– Что такое? – спросил я гольда.
– Она говорит, – ответил мне Дерсу, – что ты дал ей одну бумажку, а из коробки взял десять.
Я сказал ей, чтобы она не беспокоилась, что я ее не обману и когда муж ее придет, то увидит, что я поступил правильно. Но удэгейка отвечала, что муж ее тоже не понимает счета в деньгах, и продолжала заливаться слезами. Чтобы успокоить ее, я отказался от размена денег, положил рублевые бумажки обратно, взял назад свою десятирублевку и подарил ей новенький серебряный полтинник. Тревога мигом сбежала с ее лица; сквозь слезы она улыбнулась, затем принялась нас угощать чумизной кашей с рыбьей икрой и снова стала расспрашивать о жизни удэгейцев, живущих по ту сторону Сихотэ-Алиня.
Часов в девять вечера я вышел из юрты и невольно обратил внимание на небо. Вследствие ли особенной чистоты воздуха или каких-либо иных причин, звезды по величине и яркости лучей казались крупнее, и от этого на небе было светлее, чем на земле. Контур соседних гор и остроконечные вершины елей были видны отчетливо, ясно, зато внизу все утопало во тьме. Неясные, почти неуловимые ухом звуки наполняли сонный воздух; шум от полета ночной птицы, падения снега с ветки на ветку, шелест колеблемой легким дуновением слабого ветерка засохшей былинки – все это вместе не могло нарушить тишины, царившей в природе.
Я подошел к палатке. Стрелки давно уже спали. Я посидел немного у огня, затем снял обувь, пробрался на свое место и тотчас уснул.
На следующий день мы пошли дальше. В горах были видны превосходные кедровые леса, зато в долине хвойные деревья постепенно исчезали, а на смену им выступали широколиственные породы, любящие илистую почву и обилие влаги.
Животный мир этих лесов весьма разнообразен. Тут водятся тигр, рысь, дикая кошка, белка, бурундук, изюбр, козуля, кабарга, росомаха, соболь, хорек и летяга. Белогрудый медведь встречается по нижнему течению Бикина только до реки Хабагоу; выше будут владения бурого медведя. Когда бывает урожай кедровых орехов, то кабаны поднимаются до реки Бягаму, если же кедровых орехов уродится мало, то они спускаются книзу, за скалы Сигонку-Гуляни. Бикин по справедливости считается одной из самых рыбных рек в крае. В нем во множестве водятся: вверху – хариус и ленок, по протокам в тинистых водах – сазан, налим и щука, а внизу, ближе к устью, – таймень и сом. Кета поднимается почти до самых истоков.
Около скал Сигонку стояли удэгейцы. От них я узнал, что на Бикине кого-то разыскивают и что на розыски пропавших выезжал пристав, но вследствие глубокого снега возвратился обратно. Я тогда еще не знал, что это касалось меня. По рассказам удэгейцев, дальше были еще две пустые юрты… В этом покинутом стойбище я решил в первый предпраздничный день устроить днёвку.
– В каком это месте? – спросил я удэгейцев.
– Бей-си-лаза-датани, – отвечал один из них.
– Сколько верст? – спросил его Захаров.
– Две, – отвечал удэгеец уверенно.
Я попросил его проводить нас, на что он охотно согласился. Мы купили у них сохатиного мяса, рыбы, медвежьего сала и пошли дальше. Пройдя 3 км, я спросил проводника, далеко ли до юрты.
– Недалеко, – отвечал он.
Однако мы прошли еще 4 км, а стойбище, как заколдованное, уходило от нас все дальше и дальше. Пора было становиться на бивак, но обидно было копаться в снегу и ночевать по соседству с юртами. На все вопросы, далеко ли еще, удэгеец отвечал коротко:
– Близко.
За каждым изгибом реки я думал, что увижу юрты, но поворот следовал за поворотом, мыс за мысом, а стойбища нигде не было видно. Так прошли мы еще километров восемь. Вдруг меня надоумило спросить проводника, сколько верст еще осталось до Бей-си-лаза-датани.
– Семь, – отвечал он тем же уверенным тоном.
Стрелки так и сели и начали ругаться. Оказалось, что наш проводник не имел никакого понятия о верстах. Об этом удэгейцев никогда не следует спрашивать. Они меряют расстояние временем: полдня пути, один день, двое суток и т. д.
Тогда я подал сигнал к остановке. Удэгеец говорил, что юрты совсем близко, но никто ему уже не верил. Стрелки принялись спешно разгребать снег, таскать дрова и ставить палатки. Мы сильно запоздали: глубокие сумерки застали нас за работой. Несмотря на это, бивак вышел очень удобный.
Вечером я угостил своих спутников шоколадом и ромом. Потом я рассказал им о жизни в Древнем Риме, о Колизее и гладиаторах, которые своими страданиями должны были увеселять развращенную аристократию.
Стрелки слушали меня с глубоким вниманием.
Потом я показывал им созвездия на небе. Днем, при солнечном свете, мы видим только Землю, ночью мы видим весь мир. Словно блестящая световая пыль была рассыпана по всему небосклону. От тихих сияющих звезд, казалось, нисходил на землю покой, и потому в природе было все так торжественно и тихо.
Следующий день мы простояли на месте.
Еще при отъезде из Владивостока я захватил с собой елочные украшения: хлопушки, золоченые орехи, подсвечники с зажимами, золотой дождь, парафиновые свечи, фигурные пряники и тому подобные подарки: серебряную рюмку, перочинный нож в перламутровой оправе, янтарный мундштук и т. д. Все это я хранил в коллекционных ящиках и берег для праздника.
Около нашей палатки росла небольшая елочка. Мы украсили ее бонбоньерками и ледяными сосульками.
Днем на реке были устроены игры. К вбитому в лед колу привязали две веревки, концы их прикрепили к поясам двух человек и завязали им глаза. Одному в руки был дан колокольчик, а другому – жгут из полотенца. Сущность игры заключалась в том, что один должен был звонить в колокольчик и уходить, а другой подкрадываться на звук и бить звонаря жгутом. Игра эта увлекала всех. Туземцы смеялись до упаду и катались по земле так, что я не на шутку стал опасаться за их здоровье. Когда стемнело, я велел зажечь бенгальские огни. Вечер был ясный и тихий.
При розыгрыше подарков Дерсу выиграл трубку, что вышло как раз кстати. Затем были розданы сласти. Все были довольны и веселы. Пение стрелков далеко разносилось по реке, будило эхо и лесных зверей.
Около полуночи стрелки ушли в палатки и, лежа на сухой траве, рассказывали друг другу анекдоты, острили и смеялись. Мало-помалу голоса их стали затихать, реплики становились все реже и реже. Стрелок Туртыгин пробовал было возобновить разговор, но ему уже никто не отвечал.
Скоро дружный храп возвестил о том, что все уснули.
Глава двадцать втораяНападение тигра
Размен денег. – Замерзание реки. – Таза Китенбу. – Река Катэтабауни. – Перевал на Хор. – Непогода. – Бивак в снегу. – Дерсу и Альпа. – Буря. – Кабаны. – Тревожная ночь. – Тигр. – Рассвет. – Преследование зверя. – Следы. – Возвращение на бивак. – Росомахи.
Утром я отпустил обоих проводников. Тут случилось довольно забавное происшествие. Я дал им каждому по десять рублей: одному – десять рублей бумажкой, а другому – две пятирублевые. Тогда первый обиделся. Я думал, что он недоволен платой, и указал ему на товарища, который явно выказывал удовлетворение. Оказалось совсем иное: удэгеец обиделся на то, что я дал ему одну бумажку, а товарищу две. Я забыл, что они не разбираются в деньгах. Желая доставить удовольствие второму, я дал ему взамен десятирублевой бумажки три трехрублевые и одну рублевую. Тогда обиделся тот, у которого были две пятирублевые бумажки.
Чтобы помирить их, пришлось дать тому и другому бумажки одинакового достоинства. Надо было видеть, с каким довольным видом они отправились восвояси.
После днёвки у всех было хорошее настроение; люди шли бодро и весело.
От удэгейцев я узнал, что гроза со снегом, которую мы наблюдали 26 ноября на реке Нахтоху, была одновременно и на Бикине. Первый снег выпал здесь 11 ноября, когда река только что начала замерзать. Лед, прикрытый снегом, уже не утолщался более. Наоборот, там, где снег сдуло ветрами, река промерзла глубоко. Вот почему замерзание местных рек отличается такой неравномерностью. Толщина льда часто колеблется от 1 до 70 см. Поэтому если снег выпал рано, то по реке надо ходить осторожно, все время пробуя лед толстой палкой. В этом случае незаменимыми являются лыжи. Если лед выдерживает удары палки, можно идти свободно без лыж. Стрелки с недоверием отнеслись к словам удэгейцев и шли не разбирая, но после одного-двух купаний убедились, что такими советами пренебрегать нельзя.
За день мы прошли километров восемнадцать и стали биваком около речки Катэтабауни.
Здесь оказались три юрты и одна фанза, называемая Сидунгоу[251]. В ней жили два старика: один из них был таза, другой – китаец-соболевщик. Хозяева фанзочки оказались очень гостеприимными и всячески старались нам услужить.
Мне очень хотелось подняться на Хорский перевал. Я стал расспрашивать о дороге. Таза Китенбу (так звали нашего нового знакомого) изъявил согласие быть проводником. Ему, вероятно, было около 60 лет. В волосах на голове у него уже показались серебряные нити, и лицо покрылось морщинами. По внешнему виду он нисколько не отличался от китайцев. Единственным доказательством его туземного происхождения было его собственное заявление. Он рассказывал, что ранее жил на Уссури, но, потесненный русскими переселенцами, перекочевал на реку Бикин, где и живет уже более 10 лет.
Китенбу тотчас же стал собираться. Он взял с собой заплатанное одеяло, козью шкуру и старую, много раз чиненную берданку; я взял чайник, записную книжку и спальный мешок, а Дерсу – полотнище палатки, трубку и продовольствие. Кроме нас троих, в отряде было еще два живых существа: моя Альпа и другая, принадлежащая тазе серенькая остромордая собачка со стоячими ушами, по кличке Кады.
Катэ-Табань (Катэтабауни) – маленькая горная речка, протекающая по долине, суженной близ устья и несколько расширяющейся к истокам. Окружающие ее горы покрыты старым хвойно-смешанным лесом.
С утра стояла хорошая погода. Мы рассчитывали, что к вечеру успеем дойти до зверовой фанзы по ту сторону водораздела. Однако нашим мечтаниям не суждено было сбыться. После полудня небо стало заволакиваться слоистыми облаками; вокруг солнца появились круги, и вместе с тем начал подниматься ветер. Я уже хотел было повернуть назад, но Дерсу успокоил меня, сказав, что пурги не будет, будет только сильный ветер, который назавтра прекратится. Так оно и случилось. Часа в четыре пополудни солнце скрылось, и не разберешь, в тучах или в тумане. Воздух был наполнен сухой снежной пылью.