РИЧАРД И ЛУСИЯ
В пять часов вечера, когда Лусия и Ричард, усталые, грязные и мокрые от снега, столкнув машину в озеро, добрались до хижины, где их ждала Эвелин, все уже было окутано ранней зимней темнотой с проблесками лунного света. Возвращение заняло больше времени, чем планировалось, поскольку «субару» буксовала, а в конце пути въехала в сугроб. Им снова пришлось откапывать лопатой колеса, потом они подложили сосновые ветви и с трудом выехали на твердую землю. Ричард сдал назад, и со второй попытки машина с прерывистым тарахтением сдвинулась с места, шины сцепились с ветками, и автомобиль наконец выехал на дорогу.
На тот момент ночь уже наступила, следов на тропе было не видно, и они пробирались наугад. Пару раз заворачивали не туда, но, к счастью для них, Эвелин не послушалась наставлений и засветила у входа керосиновую лампу, неверный свет которой указал им дорогу на последнем отрезке пути.
Хижина показалась уютной, словно родное гнездо, после такого приключения, хотя обогреватели не могли намного уменьшить холод, проникавший через щели в старых досках. Ричард знал: то, что это примитивное жилище находится в таком плачевном состоянии, на его совести; за два года, что оно простояло закрытым, запустение было такое, будто прошло сто лет. Он пообещал себе наведываться сюда каждый сезон, проветривать дом или что-то подремонтировать, если надо, чтобы Орасио не смог упрекнуть его в небрежном отношении, когда вернется. Небрежность. Это слово имело над ним особую власть, оно заставляло его содрогнуться.
Поскольку было темно и шел снег, они решили отказаться от первоначального плана возвращения в отель; к тому же было не слишком разумно разъезжать с Кэтрин Браун в багажнике «субару» больше, чем это было необходимо. Они приготовились провести эту ночь на вторник, надев на себя все, что у них было, и не беспокоясь о мертвом теле, которое так и останется замерзшим. Эти дни выдались такими напряженными, что проблему с Кэтрин все согласились отложить на потом и немного развлечься игрой в «Монополию», которую оставили здесь дети Орасио. Ричард объяснил правила. Для Эвелин методы продажи и приобретения недвижимости, скупка ресурсов, преобладание на рынке и доведение конкурентов до банкротства были вещи абсолютно непонятные. Но Лусия оказалась еще худшим игроком, чем Эвелин, обе проиграли самым жалким образом, а Ричард в результате вышел миллионером, однако это была нечестная победа, оставившая у него ощущение, будто он выиграл обманным путем.
Они поужинали остатками «ослиного корма», залили в обогреватели горючее и пристроили спальные мешки на трех кроватях в детской комнате, все вместе, чтобы использовать оба обогревателя. Простыней не было, от плюшевых одеял несло сыростью. Ричард заметил себе, что в следующий раз надо будет сменить матрацы, там могли быть клопы или норы грызунов. Они сняли обувь и легли спать в одежде; ночь обещала быть долгой и холодной. Эвелин и Марсело уснули мгновенно, а Лусия и Ричард беседовали за полночь. Им было что сказать друг другу на этом этапе обретения близости. Они рассказывали о своих тайнах, и каждый старался в темноте угадать черты другого, упакованного в свой кокон; их кровати стояли бок о бок, совсем близко, и достаточно было самого незначительного движения, чтобы дело закончилось поцелуями.
Любовь, любовь. До вчерашнего дня Ричард мысленно изобретал неуклюжие диалоги с Лусией, а сейчас на ум приходили строчки сентиментальных стихов, которые он никогда бы не решился написать. Например, ему хотелось сказать, как он ее любит, как благодарен за то, что она появилась в его жизни. Она прилетела издалека, принесенная ветрами судьбы, и вот она здесь, рядом с ним, среди снега и льда, и в ее восточных глазах обещание. Лусия поняла, что он весь покрыт невидимыми ранами, а он, в свою очередь, ясно ощутил, что жизнь оставила в ее душе болезненные отметины. «Ко мне всегда испытывали какую-то половинчатую любовь», — однажды откровенно призналась она. Теперь с этим покончено. Он будет любить ее безгранично, всепоглощающе. Ему хотелось защитить ее и сделать счастливой, чтобы она никуда от него не ушла, прожить вместе с ней и зиму, и весну, и лето и жить с ней всегда в полном согласии, разделяя глубокую близость, самые потаенные секреты, врасти в ее жизнь и в ее душу. В самом деле, он мало знал Лусию, а себя и того меньше, но это не так уж важно, если она ответит на его любовь, то остаток жизни они проведут вместе, делая взаимные открытия, чтобы вместе расти и вместе состариться.
Он и не представлял себе, что огромная любовь, такая, например, какую он испытывал к Аните в молодости, может нахлынуть на него снова. Он уже не был тем человеком, который любил Аниту, ему казалось, он весь покрыт защитной чешуей вроде крокодиловой кожи, которую можно увидеть в зеркале, тяжелой, словно военные доспехи. Он устыдился того, что жил, оградив себя от разочарований, одиночества и предательств, опасаясь, что кто-нибудь заставит его страдать так, как это делала Анита, пугаясь самой жизни и замкнувшись в себе после своей ужасной любовной истории. «Я больше не хочу продолжать эту полужизнь, не хочу быть трусом, я хочу, чтобы ты любила меня, Лусия», — признался он в эту необыкновенную ночь.
Когда Ричард Боумастер появился в 1992 году в Университете Нью-Йорка в новой должности, его друг Орасио Амадо-Кастро был приятно удивлен переменой в его внешности. Несколько дней назад он встретил в аэропорту неряшливого пьяницу, бормочущего несуразности, и пожалел о том, что настаивал на его принятии на факультет. Он восхищался им, когда они оба были студентами и потом молодыми специалистами, но с тех пор прошло много лет, и Ричард сильно опустился. Смерть двоих детей оставила в его душе незаживающую рану, так же как и в душе Аниты. Интуиция подсказывала ему, что они разойдутся, смерть ребенка может разрушить брак, немногие переживают подобное испытание, а эта пара потеряла двоих детей. Трагедия представлялась еще ужаснее оттого, что Ричард был виновником несчастья, которое произошло с Биби. Орасио даже представить себе не мог, что должен был ощущать Ричард; если бы такое произошло с одним из его мальчиков, он бы, наверное, предпочел умереть. Он боялся, что друг не сможет соответствовать академической должности, но Ричард явился безупречным: он был чисто выбрит, волосы аккуратно подстрижены, на нем был строгий летний костюм серого цвета с галстуком. Дыхание отдавало алкоголем, но выпитое никак не отражалось ни на его поведении, ни на его речи. Его оценили с первого дня.
Супруги поселились в одной из квартир для преподавателей факультета у Вашингтон-Сквер-парк, на одиннадцатом этаже. Квартирка была маленькая, но вполне подходящая, с функциональной мебелью и очень удобно расположенная, в десяти минутах ходьбы от работы Ричарда. Когда они приехали, Анита переступила порог так же автоматически, как она делала все в последние месяцы, уселась у окна и стала смотреть на маленький кусочек неба между соседних высотных зданий, пока ее муж распаковывал чемоданы, раскладывал вещи по местам и составлял список продуктов, чтобы идти в магазин. И такая позиция сохранялась на протяжении всего их короткого совместного проживания в Нью-Йорке.
— Меня предупреждали, Лусия. Меня предупреждала ее семья и ее бразильский психиатр. Ее состояние было очень хрупкое, как я мог этого не замечать? Смерть детей разрушила ее.
— Это был несчастный случай, Ричард.
— Нет. Я провел бурную ночь, когда подъезжал, у меня голова кружилась от алкоголя, кокаина и секса. Это не был несчастный случай, это было преступление. И Анита это знала. Она возненавидела меня. Она не позволяла мне прикасаться к ней. Когда я привез ее в Нью-Йорк, то оторвал от семьи, от страны, она оказалась на обочине жизни, не зная ни людей, ни языка, отстраненная от меня, а ведь я был единственным человеком, который мог ей помочь. Я изменил ей во всех смыслах. Я не думал о ней, только о себе. Это я хотел уехать из Бразилии, удрать от семьи Фаринья и начать профессиональную карьеру, которую я и так слишком долго откладывал. В то время я по возрасту мог быть штатным профессором. Я начал очень поздно и, чтобы наверстать упущенное, стал учиться, учить, а главное, публиковаться. С самого начала я знал, что попал ровно туда, куда мне нужно, но пока я распускал хвост в аудиториях и коридорах университета, Анита целыми днями молча сидела у окна.
— Она наблюдалась у психиатра?
— Это можно было устроить, жена Орасио предложила сопровождать ее и помочь с оформлением страховки, но Анита не захотела.
— И что ты сделал?
— Ничего. Я был занят своими делами и даже играл в сквош для поддержания формы. А Анита так и сидела одна в квартире. Не знаю, что она делала, спала, я думаю. По телефону не отвечала. Мой отец иногда навещал ее, приносил сладости, пытался вытащить погулять, но она даже не смотрела на него, думаю, презирала, потому что он мой отец. На выходные я уехал с Орасио сюда, в хижину, и оставил ее одну в Нью-Йорке.
— Ты много пил в те времена, — сделала вывод Лусия.
— Много. Я проводил в барах все вечера. Я держал бутылку в ящике рабочего стола, и никто не подозревал, что у меня в стакане джин или водка, а не вода. Я жевал ментоловые пастилки, чтобы отбить запах. Я думал, что никто ничего не замечает, что я могу пить как лошадь безо всякого вреда для себя; все алкоголики обманываются на свой счет точно так же, Лусия. Была осень, и небольшая площадь перед домом была сплошь покрыта желтыми листьями… — прошептал Ричард прерывающимся голосом.
— Что произошло, Ричард?
— Полиция приехала сюда, чтобы сообщить нам, в хижине ведь не было телефона.
Лусии пришлось долго ждать, пока не прекратятся глухие рыдания Ричарда; она не стала вытаскивать руку из спального мешка, чтобы погладить Ричарда, попытаться его утешить, она понимала, что нет в мире ничего, что могло бы утешить его в этом воспоминании. Она знала в общих чертах о том, что произошло с Анитой, по слухам и комментариям университетских коллег и догадалась, что Ричард заговорил об этом вперв