вопросами, да такими «каверзными», от которых Владимиру Александровичу становилось не по себе.
— Ещё раз повторяю, мы приехали к дону Диего с предложением взять в аренду теперь уже принадлежащие ему на правах наследства баржи, — сказал и вздохнул Быстрицкий. — У нас нет врагов в вашей «благословенной» стране и быть не может!
Он замолчал, глядя в сделавшееся скучным лицо сыщика, но тот движением руки предложил ему продолжать. Быстрицкому ничего не оставалось, как повиноваться.
— В нашем предложении не было ничего криминального, за что можно было бы убить господина Бадалова, — закончил он и развёл руками.
— Мне понятна ваша мысль, можете не продолжать, — хмыкнул недоверчиво сыщик. — Вместо того чтобы помочь раскрытию тяжкого преступления, вы напустили ещё больше тумана. — Он неожиданно резко подался вперёд и заговорил таким тоном, словно собирался сообщить что-то очень важное и значительное. — Мы плотно займёмся расследованием убийства вашего компаньона, а вам советую как можно быстрее уехать из Колумбии. У нас здесь такие правила, что если захотят кого убить, то того не спасёт даже сама царица небесная!
Быстрицкий покрылся бисером пота.
— Вы думаете, что и меня ждёт участь моего компаньона? — поинтересовался он едва слышно.
— Даже более того, я уверен в этом, — уточнил сыщик. — Не может быть такого, что, убив одного компаньона, оставят в живых другого. Радуйтесь, что не с вас начали, и убирайтесь из страны поскорее.
Быстрицкий пришёл в замешательство, не зная, как истолковать слова сыщика.
— Я должен завершить то, ради чего сюда приехал, — сказал он угрюмо. — А что со мной случится, одному богу известно…
Встречи с доном Диего Быстрицкий добивался два дня, но тот под различными предлогами отказывал, и Быстрицкого это нервировало. По городским улицам он теперь ходил только днём, соблюдая все меры предосторожности, и даже приобрел оружие.
Поздно вечером, перед похоронами Бадалова, Быстрицкий вышел на террасу отеля. Ему не спалось. Он прислонился плечом к дереву и глубоко вздохнул.
Над головой пучки молний пронзали небосвод, угрожающе грохотал гром. Неожиданно свет погас, и темнота поглотила всё вокруг.
«Нет, так дело не пойдёт, — подумал он, зябко ёжась. — Пора возвращаться, а то сейчас так ливанёт, что мало не покажется…»
Быстрицкий подошёл к двери и взялся за ручку, но она оказалась запертой. «Что за чёрт? — подумал он обеспокоенно. — Здесь двери не закрываются круглые сутки, а сегодня…»
Тревога усилилась, сердце заколотилось в бешеном темпе.
«Что-то здесь не так, — подумал он, отступая в сторону. — А я и пистолет в номере оставил, раззява…»
Рядом с отелем сверкнула молния и высветила чёрную фигуру, похожую на призрака.
У Быстрицкого мурашки побежали по телу. Он понял, что нельзя терять ни секунды. Перед ним вдруг несокрушимой стеной встал выбор: либо подбежать к двери и стучать в неё, пока не откроют, либо попытаться скрыться в темноте. Он метнулся в сторону от террасы и неслышным шагом двинулся вперёд, не видя ничего и не разбирая дороги.
Ускоряя шаг, он думал только о том, чтобы уйти как можно дальше от отеля, но… При очередной вспышке молнии снова увидел «призрака», стоявшего у него на пути. Резко остановившись, Быстрицкий в отчаянии закрутил головой, лихорадочно соображая, куда свернуть. «Чёрт возьми, почему он медлит, если пришёл за мной?» — нервно думал он, топчась на месте.
Погода ухудшилась, и ещё яростнее засверкали молнии. «Призрак» куда-то исчез, но Быстрицкий не почувствовал себя спокойнее. Он развернулся на месте и пошагал обратно в направлении отеля. «Господи, что же это такое? — думал он, поддаваясь панике. — Я во власти галлюцинаций или кто-то играет со мной?»
Быстрицкий остановился и затаил дыхание: сзади послышались отчетливые шаги. Наткнувшись на дерево, он прижался к стволу. Все его мысли остановились и…
Быстрицкого обнаружил сторож отеля во время обхода территории. Он лежал в луже крови, уткнувшись лицом в землю. Нащупав пульс и поняв, что пострадавший едва жив, сторож позвал напарника. Перенеся тело на скамейку, они вызвали полицию и врача.
Сторож, с ног до головы выпачканный грязью и кровью, сохраняя спокойствие, ожидал дальнейших распоряжений.
— Отведи меня к тому месту, где нашёл этого русского болвана, — сказал сыщик угрюмо. — Предупреждал же его, чтобы убирался из страны, а он…
Усилившийся дождь помешал ему закончить фразу, и он поспешил в холл отеля, что-то бормоча себе под нос.
21
Церковь была закрыта. Кузьма обошёл её вокруг в поисках входа, но тщетно. И когда он уже собрался искать крышу для ночлега в другом месте, услышал сухой старческий кашель и дрожащий голос:
— Эй, мил человек, послухай!
Кузьма вгляделся в темноту и с трудом рассмотрел тёмную фигуру в нескольких метрах от себя.
— Я отец Серафим, настоятель этого божьего храма, а ты кто будешь, сынок?
— А я просто человек, — вздохнул Кузьма. — Я потерялся в этой жизни и существую словно по ту её сторону. Мне негде переночевать и очень хочется есть. Я и пришёл сюда, может быть, в поисках самого себя, а быть может, попросить угол для ночлега…
— Мне чудится, что я зрил тебя раньше.
— Да, я жил здесь когда-то, — сказал Кузьма, вздыхая. — Но это было очень давно.
— Тебя долго не было в Верхнеудинске, сынок, — вздохнул старик. — Но я помню тебя, как мне чудится. Ты служил судебным приставом, так ведь? А фамилия твоя Малов.
— Да, вы ни с кем не спутали меня, батюшка, — кивнул утвердительно Кузьма. — Получилось так, что я был вынужден уехать из Верхнеудинска и прожил в другом далёком городе двадцать лет.
— Тогда что заставило тебя вернуться? — поинтересовался старик.
— Судьба, — ответил грустно Кузьма. — Только она, злодейка, всюду вертит и верховодит мною. Всё время, сколько я живу или думаю, что живу на свете белом, судьба выворачивает меня наизнанку, да так крепко, аж кости хрустят.
— Не судьба, а Господь Бог ведёт нас по жизни, — сказал задумчиво поп. — А по ту её сторону могут жить только грешники или праведники… Но ты, как мне думается, не относишься ни к тем, ни к другим. Ты следуешь по тому пути, который указал тебе Господь, и он приведёт тебя туда, где разверзнется ад или вдруг откроются райские гущи!
Старик открыл боковую, едва заметную дверку и впустил Кузьму в церковь. Когда он переступил порог, сразу же остановился. Внезапно накатившая благодать заставила его содрогнуться и почувствовать, как сердце замерло и бешено заколотилось.
Шагая впереди, старик освещал путь свечой. Стены, балки, потолочные расписные перекрытия, выдававшиеся по углам и в полумраке над головой, рождали приятное ощущение уверенности и покоя. Кузьма, шагая за батюшкой, испытывал необычную лёгкость, блаженство и трепет.
В большом зале они остановились. Лики святых на стенах и иконостасе радовали глаз. Через приоткрытую дверку алтаря, под массивной аркой, виднелся вход в алтарь. Кузьме вдруг очень захотелось пройтись по залу и рассмотреть иконы.
— Проходи…
Спокойный голос за спиной заставил Кузьму резко обернуться. В двух шагах от него стоял поп и указывал рукой на дверку алтаря. Он казался значительнее и выше, чем на улице, однако эта перемена никак не отразилась на его манере поведения. Он держался с достоинством и лёгким оттенком снисходительности. Седые волосы разделял аккуратный пробор, на лице застыла располагающая улыбка.
— Милости прошу, — сказал поп. — Здесь будет удобно провести ночь. — Он склонился, указывая на проход. — Я покормлю тебя, чем бог послал, и почивать ложись.
Не раздумывая, Кузьма шагнул вперёд. Блеск церковной утвари, иконы на стенах, хоругви с ликом Христа, кресты… За всю свою жизнь ему не приходилось видеть подобной комнаты. Переступив порог, он словно вошёл в долину чудес, где царствует добро и отсутствует зло.
— Садись, где тебе понравится, — сказал поп. — Занимай место за столом, и приступим к скромной трапезе.
Кузьма молча кивнул и присел.
— Вот хлебушек, вот варёный горох, — предлагал старик, снимая крышку с чугунка, стоявшего на столе. — Трапеза скудная, но это всё, что у меня есть.
Еда казалась Кузьме необычно вкусной, а происходящее он воспринимал как чудесный сон. Его душа отдыхала вместе с телом и как губка впитывала царящий в храме покой, радужный, неповторимый, который не почувствуешь так остро нигде, кроме как в обители Господа Бога.
Сам батюшка, не притрагиваясь к пище, сидел напротив и молча наблюдал, как с жадностью поглощает еду его гость. В глазах старика не было ни любопытства, ни укора. А Кузьма ничего не мог поделать с неожиданно охватившим его волнением. Доев горох, он сложил перед собой на столе руки, стараясь унять овладевшую им дрожь.
— Ты знаешь, Кузьма Прохорович, я мыслю, что неспроста ты приехал в Верхнеудинск, — заговорил вдруг батюшка. — Не будет ли нескромным, если я снова спрошу о причинах, побудивших тебя вернуться?
— Мне было некуда деваться, — признался Кузьма, краснея. — Меня привезли сюда насильно.
— Понимаю и не сомневаюсь в правдивости твоих слов, — кивнул старик. — А ещё вижу, что не сладко тебе здесь приходится. Те, кто привёз тебя в Верхнеудинск силой, видит Бог, очень плохие люди.
— Хуже некуда, — подтвердил Кузьма, тяжело вздыхая.
— Сейчас много таких людишек в России появилось, — продолжил поп. — Люди веру в Господа Бога утратили. Уверовали в счастье при коммунизме, который они сейчас строят, а ведь не знают, что всё их стремление — это уход от Бога к Сатане.
— Наверное, — неуверенно поддакнул Кузьма, чувствуя, что щёки его краснеют. Ему вдруг захотелось выговориться, рассказать доброму старику всё, что накопилось на душе. Ему хотелось исповедаться, и даже не важно, дойдёт ли до ушей Бога его «исповедь», лишь бы его услышал сидящий напротив поп, умеющий понять и удостоить добрым мудрым советом.