Integratum[8]
1
– Все прошло… неплохо, – подытожила Нильсен.
Воробей прищелкнула языком:
– Что еще он мог сказать?
– Расчетное время прибытия? – спросила Кира.
Фалькони посмотрел на голограмму:
– Мы движемся позади флота, значит… семь часов, плюс-минус, прежде чем мы окажемся поблизости от «Потрепанного иерофанта».
– При условии, – вставила Веера, – что медузы не переместят за это время свой флагман.
Когда она говорила, Джоррус вторил ее словам безмолвными движениями губ.
Лицо Щеттер заняло почти весь голографический экран, и майор сказала:
– Вряд ли они это сделают. Лфет сообщил им, что на «Рогатке» имеется информация, которую им следует понюхать.
– Понюхать? – сморщила нос Хва-Йунг.
– Так сформулировал Лфет.
Семь часов. Совсем немного осталось, и тогда станет ясно, жить им или умереть. Какая бы судьба их ни ждала, от нее не уйти. Да и раньше едва ли были шанс уклониться.
Кажется, Фалькони угадал мысли Киры. Закончив разговор с Щеттер, он сказал всем:
– День был долгий, и если вы устроены так же, как я, в этом пекле каждый ощущает себя мокрой, кое-как выжатой тряпкой.
Бормотание экипажа подтвердило его правоту.
– Вот именно. Перекусите и прилягте отдохнуть. Поспите, если удастся, а кому не удастся, попросите потом у нашего доктора таблетки. Но лучше поспать. Потребуются силы, когда мы доберемся до «Иерофанта». Всем собраться в рубке за час до прибытия. Наденьте скинсьюты с полной защитой. На всякий случай.
2
На всякий случай. Эти слова эхом отдавались у Киры в ушах. А что же они смогут сделать, если опять, как уже не раз бывало, все пойдет вкривь и вкось? Одного залпа с любого из медузьих кораблей более чем достаточно, чтобы подбить или даже уничтожить «Рогатку»… Невыносимо было думать об этом, но Кира ничего не могла с собой поделать. Лучшее средство защиты от непредсказуемых напастей космического путешествия – тщательная подготовка, но возможности подготовки ограничены, когда исход событий определяется не людьми, а мощью боевых кораблей.
Она помогла Хва-Йунг закончить необходимые работы на борту. Потом они присоединились к товарищам на камбузе. Там уже собрались все, кроме Вишала, и втиснулись за ближайший столик.
Кира прихватила несколько пайков и устроилась рядом с Нильсен. Помощник капитана кивнула и сказала:
– Думаю… надо мне записать сообщение для родных и передать его Щеттер, а также Седьмому флоту. На всякий случай.
На всякий случай.
– Хорошая мысль. Пожалуй, я сделаю так же.
Как и все остальные, Кира ела, как и все остальные, участвовала в разговоре – по большей части обсуждалось, как уничтожить «Потрепанный иерофант» первым же выстрелом из «Касабы» (казалось маловероятным, чтобы им удалось выстрелить более одного раза прежде, чем их обнаружат) – и как уцелеть в хаосе, который разразится после покушения на Ктейна.
Общий вывод: положение у них невыигрышное без Грегоровича, который мог бы руководить всеми действиями «Рогатки». Как и большинство корабельных разумов, именно Грегорович управлял лазерным оружием, «Касабами», защищал от вражеских бластеров и ракет, отражал кибератаки, пилотировал «Рогатку» во время боя – для этого требовалась не только изобретательная стратегия, но и бескомпромиссные расчеты маневров в космосе.
Морвен, их искусственный интеллект, была довольно сообразительной, но, как любая компьютерная программа, имела ограничения, каких не имел человеческий или созданный на основе человеческого разум.
– Воображения им недостает, – припечатала Воробей искусственный интеллект. – В том-то все и дело. Не то чтобы мы превратились в неподвижную мишень, но могло быть и лучше.
– Насколько снизится наша оперативная эффективность, как ты считаешь? – спросил Фалькони.
Обнаженные плечи Воробья приподнялись и опустились.
– Трудно сказать. Припомните, как оно было, пока не появился Грегорович. ОВК оценивают разницу от четырнадцати до двадцати восьми процентов. И…
– Так много? – огорчилась Нильсен.
На этот раз ответила Хва-Йунг:
– Грегорович следил за балансом всех систем корабля и координировал всех нас.
Воробей дернула подбородком:
– Да, и еще я хотела сказать: в области стратегии, логистики, всюду, где требуется творческий подход к решению задач, корабельный разум заткнет всех за пояс. Этот навык трудно оценить в процентах, но ОВК считает, что корабельные разумы по меньшей мере на порядок лучше справляются с этим, чем обычный человек, не говоря уж об искусственном интеллекте.
Заговорил Джоррус:
– Но это лишь при условии… – Он сделал паузу, ожидая, что Веера подхватит его фразу. Когда же она покачала головой, видимо, не зная, что сказать, он обеспокоенно закончил сам: – Ну, то есть только если корабельный разум нормально функционирует.
– Ну, так можно сказать и про любого из нас, – вздохнул Фалькони.
Кира ковырялась в еде, обдумывая ситуацию. Если бы… Но нет, эта идея все еще казалась ей безумной. Потом она представила себе флот медуз, собравшийся у Кордовы. Может быть, в таких обстоятельствах никакую мысль не следует отвергать как безумную.
Разговоры в камбузе затихли: в дверях появился Вишал. Он выглядел бледным, измученным.
– Ну как? – спросил его Фалькони.
Вишал покачал головой, поднял палец, прося передышку. Не произнеся ни слова, он прошел в глубину камбуза, взял пакет готового кофе, выпил и только тогда вернулся к капитану.
– Совсем плохо, да? – спросил Фалькони.
Нильсен подалась вперед и повторила его вопрос:
– Грегорович неизлечим?
Вишал вздохнул, потер ладонь о ладонь:
– Импланты слишком сильно повреждены, я не сумею их починить. Не могу удалить или заменить перегоревшие провода. И не могу разобраться, какие именно цепочки заканчиваются погибшими нейронами. Я пытался перенаправлять сигналы в другие части его мозга, где провода еще функционируют, но таких участков недостаточно или же Григорович не в состоянии вычленить сигнал из дезорганизованной сенсорной информации, которую он получает ежесекундно.
– Он пока еще под снотворными? – уточнил Фалькони.
– Да.
– Но в итоге с ним все обойдется? – обеспокоилась Нильсен.
Воробей заерзала в кресле:
– Ага, он останется калекой или как?
– Нет, – взвешивая каждое слово, ответил Вишал. – Но его нужно доставить в больницу. Нейронные связи продолжают деградировать. Еще немного, и Грегорович окажется отрезанным от внутреннего компьютера, то есть в полной изоляции.
– Вот дерьмо! – выдохнула Воробей.
Фалькони обернулся к энтропистам:
– Вы тут ничем не можете помочь?
Они покачали головой.
– Увы, нет, – сказала Веера. – Импланты – тонкая штука, и…
– …мы бы не взялись даже за нейросеть обычных размеров, тем более…
– …корабельного разума.
Энтропистам все лучше давался их привычный дуэт.
Фалькони скривился:
– Этого я и опасался, док. Обратно в крио вы его погрузить сможете?
– Да, сэр.
– Тогда чем скорее, тем лучше. Так для него безопаснее.
Кира постучала вилкой по тарелке. Все оглянулись.
– Значит, – заговорила она, тоже тщательно подбирая слова. – Для ясности: единственная проблема Грегоровича заключается в проводах, которые входят в его мозг, так?
– О, это далеко не единственная его проблема, – съехидничала Воробей.
С выражением долготерпеливого мученичества Вишал ответил:
– Все верно, мисс Кира.
– Сами ткани не пострадали, никаких травм нет?
Вишал уже двинулся к двери, явно спеша вернуться к Грегоровичу. Он приостановился на пороге:
– Нет. Некоторые нейроны на концах проводов погибли. Но для корабельного разума его размеров это пренебрежимо малая потеря.
– Ясно, – сказала Кира и снова постучала вилкой.
Фалькони подозрительно глянул на нее.
– Кира! – предостерегающим тоном окликнул ее капитан. – Что ты задумала?
Она миг помедлила с ответом:
– Я думаю… наверное, я бы могла пустить в ход Кроткий Клинок и помочь Грегоровичу.
Камбуз наполнился восклицаниями.
– Дайте же объяснить! – потребовала Кира, и все стихли. – Может быть, удастся сделать то же, что мы сделали с Акаве у Шестьдесят первой Лебедя. Подсоединить Кроткий Клинок к нервной системе Грегоровича, только на этот раз я подключу ее обратно к проводам его нейросети.
Воробей испустила резкий, протяжный свист.
– Туле! Думаешь, у тебя получится?
– Надеюсь. Никаких гарантий дать, конечно, не могу. – Кира перевела взгляд на Фалькони. – Ты видел: бонсай мне вылечить удалось. Ты видел, что у меня выросло в каюте. Кроткий Клинок не только оружие. Он способен на большее.
Фалькони почесал сбоку подбородок.
– Грег – разумное существо, а не растение. Это не одно и то же.
У Нильсен тоже возникли сомнения:
– Возможно, Кроткий Клинок способен на большее, но способна ли ты, Кира?
Этот вопрос задел ее за живое. Именно об этом она частенько задумывалась с тех пор, как оказалась соединена с чужью. Сумеет ли она контролировать ксеноорганизм? Сумеет ли использовать его разумно и ответственно? Владеет ли она собой настолько, чтобы осуществить это? Кира выпрямила спину и вскинула голову: ответ сам собой поднимался изнутри, рожденный болью и многими месяцами тренировок.
– Да. Не знаю, насколько удачно это пройдет, – вероятно, Грегоровичу придется снова адаптироваться к имплантам, как тогда, когда они впервые были установлены, – но я думаю, что смогу вновь его подключить.
Хва-Йунг скрестила руки на груди:
– Нельзя ковыряться в чужой голове, если не разбираешься, что к чему. Грегорович не машина.
– Вот именно! – подхватила Воробей. – А если ты его мозги в кашу превратишь? Или начисто сотрешь его воспоминания?
Кира сказала:
– Я не полезу слишком глубоко. Займусь только интерфейсом, подключением к компьютеру.
– У тебя не будет полной уверенности, – спокойно настаивала Нильсен.
– В целом будет. Послушайте, не хотите – как хотите. – Кира развела руками. – Я всего лишь предлагаю попробовать. – Она посмотрела на капитана. – Вам решать.
Пальцы Фалькони отстукивали бешеный ритм на его ноге.
– Что-то вы примолкли, док. Какого держитесь мнения?
Стоя у двери, Вишал провел длинными пальцами по печальному вытянутому лицу.
– Каких слов вы ждете от меня, капитан? Как корабельный врач я не должен рекомендовать подобные эксперименты. Риск чересчур велик. Единственное благоразумное решение – доставить Грегоровича в должным образом оборудованное медицинское учреждение на территории Лиги.
– Этого еще долго придется ждать, – заметил Фалькони. – Даже если выберемся из предстоящей переделки живыми, почем знать, какие потери понесет Лига, пока мы вернемся?
Вишал склонил голову:
– Это я понимаю, капитан.
Морщина прорезала лоб Фалькони. На несколько мгновений капитан замер и смотрел на Киру так, словно хотел взглядом проникнуть ей в душу. Она выдержала его взгляд – не сморгнула, не отвернулась.
Наконец Фалькони сказал:
– Ладно. Попытайся.
– Капитан, в качестве корабельного врача я вынужден официально выразить протест, – заявил Вишал. – У меня имеются серьезные опасения относительно исхода этой процедуры.
– Возражения приняты. Я вправе отдать вам приказ, док.
Вишал вроде бы не был удивлен.
– Капитан, – напряженно выговорила Нильсен, – а вдруг это его убьет?
Фалькони развернулся к ней:
– Мы летим прямиком в зубы медузам. Вот о чем надо думать.
– Сальво…
– Одри! – Фалькони оскалился. – Один из членов экипажа выведен из строя – и это подвергает опасности мой корабль и весь мой экипаж. Это ведь не рейс по доставке, не чертов импорт-экспорт. Это вопрос жизни и смерти. Пространства для маневра у нас нет совсем. Облажаемся – погибнем. От Грегоровича зависит успех нашей миссии, а в данный момент от него никакого прока. Я его капитан, и поскольку он сейчас не способен принимать решения, я вынужден решать за него.
Нильсен поднялась, прошла через камбуз и встала напротив Фалькони.
– А если он вновь ослушается твоего приказа? Об этом ты забыл?
В воздухе сгущалось напряжение.
– Мы с Грегом потолкуем, – сквозь зубы пообещал капитан. – Мы все уладим, поверь мне. Его жизни грозит не меньшая опасность, чем нашей. Если он будет в силах помочь, он поможет. Мне ли не знать.
На миг показалось, будто Нильсен не уступит. Но она вздохнула и сдалась:
– Ладно, капитан. Если вы уверены, что это лучшее решение…
– Уверен. – И Фалькони вновь обернулся к Кире. – Поторопись. Времени у нас мало.
Она кивнула и поднялась.
– Кира! – Он глянул строго. – Будь осторожна.
– Само собой.
Он кивнул и видимо удовлетворился ответом.
– Хва-Йунг, Вишал, идите с ней. Присматривайте за Грегоровичем. Следите, чтоб ему не стало хуже.
– Да, сэр.
– Есть.
3
Вместе с врачом и механиком Кира отправилась на нижнюю палубу в то изолированное помещение, где находился нейросаркофаг Грегоровича. Она чувствовала, как мурашки бегут по коже, растет уровень адреналина.
Неужто она и в самом деле собирается?.. Черт! Фалькони прав: пространства для маневра нет, ошибка обойдется слишком дорого. Ответственность тяжким бременем навалилась на Киру, вынуждая остановиться и еще раз продумать свое решение. Но нет же, она справится. Надо только убедиться, что чужь с нею заодно. Ни в коем случае не допустить, чтобы чужь перехватила инициативу и принялась менять мозг Грегоровича, как ей вздумается. Подойдя к саркофагу, Хва-Йунг вручила Кире те же наушники, которыми она пользовалась в прошлый раз, а Вишал предупредил:
– Мисс Кира, мы выполняем приказ капитана, но, если я сочту, что Грегорович находится в опасности, я велю остановиться – и вы остановитесь.
– Понятно, – сказала Кира.
Она не представляла себе, каким бы образом доктор заставил ее остановиться, когда она и Кроткий Клинок примутся за Грегоровича, но искренне собиралась следовать его профессиональному мнению, ведь она не хотела причинить Грегоровичу вред.
Вишал кивнул:
– Хорошо. Я буду следить за физиологическими показателями. Если уйдут в красную зону, я вас предупрежу.
Хва-Йунг сообщила:
– А я буду следить за имплантами. В данный момент они функционируют на… сорок два процента.
– Ладно, – сказала Кира, садясь рядом с саркофагом. – Мне понадобится доступ для Кроткого Клинка.
– Вот этот порт. – Хва-Йунг похлопала по боку нейросаркофага.
Кира надела наушники.
– Для начала попытаюсь пообщаться с Грегоровичем. Проверим, удастся ли установить связь.
Вишал в очередной раз покачал головой:
– Попытаться можно, мисс Кира, но мне поговорить с ним не удалось, и с тех пор ситуация не улучшилась.
– Все-таки попробую.
Едва Кира подключила наушники, как ее слух наполнился воем и ревом. Вроде бы она улавливала обрывки слов – вопли, поглощенные неукротимым штормом. Она позвала разум корабля по имени, но не знала, слышит ли он: если Грегорович и ответил, ответ потонул в этом реве.
Она напрягала слух еще с минуту, потом сняла с головы наушники.
– Не повезло, – сказала она Вишалу и Хва-Йунг.
А затем впустила в порт на боку саркофага первое тонкое щупальце. «Осторожно! – велела она Кроткому Клинку. – Осторожно! Главное – не причинить вреда».
Сначала она ощущала лишь металл и электричество. Потом вкус питательной жидкости, в которой плавал Грегорович, а вместо металла появилось обнаженное мозговое вещество. Медленно, очень медленно Кира искала точку соединения, возможность преодолеть разрыв между материей и сознанием, мост между мозгом и разумом.
По ее приказу щупальца раздваивались снова и снова, пока не превратились в бахрому из тончайших нитей – каждая и толщиной, и чувствительностью напоминала нерв. Нити продвигались вглубь саркофага, пока наконец не нащупали то самое, что искала Кира: сеть проводов, лежащих поверх массивного мозга. Эти провода уходили глубоко в складки серого вещества и составляли физическую структуру имплантов. Она подключилась к каждому тончайшему проводку и проследила их путь внутрь. Некоторые были подсоединены к дендритам, по этой примете можно было установить, где неживое смыкается с живым. Многие завершались оплавленной металлической бусиной или были подсоединены к мертвому, съежившемуся нейрону.
Бережно, очень бережно Кира принялась восстанавливать нарушенные связи. Там, где металл оплавился, она разглаживала эту бусину на конце провода, обеспечивая должный контакт с нужным дендритом. Там, где путь обрывался мертвым нейроном, Кира перемещала проводок к ближайшему здоровому дендриту, почти незаметно сдвигала его в мозговой ткани Грегоровича.
Каждый раз, когда удавалось подсоединить провод, Киру слегка ударяло током – цепочка восстанавливалась, и по ней проходил электрический заряд. Острое и бодрящее ощущение, на языке оставался слабый привкус меди, а порой Кире казалось, будто она уловила и какой-то призрак ощущения от ожившего нейрона – будто щекотка в глубине ее сознания.
Хотя действовать приходилось на микроскопическом уровне, соединять провода было не так уж тяжело, но вот масштабы задачи… тысячи, многие тысячи проводов, и каждый необходимо проверить. В первые же минуты она сообразила, что вручную (если так можно было выразиться) эта работа займет несколько дней. А у нее в запасе не было и дня.
Сдаваться не хотелось, а значит, оставался лишь один путь. Отчаянно надеясь, что не допускает роковой ошибки, она установила цель – расправить оплавившиеся провода и соединить их с ближайшими живыми нейронами – и изо всех сил постаралась мысленно объяснить эту задачу Кроткому Клинку. Затем она ослабила контроль – опасливо, осторожно, словно выпуская на волю дикое животное с непредсказуемыми реакциями.
– Пожалуйста! – взмолилась она.
И Кроткий Клинок послушался. Он заскользил по проводам тончайшей, в атом толщиной, пленкой, перемещал частицы металла, сдвигал клетки, соединял провода с дендритами.
Кира почти утратила связь со своим телом (и растительностью в своей каюте): сознание полностью распределилось между нитями, которыми манипулировала чужь. Издали она слышала голос Хва-Йунг:
– Сорок пять процентов!.. Сорок семь… Сорок восемь…
Кира отключила слух, сосредоточившись на текущей задаче. Провода – расправить, присоединить…
Столько проводов приходилось подсоединять! Кира ощущала их как холодные или горячие мурашки у себя в голове. Крошечные взрывы – и с каждым сознание расширяется.
Ощущения аккумулируются, быстрее, быстрее! А потом…
В ее разуме отдернулась завеса, перед Кирой распахнулось огромное пространство, и она ощутила внутри себя Присутствие. Если бы не прежний ее опыт с Кротким Клинком, это ощущение поглотило бы ее: оно было невыносимо – как будто огромная масса навалилась со всех сторон.
Кира задохнулась, хотела вырваться, но не смогла пошевелиться.
Вишал и Хва-Йунг подавали сигналы тревоги, голос врача донесся словно издалека:
– Мисс Кира! Остановитесь! Что вы делаете?! Это повредит его нейросе…
Его голос заглох, и Кира ощущала только беспредельность вокруг себя.
– Грегорович! – позвала она, но ответа не было.
Она повторила настойчивее, пытаясь достучаться, дать знать, что она рядом:
– Грегорович! Ты меня слышишь?
В отдалении слабо свивались какие-то мысли – грозовые тучи вне досягаемости, слишком огромные, чтобы их постичь. Потом сверкнула молния и…
Корабль задрожал, снаружи завертелись колесом звезды. Из левого борта хлынул огонь. Метеорит попал в главный генератор…
Вспышки. Вскрики. Вой во все небо. А снизу навстречу несся изувеченный ландшафт. Огонь, дым. Слишком быстро. Замедлить не удается. Аварийный парашют не сработал.
Тьма, незапамятное время. Благодарность и невозможность поверить: существование продолжается. Корабль не взорвался. Должен был, но нет. Возможно, было бы лучше. Семеро из экипажа еще живы, семеро из двадцати восьми.
Изнурительная агония день за днем. Голод, истощение ее пассажиров, потом неизбежная смерть всех. А ей – участь хуже смерти: изоляция. Одиночество, полное, абсолютное. Повелительница бесконечного пространства, запертая в ореховой скорлупе, где снятся сны, от которых она кричит, и кричит, и кричит…
То же воспоминание потекло заново, словно процессор застрял в бесконечном логическом цикле, неспособный вырваться, неспособный перезагрузиться.
– Ты не один! – кричала Кира внутрь бури, но с тем же успехом она бы пыталась привлечь внимание земли, моря или всей Вселенной. Присутствие ее не замечало. Она попыталась снова – и снова потерпела поражение. Тогда вместо слов она пустила в ход эмоции: утешение, поддержку, товарищество, сочувствие, единение и – в качестве общего фона – ощущение неотложной задачи.
Никакой перемены, во всяком случае, такой перемены, какую Кира могла бы заметить.
Она вновь окликнула Грегоровича, но корабельный разум по-прежнему то ли не замечал ее, то ли не желал отвечать, и по-прежнему нависали грозовые тучи. Еще дважды она пыталась вступить в контакт с Грегоровичем – с тем же результатом.
Ей хотелось орать. Больше ничего не оставалось. Где бы ни похоронил себя заживо их корабельный разум – туда не дотянуться ни ей, ни Кроткому Клинку.
А время… время заканчивалось.
Еще дважды она попыталась вступить в контакт с Грегоровичем – безрезультатно.
Наконец Кроткий Клинок закончил работу, и Кира нехотя извлекла его щупальца из мозга Грегоровича и осторожно отступила. В ее мозгу словно упала шторка, стоило прервать контакт, и Присутствие исчезло, оставив Киру наедине с ее постоянным спутником, Кротким Клинком.
4
Покачнувшись, Кира открыла глаза. Голова кружилась, пришлось опереться на холодный металлический борт нейросаркофага.
– Что произошло, мисс Кира? – спросил оказавшийся рядом Вишал. Из-за его спины с тревогой выглядывала Хва-Йунг. – Мы пытались привести вас в чувство, но не получалось.
Кира облизала губы, все еще не вполне опомнившись.
– Грегорович? – проскрежетала она.
Ответила механик:
– Все его параметры пришли в норму.
Кира кивнула с облегчением и оттолкнулась от саркофага.
– Я починила его импланты. Вероятно, вы это заметили. Но случилась престранная вещь…
– Какая, мисс Кира? – Вишал подался вперед, наморщил лоб.
Слова, чтобы передать этот опыт, подбирались с трудом:
– Кроткий Клинок соединил мой мозг с его мозгом.
Глаза Вишала расширились.
– Нет! Прямой нейронный контакт?
Кира снова кивнула:
– Я к этому не стремилась, чужь просто сделала так. На какой-то момент возник…
– Ментальный улей? – закончила Хва-Йунг.
– Да. Как у энтропистов.
Вишал прищелкнул языком и помог Кире подняться на ноги.
– Создавать ментальный улей с корабельным разумом крайне опасно для неаугментированного человека, мисс Кира.
– Знаю. К счастью, я – аугментированный человек, – сухо ответила Кира и для полной ясности похлопала по волокнам у себя на руке.
– Ты сумела с ним поговорить? – спросила Хва-Йунг.
Кира нахмурилась: воспоминание о том моменте единства все еще тревожило ее.
– Нет, я пыталась, но разум корабля устроен…
– Иначе, – закончила за нее Хва-Йунг.
– Да. Я знала это, но прежде не понимала, до какой степени иначе. – Она протянула врачу наушники. – К сожалению, не удалось до него достучаться.
Вишал принял у нее наушники.
– Уверен, вы сделали все, что в ваших силах, мисс Кира.
«Так ли это?» – усомнилась про себя Кира.
Врач снова подключил наушники к саркофагу. В ответ на вопросительные взгляды женщин он пояснил:
– Попробую пообщаться с Грегоровичем в более традиционной манере, хорошо? Может быть, теперь он сумеет ответить.
– Он по-прежнему изолирован от всех систем корабля? – предосторожности ради спросила Кира, хотя догадывалась, какой будет ответ.
Хва-Йунг утвердительно фыркнула:
– Пока не убедимся, что он не представляет опасности для «Рогатки», мы его не выпустим.
Они ждали и смотрели, как Вишал пытается вступить в разговор с Грегоровичем. Врач несколько раз повторил одни и те же фразы, затем вытащил наушники из разъема и вздохнул:
– Внятного ответа нет как нет.
Кира отвернулась разочарованная:
– Пойду доложу Фалькони.
Вишал остановил ее движением руки:
– Еще несколько минут, мисс Кира. Думаю, надо провести несколько тестов: без них я не сумею сказать, в каком Грегорович состоянии. А вы обе выйдите, вы мне немножко мешаете.
– Хорошо, – сказала Кира.
Вместе с механиком она перешла в коридор за пределами того помещения, где врач проводил тесты.
Разум Киры все еще вращался вихрем после пережитого. Ее словно вывернули наизнанку. Спокойно стоять она не могла, расхаживала взад-вперед по коридору, а Хва-Йунг присела на корточки, прислонившись к стене, скрестив руки на груди и опустив подбородок.
– Не знаю, как он справляется, – призналась Кира.
– Кто?
– Грегорович. У него столько всего в голове. Не понимаю, как он успевает обрабатывать информацию да еще и с нами общаться.
Хва-Йунг неторопливо пожала плечами:
– У корабельных разумов свои развлечения.
– В это я готова поверить.
Кира перестала расхаживать и уселась рядом с Хва-Йунг. Механик бесстрастно смотрела на нее сверху вниз. Кира потерла руки, вспоминая, что Грегорович рассказывал ей тогда, в Солнечной системе, в особенности – как он завидовал корабельному разуму, научившемуся рисовать пейзажи. Она решилась спросить:
– Что ты собираешься делать, когда все закончится, – если мы выживем? Вернешься на Шин-Зар?
– Если я понадоблюсь родным, я помогу. Но жить на Шин-Заре я не стану. Те времена прошли.
Кира вспомнила, как энтрописты предлагали ей убежище в главном доме своего ордена возле Шин-Зара. Их талисман все еще хранился у нее в каюте в ящике стола, скрытый слоями созданной Кротким Клинком растительности.
– Как живется на Шин-Заре?
– Смотря где, – ответила Хва-Йунг. – Шин-Зар – большая планета.
– Там, где ты росла.
– Я много где жила. – Механик уставилась на свои скрещенные руки, потом добавила: – В итоге моя семья поселилась в горах, у подножия большого хребта. Высокие горы, красивые.
– Астероиды сильно вас беспокоили? Я видела документальный фильм о тау Кита, там говорилось, что в системе летает куда больше астероидов, чем, например, в Солнечной системе.
Хва-Йунг покачала головой:
– У нас было убежище в глубокой пещере, но мы воспользовались им только один раз, в сильную бурю. Наши оборонные силы сбивают большую часть астероидов на подлете к Шин-Зару. – Она оторвала взгляд от скрещенных рук и посмотрела на Киру. – Вот почему у нас такая крепкая армия. Много практики – мы умеем бить по цели; а если промахнешься – погибнешь.
– Воздух там годится для жизни?
– Людям, привыкшим к земным условиям, нужен дополнительный кислород. – Механик постучала себя по груди. – Как ты думаешь, почему у нас такие большие легкие? Через двести лет кислорода будет достаточно даже для узкогрудых вроде тебя, но пока нам нужна большая грудь, чтобы как следует дышать.
– Ты бывала в Новум Энергиум?
– Рядом была. Внутри нет.
– А… что ты думаешь об энтропистах?
– Очень умные, очень ученые, но лезут, куда не звали. – Хва-Йунг расцепила скрещенные руки и уронила их на колени. – Они твердят, что уйдут с Шин-Зара, если мы присоединимся к Лиге, это одна из главных причин, почему мы не присоединились. Они вложили в нашу систему кучу денег, у них полно друзей в правительстве, и их открытия помогли нам построить корабли лучше, чем у ОВК.
– Ага. – У Киры уже заболели колени от сидения на корточках. – Ты скучаешь по своему дому, по местам, где выросла?
Хва-Йунг постучала костяшками пальцев по палубе.
– Право, ты столько вопросов задаешь. Очень ты любопытная.
– Извини, – смутившись, Кира отвела взгляд, уставилась сквозь открытую дверь на Вишала.
Хва-Йунг что-то пробормотала по-корейски, а потом тихо заговорила:
– Да, скучаю. Беда в том, что моя семья не одобряет меня, моим родным не нравились люди, которые нравились мне.
– Но деньги от тебя они принимают.
У Хва-Йунг покраснели кончики ушей.
– Это моя родня. Мой долг – помогать им. Неужели ты этого не понимаешь?
– Понимаю, – растерянно ответила Кира.
Механик отвернулась от нее:
– Я не могла делать то, чего они хотели, но делаю, что в моих силах. Быть может, когда-нибудь это изменится. До тех пор… я этого заслуживаю.
С другого конца коридора Воробей возразила ей:
– Ты заслуживаешь лучшего.
Она подошла к ним, опустила руку на плечо Хва-Йунг. Механик, смягчившись, прильнула к ней. Невысокая, коротко стриженная женщина улыбнулась Хва-Йунг и поцеловала ее в макушку:
– Перестань хмуриться, не то превратишься в аджумму.
В горле Хва-Йунг застрял какой-то резкий звук, но плечи ее расслабились, и в уголках глаз появились лучики:
– Нахалка, – с нежностью ответила она.
В этот момент из помещения, где находился разум корабля, вышел врач. Кажется, он удивился при виде трех женщин, собравшихся в коридоре.
– Ну? Каков прогноз, док? – окликнула его Воробей.
Жестом Вишал выразил свою беспомощность:
– Прогноз – ждать и надеяться, мисс Воробей. По всем данным, Грегорович здоров, но, видимо, ему нужно время, чтобы адаптироваться к изменениям в имплантах.
– Сколько времени? – уточнила Хва-Йунг.
– Этого я не знаю.
Киру терзали сомнения. Если ментальное состояние Грегоровича не улучшилось, то не так уж существенно, работают ли его импланты.
– Я скажу капитану?
– Да, будьте добры, – попросил Вишал. – Позднее я направлю ему отчет со всеми подробностями проведенных тестов.
На том все остальные разошлись, но Кира оставалась на месте, пока вызывала Фалькони. Для того чтобы сообщить ему новости, много времени не понадобилось. В завершение Кира сказала:
– Жаль, что больше ничего не удалось сделать. Я старалась, я очень старалась пробиться к нему, но…
– По крайней мере ты попыталась, – мягко проговорил Фалькони.
– Ну да.
– И я рад, что ты это сделала. Теперь иди отдохни. Времени осталось мало.
– Хорошо. Спокойной ночи, Сальво.
– Спокойной ночи, Кира.
Расстроенная, Кира медленно направилась к себе в каюту. Фалькони прав: времени у нее мало. Повезет, если сумеет поспать хотя бы шесть часов. Конечно, утром надо будет принять таблетки. Нельзя же быть полусонной во время атаки на «Потрепанный иерофант».
Дверь захлопнулась за ней с равнодушным щелчком. Звук этот отдался в сердце Киры как предвестие стремительно надвигающейся неизбежности. Она хотела бы не думать о том, что им предстояло, но не получалось не думать. Карьера военного никогда не привлекала ее, но вот она летит в гущу сражения, чтобы одержать победу над величайшей и могущественнейшей из медуз.
– Видели бы вы меня сейчас, – пробормотала она, мысленно обращаясь к родителям.
Ей подумалось: они бы ею гордились. По крайней мере, так она надеялась. Их бы не порадовало, что ей пришлось убивать, но родители оценили бы ее усилия и усилия всего экипажа защитить чужие жизни. Они наверняка сочли бы это достойной целью.
И Алан тоже.
Ее передернуло.
По приказу Киры Кроткий Клинок расчистил стол и стул в ее каюте. Она села, прикоснулась пальцем к панели, включая ее, нажала на кнопку записи.
– Привет, мам, пап, сестренка. Мы готовимся к бою с медузами у Кордовы Четырнадцать-Двадцать. Долго рассказывать, но я хочу оставить вам эту запись на случай, если все пойдет плохо. Не знаю, дошло ли мое последнее сообщение, так что присоединяю копию.
Короткими и ясными фразами Кира описала злополучный визит в Солнечную систему и перечислила причины, по которым согласилась помочь Узлу Умов.
Закончила она так:
– Повторяю: я не знаю, что с нами будет. Даже если мы выберемся, ОВК захочет снова меня заполучить. В любом случае на Вейланд я попаду не скоро… Мне очень жаль. Я вас всех люблю. Если смогу, постараюсь записать еще одно сообщение, но до тех пор может пройти некоторое время. Надеюсь, вы в безопасности. Пока.
Она прикоснулась кончиками пальцев к губам, потом прижала пальцы к камере. Завершив запись, Кира позволила себе горестно вздохнуть один раз – втянула в себя глоток воздуха, который сжался в ее груди в кулак боли, – и потом выдохнула его, выдохнула все. Нужно спокойствие. Спокойствие – это правильно. Спокойствие необходимо.
Она поручила Морвен переслать ее сообщение Седьмому флоту, а затем выключила панель и отошла к раковине. Плеснула холодной водой себе в лицо и замерла, моргая, покуда капли стекали по щекам. Затем Кира стянула мятый комбинезон, попросила Кроткий Клинок приглушить свет и залезла под сбившееся комком одеяло.
Потребовалось немалое усилие воли, чтобы не выйти в дополненную реальность и не проверить, что происходит вокруг в системе. Поддайся она искушению, уснуть бы уже не смогла.
Так она оставалась в темноте, выравнивая дыхание, расслабляя мышцы, воображая, как постепенно проваливается сквозь матрас на палубу.
Она применяла различные приемы, но сон ускользал. Ни слова, ни мысли не способны были стереть ощущение близкой опасности, а потому и тело не слушалось уговоров, будто Кира находится в безопасности – не расслаблялось, заставляло разум неустанно бодрствовать, высматривая клыкастых существ, которые, как твердил ей инстинкт, таятся в обступивших ее тенях.
Через несколько часов она, возможно, погибнет. Все они могут погибнуть. Конец. Финиш. Капут. Раз и навсегда. Перезагрузки не будет. Игра не начнется заново. Мертвы – и точка.
Сердце заколотилось – уровень адреналина зашкаливал, это было посильнее любой самогонки. Задохнувшись, Кира резко села на кровати, схватилась за грудь. У нее вырвался глубокий болезненный стон, и она согнулась, борясь за каждый вздох. Вокруг что-то шептала тьма, и тысячи острых, игольчатых шипов выскакивали из стен каюты.
Плевать. Все это не имеет значения – лишь струя холода в кишках, лишь боль, пронзающая сердце.
Мертва! Кира не была готова к смерти. Пока еще нет. И еще долго, долго, долго нет. Лучше бы никогда. Но судьбы не избежать. Не избежать того, что ждет ее завтра.
– А-а-а!
Она была напугана, так напугана, как никогда в жизни. А хуже всего было понимание: ситуацию никак не исправить. Весь экипаж «Рогатки» прикован к ракете, несущей их прямиком навстречу року, и с этой ракеты не спрыгнуть, разве что приставить бластер себе к виску, выпалить и отправиться в небытие коротким путем.
Не заразил ли Грегорович ее ум черными мыслями? Почем знать. Все утратило значение – все, кроме ужасающей бездны, которая ее подкарауливала.
Не в силах оставаться в постели, Кира скинула ноги с кровати. Вот бы сейчас обменяться сообщениями с Грегоровичем! Он бы ее понял. Кое-как справившись с дрожью, Кира попросила Кроткий Клинок включить свет. От мягкого зеленого света, исходящего от расположенных по углам каюты узлов на стеблях, стало повеселее.
Кира глотала воздух, никак не могла успокоиться. Хватит думать об этом. Хватит думать о… Хватит. Взгляд ее пошарил по каюте в поисках возможности отвлечься.
Внимание привлекла царапина на столе, та царапина, которую Кира оставила, пытаясь совлечь с себя «скинсьют», – то ли на второй день пребывания на «Рогатке», то ли на третий.
Неважно.
Холодные капли пота выступили на лице. Кира обхватила себя руками – ей так холодно, так холодно, никаким теплом не отогреть.
Она не хотела оставаться одна. Не в эти часы. Нужно увидеть другого человека, услышать его голос, утешиться близостью живого существа, убедиться, что ее разум – не единственный осколок сознания, заглядывающий в бездну. Логика или философия тут не действовали: рассудок подсказывал Кире, что помочь Узлу Умов – правильный выбор, но верх взял животный инстинкт. Логика с какого-то момента бессильна.
Порой единственное средство от тьмы – найти другой огонек кроме своего.
Кира вскочила на ноги – сердце все еще колотилось, норовя выскочить из груди, – подошла к шкафчику, вытащила свой комбинезон, дрожащими руками натянула его.
Так сойдет.
«Уймись!» – велела она Кроткому Клинку. Шипы, торчавшие по всем стенам, задрожали и втянулись на несколько сантиметров, но не более того.
Наплевать. Шипы расступились, когда Кира пробиралась к двери, а большего ей не требовалось.
Решительным шагом Кира вышла в коридор. Начав движение, она не собиралась медлить и тем более останавливаться. Ей казалось, будто она идет по гребню над обрывом.
По центральному трапу Кира поднялась на палубу С. В слабо освещенном коридоре было так тихо, что ей казалось неприличным шуметь. Она словно бы осталась одна на борту, а вокруг – бесконечный космос, грозящий загасить последнюю искру.
Облегчение наступило, когда Кира добралась до двери в каюту Фалькони. Наступило – и тут же было сметено звуком, донесшимся из дальней части коридора: там щелкнула дверь, и Киру охватила паника. Она подпрыгнула на месте, обернулась и увидела, как Нильсен входит в каюту.
Не в свою каюту. В каюту Вишала.
Волосы Нильсен были влажными, словно она только что принимала душ. Она несла поднос с угощением в упаковке из фольги, парой кружек и чайником. Заметив Киру, первый помощник остановилась и поглядела на нее.
В глазах старшей женщины Кира увидела выражение, которое показалось ей знакомым: наверное, такой же потребности не быть одной. Такого же страха. И сочувствия.
Прежде чем Кира решила, как следует поступить, Нильсен коротко ей кивнула и исчезла за дверью. Даже сквозь панику Кира невольно улыбнулась. Вишал и Нильсен. Ну-ну. Вообще-то не так уж это неожиданно.
Помедлив мгновение, Кира постучала в дверь Фалькони – отрывисто, три раза. Хоть бы он не спал.
– Открыто.
При звуке его голоса пульс Киры отнюдь не замедлился. Она повернула вентиль и толкнула дверь.
В коридор выплеснулся желтый свет. Фалькони сидел в каюте в единственном кресле, задрав ноги (все еще в башмаках) на стол, скрестив лодыжки. Жилетку он снял и закатал рукава, обнажив шрамы на предплечьях. Взгляд его переключился с дополненной реальности на Киру.
– Тоже не можешь уснуть?
Кира покачала головой:
– Не против, если я…
– Заходи, – сказал он, сбрасывая ноги со стола и разворачиваясь в кресле.
Она вошла и закрыла дверь. Фалькони приподнял бровь, но спорить не стал. Он подался вперед, уперся локтями в колени.
– Дай угадаю: переживаешь, как все пройдет завтра?
– Ага.
– Хочешь об этом поговорить?
– Не особо.
Он сочувственно кивнул.
– Просто я… – Она скривилась и покачала головой.
– Выпить хочешь? – Фалькони открыл висячий шкафчик. – У меня тут имеется бутылка венерианского виски. Выиграл в покер несколько лет назад. Минуточку…
Кира шагнула вперед, обеими руками обхватила лицо капитана и поцеловала его в губы. Поцеловала по-настоящему.
Фалькони оцепенел, но не отодвинулся.
Вблизи его запах понравился Кире: теплый, мужской. Полные губы. Резко очерченные скулы. Отчетливый вкус его губ, непривычное покалывание щетины, вечно он небрит.
Кира прервала поцелуй, всмотрелась в лицо Фалькони. Сердце неистово колотилось, по телу пробегала то холодная волна, то горячая. Это не Алан, ничего общего, но сойдет. На этот единственный момент – Фалькони сойдет.
Она попыталась совладать с дрожью и не совладала.
Фалькони наконец выдохнул. У него даже уши горели, он, кажется, растерялся.
– Кира! Что ты?
– Поцелуй меня!
– Не уверен, что это стоит делать.
Она наклонила голову, глядела на его губы, не смея встречаться взглядами.
– Я не могу сейчас быть одна, Сальво. Правда, правда – не могу.
Он облизал губы. Потом в его позе произошла перемена – напряженно поднятые плечи опустились, грудь стала шире.
– И я не хочу быть один, – тихо признался он.
Ее снова охватила дрожь.
– Так заткнись и поцелуй меня.
Ее спина пошла мурашками, когда рука Фалькони обвилась вокруг талии и он притянул Киру к себе.
Затем он поцеловал ее, обхватив свободной рукой ее затылок, и на миг Кира забыла обо всем, кроме этих ощущений, сильных, всепоглощающих. Соприкосновение рук и ног, губ, языков, нагой кожи. Этого не было достаточно, чтобы изгнать страх, но этого было достаточно, чтобы тревога и паника обратились в животную энергию – а с нею Кира могла совладать.
Неожиданно Фалькони уперся рукой ей в грудь, оттолкнул Киру, уклонился от поцелуя.
– Что такое? – почти прорычала она.
– Как быть с этим? – спросил он, постучав по ее грудной клетке, по скрытому под комбинезоном Кроткому Клинку.
– Я же тебе говорила, – напомнила Кира. – На ощупь все равно что кожа.
– А там? – Его рука скользнула ниже.
– То же самое.
Он улыбнулся. Опасная улыбка.
От такой улыбки жар в ее теле разгорелся ярче. Заурчав, Кира вонзила пальцы в спину Фалькони, добралась до его уха, прикусила зубами.
И он столь же нетерпеливо расстегнул ее комбинезон – и она с такой же готовностью выскользнула из одежды. Она еще опасалась, не отпугнет ли Фалькони вид Кроткого Клинка, но капитан принялся ласкать ее не менее жадно и нежно, чем все прежние возлюбленные. Если поверхность Кроткого Клинка и не показалась ему столь же соблазнительной, как нагота, он ничем не дал этого понять. Через считаные минуты Кира перестала волноваться, расслабилась, позволила себе наслаждаться этими прикосновениями.
А вот Кроткий Клинок толком не мог понять, как реагировать на подобные действия. В краткий просвет ясного сознания Кира поспешила его уверить (так, чтоб никаких сомнений у «скинсьюта» не оставалось), что его вмешательство не требуется. К ее облегчению, «скинсьют» послушался.
Оба они, Кира и Фалькони, двигались в неистовом ритме, рожденном общей потребностью и знанием того, что ожидало их по окончании этой ночи. В лихорадочной спешке они не оставили неисследованным ни один сантиметр кожи, ни один изгиб мышцы, ни одну твердо проступавшую кость. Они выжали из своих тел все ощущения, на которые тела были способны, – не столько ради наслаждения, сколько стремясь утолить нужду в близости. Эти эмоции вытесняли мысль о будущем, помогали сосредоточиться на настоящем, почувствовать себя живыми.
Они делали все, что могли, но не все, чего хотели, – мешал Кроткий Клинок. Они утоляли взаимный голод руками, губами, языками, но этого не было достаточно. Вслух Фалькони не жаловался, но Кира видела, что он разочарован. И сама она была разочарована: она хотела большего.
– Подожди, – попросила она, прижав ладонь к его волосатой груди.
Фалькони чуть отодвинулся, вопросительно глядя на нее.
Направив внимание внутрь, Кира сосредоточилась на области паха, заставила Кроткий Клинок отступить от самых интимных частей ее тела. От прикосновения воздуха к обнажившейся коже она задохнулась, изумленная.
Фалькони все еще смотрел на нее, странно улыбаясь.
– Итак? – напряженно выговорила Кира. Сдерживать «скинсьют» было нелегко, но с такой задачей она могла справиться. Изогнула призывно бровь: – Достанет ли тебе смелости?
Ему достало смелости.
Еще как достало смелости.
5
Кира сидела, прислонившись спиной к переборке, натянув на себя одеяло.
Рядом с ней лежал на животе Фалькони, повернувшись к ней лицом, уронив ей на колени руку – теплую, приятно тяжелую.
– Знаешь, – пробормотал он, – обычно я не сплю с членами экипажа или с пассажирами. Это так, для сведения.
– Я тоже обычно не соблазняю капитанов кораблей, на которых путешествую.
– Мм. Рад, что ты изменила этому принципу.
Она улыбнулась и запустила пальцы ему в волосы, слегка почесала макушку. Фалькони удовлетворенно вздохнул и прижался теснее.
– И я рада, Сальво, – тихо поговорила она.
На это он уже ничего не ответил, его дыхание выровнялось, замедлилось – капитан уснул.
Кира изучала мышцы на его спине и плечах. Сейчас, когда капитан отдыхал, мышцы казались мягкими, но были отчетливо видны разделяющие их линии, впадины между буграми мускулов, и Кира хорошо помнила, как эти мышцы напрягались, завязывались узлами, рельефно проступали, когда Фалькони склонялся над ней.
Она провела рукой по животу. Существует ли опасность забеременеть? Едва ли Кроткий Клинок допустит, чтобы внутри нее выросло дитя. Но хотелось бы знать.
Она прислонилась головой к стене. У нее вырвался долгий спокойный вздох. Вопреки всем тревогам она чувствовала себя умиротворенной. Не радостной, нет – в такой тяжелой ситуации радость недостижима, – но и не печальной.
Оставались считаные часы до встречи с «Потрепанным иерофантом». Кира бодрствовала до тех пор, пока примерно на середине пути не прозвучал сигнал перехода в невесомость, и тогда она с помощью Кроткого Клинка подстраховала себя и Фалькони на время вращения «Рогатки». Затем вновь на полную мощность заработали двигатели. Фалькони что-то неразборчиво пробормотал, когда включилось ускорение, но, как истинный космический странник, проспал весь этот процесс.
А потом и Кира улеглась, приткнулась к Фалькони и тоже закрыла глаза.
И наконец-то заснула.
6
Кира спала и видела сны – эти видения принадлежали не ей.
Излом за изломом: впереди, позади, толком не разберешь. Дважды колыбель принимала ее на покой, дважды она пробуждалась и, пробудившись, не находила и следа тех, кто уложил ее в колыбель.
В первый раз, когда она очнулась, рядом дожидались захватчики.
Она боролась с ними, со всеми их многочисленными формами. Сражала их тысячи в океанах и в холодном пространстве космоса, на кораблях и станциях и на давно забытых лунах. Десятки битв, больших и малых. Одни она выиграла, другие проиграла. Это все равно.
Она воевала против захватчиков, но сама была соединена с одним из них. Захватчики вели междоусобные войны, и она была верна тому, с кем связывала ее плоть. Хотя ей самой вовсе не присуще желание убивать, она стреляла, она колола шипами и рубила, пролагая себе путь меж звездами. А когда ее плоть была изувечена неизлечимо, другая заняла место этой плоти, потом третья и так далее, и с каждым соединением менялась сторона, которой она служила, то та, то эта, то снова та.
Ей было все равно. Захватчики были совсем не похожи на тех, кто ее создал. Злобные выскочки, заносчивые, глупые. Они плохо обращались с ней, потому что не понимали, кто она и что. И все же она по мере сил исполняла свой долг. Такова ее природа.
Но когда захватчики умирали – а они неизбежно умирали, – она чувствовала некое удовлетворение. Им бы следовало знать: воровать дурно, дурно лезть непрошеными. Они захватили то, что предназначалось не им.
А потом она соединилась с плотью флотоводца Нмарла, и произошел мятеж Узла Умов, подавленный восторжествовавшим Ктейном. Вновь она оказалась в колыбели, где Нмарл уложил на покой их плоть, и покоилась там еще многие изломы времени.
Когда она очнулась во второй раз, появилась новая форма. Старая форма. Странная форма. Плоть соединилась с плотью, и из плоти сочилась кровь. Соединение оказалось несовершенным. Пришлось учиться, приспосабливаться, приспосабливать. Случались ошибки, требовались исправления. И был холод, который отуплял ее, замедлял, пока соединение не осуществилось вполне.
Когда она явилась, это было тяжело. Больно. Был шум и свет, и, хотя она пыталась защитить плоть, ее попытки обернулись провалом. И скорбью, когда, очнувшись, она узнала, что вновь стала причиной гибели, а с этой скорбью появилось ощущение… своей ответственности. И желание просить прощения.
…
Вспышка! Разрыв – и каким-то образом она поняла, что это более ранняя эпоха, давние времена, до того, как ушли самые первые. Она видела круговорот звезд – галактику, – и среди этой расползшейся спирали – мириады и мириады мириад астероидов, метеоров, лун, планет и иных небесных тел, заполнявших пространство. По большей части они были пусты, на немногих обитали малые, примитивные организмы. Реже всего встречались планеты, где развились более сложные формы жизни. Это были бесценные сокровища, сияющие сады, наполненные теплом и движением, посреди бессмертной пустоты.
Это она созерцала, и свою священную миссию она ведала – пройти по пустым мирам, вспахать бесплодную землю, насадить семена будущего роста. Ибо всего важнее распространение жизни, всего важнее вскормить тех, кто однажды присоединится к ним среди звезд. Те, кто пришли раньше, – это был их долг, их обязанность, и они радовались, питая и защищая. Ведь если нет сознания, чтобы оценить бытие, само бытие бессмысленно – ветшающий склеп, заброшенный и преданный забвению.
Ее миссия направляла и поддерживала ее, она мчалась дальше по пустынным пространствам, и там ее прикосновение порождало растущее, движущееся, мыслящее. Она видела, как планеты, состоявшие из твердого камня, покрываются мягкой пестротой растений. Проблески зеленого или красного – в зависимости от типа звезды, вокруг которой они вращались. Глубоко уходили корни. Распрямлялись мышцы. Первобытное молчание прерывалось речью и песнями.
И тогда она услышала голос, который спросил ее без слов:
– Хорошо ли это?
И ответила:
– Хорошо весьма.
Порой узор нарушался сражениями. Но то были другие сражения. Она сама была другой. Ни она, ни враги не были захватчиками, и в ее поступках была правота, было чувство, что она служит другим, служит добру, и эти битвы, хотя и свирепые, не затягивались надолго.
Потом она летела сквозь туманность и на миг заметила клочок искаженного пространства. Было видно, что оно искажено: так закручивались вокруг него облака газа, что она сразу это поняла. К тому же от этого клочка пространства исходило ощущение непоправимой кривды, что-то в нем было скверное, и это ее напугало: она знала, что это значит. Хаос. Зло. Голод. Огромный чудовищный разум, соединившийся с мощью, которой не обладали даже те, первые…
Она мчалась мимо звезд и планет, сквозь старые воспоминания, и те, что еще древнее, пока вновь, как уже было прежде, не проплыла мимо фрактального узора, вырезанного на менгире. Как и в прошлый раз, узор шевелился, поворачиваясь и изгибаясь, она не успевала проследить, и на краях его вспыхивали и мерцали силовые линии.
Имя «Кроткий Клинок» заполнило ее разум. Столько смыслов! Потоки образов, цепочки ассоциаций. Но все это время фрактальный узор висел перед ней, словно дополненная реальность, навеки запечатленная ее зрением.
Поток информации продолжался, шел по кругу, цикл за циклом, без продыха. После полной растерянности она распознала ту последовательность, которую первоначально перевела как «Кроткий Клинок». Это имя все еще годилось, но уже не было достаточным, учитывая все, что она успела узнать.
Она сосредоточилась на других образах, других ассоциациях, пытаясь проследить связи между ними. И тогда из темного и бесформенного начала проступать структура. Она словно собирала трехмерный пазл, понятия не имея о том, что должно получиться в итоге. Малые детали ускользали от нее, но кусочек за кусочком складывалась основная тема, росла в ее уме, словно кристалл, яркий, чистый, с идеально точными линиями. И по мере того как эта форма становилась все более видимой, прорывалось и понимание. Страх и почтение охватили ее, ибо истина этого имени оказалась намного, намного величественнее, чем то, что вмещалось в словосочетание «Кроткий Клинок». У ксеноорганизма имелась миссия, миссия почти невероятной сложности и – в том она была вполне уверена – невероятной важности. Но вот удивительный парадокс: для того, чтобы описать эту миссию, эту сложность, не требовались многие страницы, даже абзацы; она вмещалась в единственное слово:
Семя.
Почтение смешалось с изумлением и радостью. Ксеноорганизм не оружие, вернее, он был создан не только как оружие. Он – источник жизни. Многих жизней. Искра, способная разжечь огонь творения на целой планете.
И тогда Кира почувствовала себя счастливой. Ибо что может быть прекраснее жизни?
7
Кто-то потряс ее за плечо.
– Кира! Вставай!
– Угу.
– Ну же, Кира. Пора. Почти долетели.
Она открыла глаза и по ее щекам поползли слезы. Семя! Новое знание переполняло ее. Воспоминания переполняли. Высочайший. Ужас искаженного пространства. Бесконечные сражения. И то, что Кроткий Клинок просил прощения за гибель Алана и ее товарищей по экспедиции.
Семя. Наконец-то она знала. Разве она могла догадаться сама? Но ее переполняло чувство вины – она так неправильно, так ужасно неправильно использовала чужь, ее гнев и страх привели к появлению уродливых чудищ, Утробы. Самое трагичное – теперь она снова поведет чужь в бой. Это казалось непристойным теперь, когда Кира знала истинную природу «скинсьюта».
– Эй! Что случилось? – Фалькони приподнялся на локте и склонился над ней.
Кира запястьем утерла слезы:
– Ничего. Просто сон. – Она всхлипнула и обозлилась сама на себя: что ж давать волю слабости!
– Уверена, что все в порядке?
– Да! Вперед, убьем Ктейна, великого и могучего.