За утренним чаем Г. И. Гранатман заспорил с Кожевниковым по вопросу, с какой стороны ночью дул ветер. Кожевников указывал на восток, Г. И. Гранатман – на юг, а мне казалось, что ветер дул с севера. Мы не могли столковаться и потому обратились к Дерсу. Гольд сказал, что направление ветра ночью было с запада. При этом он указал на листья тростника. Утром с восходом солнца ветер стих, а листья так и остались загнутыми в ту сторону, куда их направил ветер.
От юрты тропа стала забирать к правому краю долины и пошла косогорами на север, а потом свернула к юго-западу. Километров через десять мы опять подошли к реке Кулумбе, которая здесь разбивается на протоки и достигает ширины до 2,4 и глубины по фарватеру до 1,8 м.
В этот день мы прошли немного. По мере того как уменьшались взятые с собой запасы продовольствия, котомки делались легче, а нести их становилось труднее: лямки сильно резали плечи, и я заметил, что не я один, а все чувствовали это.
От холодного ветра снег стал сухим и рассыпчатым, что в значительной степени затрудняло движение. В особенности трудно было подниматься в гору: люди часто падали и съезжали книзу. Силы были уже не те, стала появляться усталость, чувствовалась потребность в более продолжительном отдыхе, чем обыкновенная дневка.
Около реки мы нашли еще одну пустую юрту. Казаки и Бочкарев устроились в ней, а китайцам пришлось спать снаружи около огня. Дерсу сначала хотел было поместиться вместе с ними, но, увидев, что они заготовляли дрова, не разбирая, какие попадались под руку, решил спать отдельно.
– Понимай нету, – говорил он. – Моя не хочу рубашка гори. Надо хорошие дрова искать.
Пустая юрта, видимо, часто служила охотникам для ночевки. Кругом нее весь сухой лес давно уже был вырублен и пожжен. Дерсу это не смутило. Он ушел поглубже в тайгу и издалека приволок сухой ясень. До самых сумерек он таскал дрова, и я помогал ему, сколько мог. Зато всю ночь мы спали хорошо, не опасаясь за палатку и за одежду.
Багровая заря вечером и мгла на горизонте перед рассветом были верными признаками того, что утром будет мороз. Так оно и случилось. Солнце взошло мутное, деформированное. Оно давало свет, но не тепло. От диска его кверху и книзу шли яркие лучи, а по сторонам были светящиеся радужные пятна, которые на языке полярных народов называются «ушами солнца».
Удэхеец, сопровождавший нас, хорошо знал эти места. Он находил тропы там, где надо было сократить дорогу. Не доходя 2 км до устья Кулумбе, тропа свернула в лес, которым мы шли еще около часа. Вдруг лес сразу кончился, и тропа оборвалась. Перед нами была река Иман.
Теперь бросим беглый взгляд назад, на реку Кулумбе. Длина ее около 60 км. Направление течения строго широтное. Вверху она слагается из трех рек: Бейцы, Нанцы и Санцазы[149]. По реке Бейце в два дня можно достигнуть перевала на Арму, а по Санцазе – в три дня до Санхобе. С правой стороны Кулумбе принимает в себя реку Янху[150], а с левой – Дананцу с шестью зверовыми фанзами. По этой последней в три дня китайцы выходят к истокам реки Санхобе. Еще ниже слева будет река Да-бей-ца (Большой северный приток) с перевалом на реке Нэйкуля (приток Арму).
Последними кулумбейскими притоками в нижнем течении будут реки Сяобейца[151] и Сяонанца[152].
По всей долине Кулумбе развиты глинистые сланцы, которые продолжаются и дальше по Иману. Все древнеречные террасы состоят именно из этой породы. Весьма возможно, что сланцы эти придется отнести к архейским.
Леса по реке Кулумбе такие же, как и в верховьях Имана: в горах растет кедр с большой примесью ели, а по долине – лиственница, белая береза, осина, ива, ольха, клен, пихта, липа, ясень, тополь, ильм и черемуха, встречается и тис, но одиночными деревьями.
На старинных картах, составленных в 1854 г., река эта значится под именем Нимана. Слово это маньчжурское и означает «горный козел». Отсюда легко могло получиться и другое слово «Иман». Удэхейцы называют ее сокращенно Има, а китайцы к этому названию прибавляют еще слово «хе» (река) и получилось «Има-хе».
Кулумбе встречает Иман уже большой рекой, шириной в 100 м, глубиной в 3 м, при быстроте течения 8 км в час в малую воду. Долина Имана слагается из участков денудационных и тектонических, чередующихся между собою. Первые имеют широтное направление, вторые – меридиональное. Продолжением иманских денудационных долин будут долины притоков рек Тхетибе, Арму и Кулумбе.
Иман еще не замерз и только по краям имел забереги. На другом берегу, как раз против того места, где мы стояли, копошились какие-то маленькие люди. Это оказались удэхейские дети. Немного дальше, в тальниках, виднелась юрта и около нее амбар на сваях. Дерсу крикнул ребятишкам, чтобы они подали лодку. Мальчики испуганно посмотрели в нашу сторону и убежали. Вслед за тем из юрты вышел мужчина с ружьем в руках. Он перекинулся с Дерсу несколькими словами и затем переехал в лодке на нашу сторону.
Удэхейская лодка – длинный плоскодонный челнок, настолько легкий, что один человек может без труда вытащить его на берег. Передняя часть его тупая, но дно выдается вперед, оно расширено и загнуто кверху, так что получается нечто вроде ковша или лопаты, вследствие чего вся лодка кажется несуразной. Благодаря такой конструкции, она не разрезает воду, а, так сказать, взбирается на нее. Имея центр тяжести высоко поднятый, она кажется очень валкой. Когда мы вошли в лодку, она так закачалась, что я невольно ухватился руками за борта. Но как только мы успокоились и отчалили от берега, я убедился, насколько она была устойчива. Удэхеец управлял ею при помощи длинного шеста, стоя на ногах. Сильными толчками он продвигал лодку против воды, течение относило ее в сторону и постепенно прибивало к противоположному берегу.
Наконец мы пристали к тому месту, где была юрта, и высадились на лед. Навстречу нам вышли женщина и трое ребятишек. Они испуганно прятались за свою мать. Пропустив нас, женщина тоже вошла в юрту, села на корточки у огня и закурила трубку, а дети остались на улице и принялись укладывать рыбу в амбар. В юрте было множество щелей. В них свистал ветер. Посередине помещения горел огонь. Время от времени ребятишки забегали в юрту и грели у огня свои озябшие ручонки. Я удивлялся, как легко они были одеты: с открытой грудью, без рукавиц и без головного убора, они работали и, казалось, нимало не страдали от стужи. Если который-нибудь из них дольше других засиживался у огня, отец прикрикивал на него и выгонял вон.
– Он озяб, – сказал я Дерсу и просил его перевести слова мои удэхейцу.
– Пусть привыкает, – отвечал тот, – иначе умрет с голоду.
С этим нельзя было не согласиться. Кому приходится иметь дело с природой и пользоваться дарами ее в сыром виде, тому надо быть в общении с ней даже тогда, когда она не ласкает.
Я принялся расспрашивать удэхейца об Имане и узнал, что в верхнем течении река имеет направление течения параллельно Сихотэ-Алиню, причем истоки ее находятся на высоте истоков реки Тетюхе. Странное явление! Вода сбегает с водораздела в каких-нибудь 60 км от моря, течет на запад, совершает длинный кружный путь для того, чтобы в конце концов попасть в то же море.
Верховья Имана покрыты густыми смешанными лесами. Трудно себе представить местность более пустынную и дикую. Только в начале зимы она немного оживает. Сюда перекочевывают прибрежные китайцы для соболевания, но долго не остаются: они боятся быть застигнутыми глубокими снегами и потому рано уходят обратно.
Расспросив удэхейцев о дороге, мы отправились дальше и очень скоро дошли до того места, где Иман поворачивает на северо-запад. Здесь в углу с левой стороны примыкает к реке большая поляна. Она длиной 5 км и шириной около 2 км. В конце ее находятся четыре фанзы. Это и есть китайский охотничий поселок Сидатун[153]. На другой стороне Имана живут удэхейцы (пять семейств) в трех юртах. У них я и остановился.
На Сидатуне мы простояли с 27 по 30 октября. За это время я успел осмотреть поселок и ознакомиться со всеми его обитателями. Это были большею частью различные преступники, беглые, уклоняющиеся от суда, и искатели приключений, бурные страсти которых не знали пределов. Они ничего не делали, курили опий, пили водку, играли в кости, ссорились и ругались между собой. Обитатели каждой фанзы делились на три группы: хозяев, работников и бездельников, живущих на средства, добытые грабежами и убийствами. Я вспомнил Чжан Бао. Он предупреждал меня не доверяться китайцам на Сидатуне.
Как и везде, местное туземное население находилось в полном порабощении. Не имея никакого понятия о письменности, удэхейцы совершенно не знали, кто из них сколько должен китайцам. Последние численностью превосходили их раз в двадцать, если не больше. Тут можно было видеть рабство в буквальном смысле этого слова. Так, например, удэхеец Си-ба-юн за то, что к указанному сроку не доставил определенного числа соболей, был так избит палками, что на всю жизнь остался калекой. Жену и дочь у него отобрали, а самого его продали за 400 рублей в качестве бесплатного работника другому китайцу.
Наблюдая все это, я горел негодованием. Но что могли сделать мы вшестером, находясь среди многочисленных и хорошо вооруженных людей! Я обещал помочь удэхейцам тотчас, как только возвращусь в Хабаровск.
31-го числа морозы заметно усилились, по реке плыл лед. Несмотря на это, удэхейцы решили везти нас на лодке, сколько это будет возможно.
Глава двадцать восьмаяТяжелое положение
Плавание по реке Иману. – Пороги. – Ледоход. – Крушение лодки. – Река Арму. – Река Синанца. – Голодовка. – Остатки медвежьей трапезы. – Лапша из кожи. – Утомление. – Ли Тан-куй. – Ночное приключение в Сянь-ши-хеза. – Волнение удэхейцев. – Стойбище Вагунбе. – Восстание туземцев. – Пение шамана.