Эпилог
Он появился в доме седьмого марцета, предварив этот визит дюжиной писем, одно гневливей другого. Письма Вильгельм молча отправлял в камин, последние и вовсе не вскрывая, а после выбирал себе бутылку поприятней и напивался.
Я не мешала. Я ждала.
Сперва Аарона Марковича с бумагами, выправленными должным образом. Прочитав их, Диттер ненадолго застыл, а потом… боги, как он смеялся. Долго и до слез. И кажется, именно этот смех и эти треклятые бумаги помогли ему осознать, что он все-таки жив. Просто немного иначе, нежели другие люди. А значит, сотня тысяч марок потрачена не зря…
Дорогие нынче дознаватели пошли.
Как бы там ни было, он появился в доме седьмого марцета, аккурат после завтрака. Плотный, несколько неуклюжий господин в дорогом костюме. Он производил обманчивое впечатление человека добродушного, возможно, несколько леноватого и не блещущего умом.
Круглое личико. Пара подбородков, подчеркнутых накрахмаленным воротничком. Пухлые щечки с ямочками. И блеклые снулые глаза, которые зацепились за меня.
— Чем могу быть полезна? — поинтересовалась я, подняв бокал. Когда-то меня пытались научить различать оттенки алого по преломлению цвета, а заодно уж и само вино читать, но увы, не вышло.
— У вас мой сын, — господин осмотрелся.
Да, знаю, особняк наш производит впечатление несколько гнетущее, но это если с непривычки. Впрочем, вырабатывать оную господину не стоит.
Я хлопнула ресницами. Ротик округлила. А он поморщился.
— С кем я могу побеседовать? — На лице его появилось выражение раздраженное, за которым просматривалась плохо скрытая брезгливость. — Серьезно.
— Со мной.
Я потрогала пальчиком губу.
— Фрау…
— Вирхдаммтервег, — любезно подсказала я. — И вы мне не нравитесь.
Полагаю, неприязнь была взаимной, но в отличие от меня господин старался казаться вежливым, а потом у него всего-то глаз дернулся, выдавая эмоции.
— Где ваш супруг?
— Там, — я указала пальчиком на лестницу. — Наверху. Или внизу. Еще в кладовые порой заглядывает. Я ему говорю, что не стоит. Наши кладовые, они не совсем, чтобы кладовые… главное, понимаете, если потеряется, ищи его потом… он, конечно, теперь покрепче, чем раньше, и убить его сложно, но вот… все равно волнуюсь.
Я говорила быстро и тем тоненьким дребезжащим голосочком, который так раздражает мужчин.
А еще он явился не один.
Господина сопровождало четверо типов весьма внушительного телосложения и наружности характерной. Этаких берут с собой в места не самые благополучные, исключительно острастки ради, но вот в приличный дом тащить…
— Послушайте, фрау, — господин снял шляпу-котелок и промокнул лысинку, которая проглядывала сквозь серые нити волос. — У меня категорически мало времени. А потому вы или добровольно отдадите мне этого несносного мальчишку, или…
Четверка подвинулась ближе. Угрожают? Вот это наглость! Мне, в моем доме, угрожают… и не боятся, что в жандармерию заявлю? Или… господин явно из тех, кто привык решать подобного толку вопросы. И жандармерией его не испугать.
— Грета? — Дядюшка объявился не то чтобы не вовремя, но вот я бы предпочла обойтись без его присутствия. — Что здесь происходит?
А толстяк с явным облегчением выдохнул.
— Я пытаюсь объяснить фройляйн, что мне нужен мой сын… однако… я предпочту решать вопрос с кем-то более компетентным…
Меня еще и оскорбили.
Нет, это начинает надоедать. И я улыбнулась ближайшему из четверки. Широко. От души. Так, чтобы точно клыки разглядел. Он и разглядел.
Взбледнул как-то… А нервы при такой работе тренировать стоит.
Дядюшка же мой хмыкнул и сказал:
— Боюсь, вам придется уйти как есть… Гретхен не любит делиться.
— Чем? — толстяк не понял.
— Ничем, — честно призналась я. — А вы мне, повторюсь, еще и не нравитесь.
— Это плохо…
— Отец?
А вот и Вильгельм. К счастью, приятно трезв и даже приодеться изволил, пусть и в домашнее, но костюм из серой шерсти сидит на нем отлично. Поблескивают запонки, переливается всеми оттенками алого рубин в булавке для галстука. Волосы зачесаны. На лице — мрачная решительность. С такой физией только подвиги и совершать, а не с родителями встречаться…
— Чудесно. Мальчик мой, мы уходим… надеюсь, ты понимаешь, что сопротивляться не стоит.
— Почему? — искренне удивилась я.
— Потому что мой отец, как всегда, излишне самоуверен и полагает, что четверых… пятерых, включая его самого, магов достаточно, чтобы справиться со мной… и не только со мной.
Маги, стало быть… Я пригляделась. Точно, маги… и такие крепенькие, серьезные… из тех, кому случалось побывать в разных передрягах. Особенно вот тому темненькому досталось. Ишь, оглядывается… Чует, что все не так просто, как ему рассказывали. Раз выжил, следовательно, интуиция работает. И сейчас она ему нашептывает, что лучше бы решить дело миром.
Я выпустила когти. И зевнула.
— Вильгельм…
— Не спешите, — попросила я, и дом присоединился к моей просьбе. Громко хлопнула входная дверь. Окна затянуло тьмой, а заодно уж появилось острое чувство, что за нами наблюдают. И это постороннее, явно нечеловеческого происхождения, внимание не могло остаться незамеченным. — Присядьте. Поговорим…
Присаживаться господин не собирался. Он окинул меня оценивающим взглядом и сказал:
— Это мой сын…
— Уже нет, — я позволила себе перебить гостя. И уточнила: — Юридически. Видите ли, когда ваш сын явился в храм и обратился с просьбой, и та была услышана, он отказался от рода и всего, что с ним связывает. Таким образом, с юридической точки зрения он стал сиротой. И это положение закреплено в пакте Юстаса Смиренного… после храм, признав его недееспособным…
В тишине было явственно слышно, как заскрипели зубы Вильгельма.
— …передал его в богадельню, которая формально находится на попечении городских властей…
А уж с ними договориться было куда как проще.
— И это в свою очередь позволило мне усыновить несчастного сироту…
Выражение лица сиротки стоило многого, а уж зубами заскрипели оба…
— Вы… что сделали? — поинтересовался толстяк, вытирая пот.
— Усыновила. Движимая исключительно чувством милосердия…
…Вильгельм закрыл лицо руками. Плечи его вздрогнули. И снова вздрогнули. И… смеяться он тоже умел, а дом отозвался, и уже его призрачный потусторонний хохот заставил магов отступить к двери. О да, не всем чужакам здесь рады.
— Но… — толстяк сглотнул. — Но… он же вас старше!
— Нигде в законодательстве не указано, что дитя должно быть моложе матери…
Дитя икало. Надеюсь, от смеха.
— Но… но это же… подразумевается.
Я махнула рукой:
— Подразумевать можно многое, но… вы же понимаете, что коронный суд не может опираться на какие-то там… подразумевания.
Подозреваю, что ввиду нового прецедента кое-какие нормы пересмотрят. Но, к нашему счастью, закон обратной силы не имеет.
Толстяк утратил изрядную долю уверенности и тихо спросил:
— Зачем он вам?
Я пожала плечами: честно говоря, понятия не имею. Привыкла я к нему, наверное, а может, не я, но это место. И раз уж я к нему привязана, то… почему бы и нет?
— В таком случае, может быть, мы сумеем договориться?
Увы…
Дом он покинул спустя два часа в крайне раздраженном состоянии. И подозреваю, что от попытки увезти Вильгельма силой его удержало лишь появление Диттера. Трое магов против пятерых…
— Мне кажется, — сказала я, слизав капельку вина с края бокала, — тебе стоит быть более осторожным…
А Вильгельм пожал плечами и заметил:
— Он не отступится. Не умеет…
— Что ему нужно? — вопрос озвучил Диттер. И вино мое отнял. Нехорошо, однако.
— Подозреваю, наследство прадеда… два миллиона марок… я получал лишь проценты, а основная сумма… там какое-то условие, но я понятия не имею, какое именно. Что? Меня никогда не интересовали деньги и вообще… если бы все было просто, отец бы уже добрался…
Я кивнула.
И сделала пометку озадачить Аарона Марковича… два миллиона марок, в конце концов, на дороге не валяются, и вообще мой долг соблюсти интересы дитяти…
Я переглянулась с Диттером.
И он кивнул.
И да, все оказалось совсем непросто, а я убедилась, что в каждой семье есть собственное кладбище секретов, но… это была совсем другая история.
В этой же мы построили храм.
Обыкновенный.
Простой.
Открытый для людей. И я украсила его белыми лилиями, надела на шею статуи жемчужное ожерелье, пусть без черепов, но тоже красивое, а еще, коснувшись губами холодного металла щеки, тихо сказала:
— Спасибо.
И была услышана.