тоже, — вздохнула Надя и принялась рассказывать.
Начала с того, как и где жила. Когда дошла до того, как стала пересказывать бабушке свой сон, Вера ее перебила.
— Тебе снились зеркала?
— А тебе что, тоже?
— Не знаю, никогда не помню снов. Но когда ты сказала про зеркала, возникло ощущение дежавю. Может, мне тоже когда-то снилось такое…
— А я всегда сны запоминаю. Надо только, как проснешься, лежать не шевелясь, пока не вспомнишь весь сон от начала до конца. Мне нравится угадывать значение снов, я даже сонник купила. По нему зеркала во сне — к жениху.
Вера слабо улыбнулась:
— Ну и как, замуж вышла?
— Не-а. У меня был один… мужчина, я с ним жила некоторое время так, без ЗАГСа, а потом бабушка заболела, и я к ней вернулась.
— И больше никого?.. — поразилась Вера. — В тридцать три года — один мужчина?
Надя кивнула, опустив глаза. Про то, что спала с Александром Черновым, она не расскажет никому и никогда!
— Ну, не было, так не было. Бог с ними, с мужиками! Дальше рассказывай…
Надя поведала ей о том, в чем призналась бабушка. Обо всей истории их семьи, сбиваясь на то, что узнала позже, от Фаины Абрамовны. О том, как умерла бабуля и как сама винила себя в ее смерти. О неожиданном выигрыше в игровом зале в день сороковин.
— Так ты, выходит, везучая? — улыбнулась сестра.
— Да нет! Какое там! Это мне впервые в жизни повезло, а так — никогда с неба ничего не падало, все своим трудом. Так вот, получив выигрыш, я первым делом сменила гардероб и подстриглась! Я же всю жизнь ходила только в том, что сама сшила или связала, а на парикмахерские денег не было, да и бабушка запрещала косу отстригать, как будто это какое-то сокровище!
— У тебя хорошие волосы, у меня такие же были, — грустно заметила Вера.
Надя посмотрела на косынку и подумала: интересно, когда сестра выздоровеет, волосы отрастут? Но спрашивать об этом не стала…
— Получив выигрыш, я решила: надо ехать и найти тебя.
Она рассказала о Фаине Абрамовне, ее воспитаннике Лешке, который при помощи компьютера нашел адреса Веры и их отца.
— Ты в курсе, что твой дом на Выборгском шоссе снесли?
— Да, надо было за ордером идти, но все времени не находилось. Так ты отправилась к отцу… — она запнулась, — вернее, к Алине?.. Представляю, что она обо мне наговорила…
— Да, в общем-то, ничего хорошего… — согласилась Надя. — Сказала, что чуть ли не пятнадцать лет от тебя ни слуху, ни духу. Что отец, умирая, очень хотел тебя увидеть, рассказать обо мне, обо всем… Алина Сергеевна искала тебя, но не нашла.
— Никогда себе этого не прощу… — прошептала Вера. — Когда он умирал, я уже здесь была. Вначале хотела сообщить, но потом подумала: помощь просить, когда приперло… Решила, лучше, как вылечусь, прощения у него и у нее за все попрошу… Алина говорила, как я ее изводила в детстве?
Надя кивнула. Сейчас она не могла обвинять сестру. Наверное, у нее имелись причины…
— Не знаю, как уж папа устраивался, но до девяти лет я ни одной женщины в нашем доме не видела. Мне казалось, он всю жизнь будет любить маму. Он рассказывал, что, когда она погибла, не мог оставаться Новосибирске, и поэтому переехал в Ленинград. Мама Люба была для меня иконой, богиней, всем… Ее портрет висел у нас на самом видном месте. Она как будто принимала участие в моем воспитании. Если я в чем-то провинюсь, папа всегда указывал мне на мамину фотографию и говорил: «Как ты думаешь, что бы на это сказала мама? Я думаю, она бы тебя отругала!» А когда я получала пятерки, всегда хвалил от ее имени: «Мы с мамой тобой гордимся. Молодец!»
А потом появилась Алина, и мамин портрет исчез со стены. Я нашла его в шкафу и поставила на свой письменный стол, просто к стенке прислонила.
Я видела, как папа обнимает, целует Алину, и думала, что он забыл маму и теперь любит ее. Разве может девятилетняя девчонка понять, что мужчина не может всю жизнь пробыть один, оплакивая погибшую жену?
— Но бабушка прожила всю жизнь с памятью о муже… — перебила Надя.
— Много ты знаешь… тебя и на свете не было, — скептически бросила Вера.
— Знаю! Бабушка хранила верность!
— Ну, может быть, — примирительно проговорила Вера. — Но, во-первых, она женщина, а во-вторых — время было другое. Отец, вероятно, устал от одиночества, ему хотелось, чтобы рядом был кто-то, кроме несмышленой девчонки, а может, он влюбился в Алину… Я это только здесь поняла.
Делать-то нечего, вот и лежу, думаю о жизни, которую так бездарно прожила…
Наде хотелось успокоить: нет, еще не прожила! Впереди еще много лет! Но она не решилась.
— Папа, должно быть, устал со мной один, вот и переложил всю ответственность за на Алину. И она, никогда не имевшая детей, так рьяно за взялась за меня!.. Только я, похоже, не подходила под ее представление о хорошо воспитанной девочке. Оказывается, я все делала не так: не так чистила зубы и умывалась, не так сидела за столом, приходила со двора чумазая, вечно водилась с мальчишками, вместо того, чтобы чинно гулять за руку с подружками. Меня к технике тянуло, а она водила меня в кружок мягкой игрушки… Папа хотел, чтобы я играла на пианино, но она отговорила его, мол, поздно начинать. Я потом подслушала, как она рассказывала своей подруге, что, слава богу, избавилась от пытки слушать бесконечные гаммы и этюды.
— Это действительно сомнительное удовольствие, одна из причин, почему я хочу сменить профессию, — вставила Надежда.
— Короче, меня все достало, и я начала вредить Алине. Глупо, по-детски, как могла… Сейчас вспоминать об этом смешно, но тогда мне казалось, что я борюсь за свои права, за любовь отца. А он ничего не понял. Ругал меня, говорил, что я должна во всем слушаться Алину, уважать ее, что она заменила мне мать… А разве маму можно заменить? Я считала, что нельзя. И продолжала устраивать всякие каверзы Алине. Через несколько лет надоело, но отношения с ней остались прежние: боевое перемирие…
Тут как раз началась перестройка. Все говорили, кричали, писали, что раньше жизнь была неправильная, а вот теперь все будет хорошо… Учителя истории не знали, что на уроках говорить: в учебниках — одно, а в газетах и журналах — прямо противоположное. У отца на работе что-то нехорошее началось, он нервничал, дома с Алинкой делился, говорил, что разрушать такую сильную систему глупо, и загнать народ обратно в рамки будет невозможно…
Я не очень понимала, чем он на службе занимается, но кажется, как раз в то время стали разрешать ученым уезжать за рубеж, начался так называемый отток мозгов. Отец возмущался, твердил, что таким образом страна растеряет весь свой научный потенциал, и так в хвосте плелись, а теперь еще ученых, занимающихся секретными разработками, к противнику отпускаем.
Я конечно, ни черта не понимала в этом, но ведь перестройка, гласность! Все старое надо разрушить до основания! Юношеский максимализм в заднице играл… Я стала стыдиться, что у меня отец в Конторе работает, и однажды выдала ему, что он такой же палач, как и другие гебешники, готов любого в застенок посадить и так далее… Стыдно вспомнить. Сейчас-то понимаю, что он просто выполнял свою работу. Он ведь был офицером, присягу давал… После того скандала у отца случился инфаркт. Но даже это меня не остановило. Школу я окончила кое-как, о поступлении в университет на гуманитарный факультет не могло быть и речи, а учиться хотела только там. Вот и осталась на отцовской шее, нервы ему с Алиной трепать. Когда терпение кончилось, они отселили меня в Алинину однокомнатную квартиру.
Деньги отец мне принципиально давать перестал, мол, становись взрослой и живи, как знаешь… А я обиделась: если я взрослая, что ж ты чуть не через день мотаешься ко мне, контролируешь? Так ему и сказала. Он, конечно, обиделся, ездить перестал, и я к нему не ездила больше. Не хотела видеть эту заразу, которая у меня отца отняла.
— Ты и сейчас так думаешь? — осторожно спросила Надя.
— Сейчас жалею, — коротко ответила Вера.
— Алина Сергеевна сказала, что перед смертью отца по его просьбе съездила на ту квартиру и узнала, что ты ее давно продала…
Вера молчала, и Надя продолжила свой рассказ. Когда сказала, как встретилась со Станиславом, лицо сестры озарилось улыбкой.
— Стасик, моя первая любовь… Из-за меня он весь переломанный после аварии. Он тебе рассказывал? Как он теперь? Где? Женился?
— Не знаю. Говорил, что давно не живет в том дворе. Где работает, я не спросила. У него шрамы на лице, и он прихрамывает.
— Бедняга… Он славный. Чокнутый на своих автомобилях, но очень хороший парень. Ну что поделать, если я его разлюбила… Просто время было такое, хотелось всего и сразу — а что он, студент, мог мне дать? Пропадал вечно в своем гараже, а мне в какой-то момент стала неинтересна эта возня. Появились новые знакомые, некоторые состоятельные, деньгами помогали. Я ведь все никак нормальную работу найти не могла… Вначале на подготовительные курсы ходила, думала учебу продолжить, тоже денег стоит… Потом моделью решила заделаться, тогда это считалось престижным. Но Стасика я не бросала, пока в больнице не познакомилась с одним типом…
— С Антоном Усачевым?
— Тебе Стасик сказал? Неужели он запомнил?
— И не забывал никогда. Станислав сказал мне, что Усачев нынче депутат городской Думы.
— Я в курсе. Добился все-таки своего. А тогда бандит был, правда, не из последних в городе. И именно это меня в нем прельстило. Да-да! Ведь тогда какое время было! Круче бандюгана для девчонки парня нет! Особенно для такой безбашенной,