– Это моя добыча, – хмыкнул Томаш. – Но так уж и быть…
Он нехотя отступил в сторону и с укором взглянул на неё. Пусть осуждает! Маржана своих зайцев ещё переловит, а может, и не только их. Подумаешь – в первую седмицу не научилась охотиться! Как будто у волчат сразу получается добычу хватать!
Она жадно вгрызлась в зайца и с утробным урчанием начала жевать. Томаш ел с другого бока. Да, этого было мало, но всяко лучше калины. Зверь внутри чуть ли не плясал от радости с одной-единственной мыслью: «Мясо! Еда! Счастье!»
Маржана с удивлением поняла, что отвращение исчезло. Чужая кровь согревала волчье горло, и это было приятно. Так хорошо, словно ей подали печёной свинины в медовом соку. Пахучей, жирной, мягкой. Ах, как славно! Хоть не ходи никуда – оставайся в лесу да учись ловить мелкое зверьё, набивая живот. Волку бы понравилось, но человеку лучше держаться возле людей, иначе постоянная охота закружит голову и спустя месяц уже не очнёшься, не вспомнишь родной речи и не перекинешься обратно.
Доев, Маржана довольно оскалилась и с благодарностью посмотрела на Томаша. Тот уже бежал впереди, всем своим видом показывая, что задерживаться не стоит. Неудивительно, ведь они находились в той части леса, куда ступали люди, и растерзанного зайца мог увидеть кто угодно – от охотников до шальных девок, которым не сиделось в избах с концом зимы. Того и гляди, выскочат за околицу посмотреть на первоцветы и поискать следов Лели. И найдут, да только не богиню, а Велесовых слуг.
Говорили, будто волки могли одним прыжком пересечь деревню. Маржана не верила, а теперь поняла – зря. Отдалённые дома мелькали за деревьями. Сколько их было – не сосчитать. Кажется, в одной из них находилось маленькое капище. Жаль, остановиться нельзя – Маржана с удовольствием поглядела бы. Интересно ведь, как оно у других.
Она редко покидала Горобовку – мать отпускала, разве что, на ярмарку в соседнюю деревню, да и то с тревогой: всё боялась, что по пути нападут, обидят, несмотря на то, что сёстры ездили всегда с подругами. Одно дело – три девки, другое – целая ватага. Зофья ещё смеялась, мол, горе тому глупцу, что выступит против них.
Маржана пыталась представить себе многолюдный Хортец, но самые смелые её мечты померкли, когда за деревьями замаячили дома из резного дерева, а за ними – крепкие стены.
Томаш усмехнулся, подпрыгнул и со всей силы вдарился о землю. Вот ведь шальной! Можно было и мягче. В траву он упал уже человеком. Маржана вздохнула и, мысленно попрощавшись с тёплой шубой, перекинулась. И снова боль – нестерпимая, жуткая, как будто все кости перемалывали в жерновах, а потом собирали заново.
К Хортецу они подошли со стороны леса – самой нелюдимой тропке. Большак оставался сбоку. Пришлось шагать к нему, чтобы затеряться среди толпы и обозов. Купцы стекались в город, готовясь к началу весны или – наоборот – желая обменять каменья, ткани и рушники на пшено и муку. Как-никак, самое голодное время: слишком мало запасов, а засевать ещё рано.
Маржана оглядывала телеги с интересом и удивлялась: сколько люда, сколько должно быть сокровищ! Некоторые ехали с жёнами – те сидели в кожухах, под которыми угадывались цветастые верхние рубахи и тяжёлые бусы в несколько рядов. Самые богатые звенели заушницами[24] на позолоченном обруче и горделиво вытягивали спину. Важные птицы, ничего не скажешь!
– Не смотри так, – Томаш потащил её вперёд. – Иначе подумают, что ты замышляешь недоброе.
– Да я же, – заговорила она и осеклась: у ворот стояли стражники, проверяя обозы. Купцы откупались от них шкурами и каменьями. Хорошо хоть простой люд без лошадей пускали, не требуя ничего.
– Это разве по-честному? – тихо хмыкнула Маржана.
– По-княжески, – отозвался Томаш. – Они торгуют под защитой посадника и платят за это.
Как будто полюдья мало! Стражники придирчиво осматривали каждого купца – проверяли, насколько богато одет и можно ли много взять. Что-то подсказывало Маржане, что самые хитрые натягивали толстые рубахи и плохо сшитые башмаки, словно показывая, мол, самим толком есть нечего. Маржана кисло поморщилась.
– Знакомцев и богатых купцов пускают в детинец, – продолжал объяснять Томаш.
– И где тут честность? – она нахмурилась ещё сильнее. – Как же бедным разбогатеть, если у них торги плохо идут?
Маржана была мрачнее тучи. Теперь не радовали и ворота с резными коньками, что гордо смотрели в разные стороны. Две узорчатые гривы встречали всех путников, которые добрались до Хортеца. Два брата – рассвет и закат. Верные служители Хорса.
– Не Хорстецом ли он назывался вначале? – Маржана покосилась на Томаша.
– Да, – он кивнул и тоже уставился на коньков. – Хорстецом, городом Хорса. Потом упростили.
Не могло быть в таком городе много плохого. Это подбодрило Маржану, и она перестала бояться стражников, которые оказались совсем рядом.
Они – два толстых витязя – взглянули на Томаша и покачали головами. Во взглядах читалось «Ох уж эти смерды! Всё заполняют и заполняют город». Жаль, они не знали, кого впускают. Не будь за спиной огромной толпы, которая стремилась попасть за ворота как можно скорее, Маржана вмешалась бы и перевоплотилась, показав напыщенным стражникам, что её род теперь не совсем людской и что по одёжке судить стоило лишь нарочно переодетых купцов.
Томаш едва слышно зашипел и дёрнул её за руку, уводя подальше от посторонних глаз. Не понравился ему оскал Маржаны.
– Здесь тебе не лес, – буркнул волколак. – Ты в мире людей и должна почитать их законы.
Носишь две шкуры – значит, сгибайся дважды. Маржана всё больше понимала это и страшно боялась себя выдать. Здесь, в текучей толпе и рядах изб, придётся вдвойне тяжелее. И за околицу не убежишь, если вдруг что.
Город с солнечным названием переставал радовать и интересовать, как лучиной раньше.
Томаш смотрел на покосившиеся избы, землянки, хмурых людей и вспоминал, как они с отцом приезжали в Хортец погостить. В детинце стоял терем посадника, а там и красивые резные терема, и домики с крепкими срубами. Кто-то даже умудрялся сделать себе избу из камня – вот ведь диво! Правда, коньки-хранители на той избе всё равно оставались деревянными.
Маржана шла, как зачарованная. Ещё бы – наверняка в жизни не видела больших заборов, ведь в деревнях делали одни лишь оплетни[25]. Да, в городе человек человеку волк. Тут легко могли ограбить, убить или сделать чего похуже – и ищи невесть кого по клубку улиц.
Местами он чувствовал ворожбу. Обереги у изб, резы на высоких заборах, заговорённые пороги – всё это шипело и вилось вокруг него. И Маржана тоже чуяла – не зря вертела головой по сторонам.
– Зачем, – она поджала губы, – зачем столько?
– Страх, – объяснил Томаш. – Посадник один, а людей много.
О да, посадник. Он осмотрел себя и покачал головой: в таком виде его к детинцу и близко не подпустят, а рядиться перед тем, кто выслуживался перед братьями, Томашу не хотелось. От досады он по-звериному клацнул зубами. Соблазн оставить Маржану наедине с огромным городом был слишком велик. Ах, если бы не Добжа!..
Томаша передёрнуло. Его тело помнило гнев вожака волков. От Добжи не спасут ни самые крепкие стены, ни витязи, ни заговоры ведуний, ни капища. Он повелевал над зверями, в том числе и над тем, кто сидел внутри Томаша, его плотью и кровью. Это не какой-то неизвестный чародей.
– Маржана, – Томаш обернулся, – нам придётся ненадолго разойтись.
Она потупилась и опустила глаза. Тут они все были одинаковы – те, кто впервые приходят в Хортец и не знают, куда первым делом идти.
– К закату подойди к детинцу, – он указал на высокую стену, что тянулась за бедняцкими избами. – Там тебя встретят.
Томашу тяжело дались эти слова. Не будь Добжи, он бы ни за что не стал бы звать деревенскую девку туда, где принимали лучших купцов. У детинца стояла вечевая степень[26]. Её, единственную из важных построек, не прятали подальше, иначе было бы не по закону. Томаш прекрасно понимал: у всех этих людей, смердов и не только, становилось больше прав, когда они собирались вместе и шли на площадь. И даже великий князь не мог не выйти к ним и – уж тем более – не послушать или пойти против.
«Народ ставит князя, а князь выполняет не только его волю, но и свою, ведь он видит дальше и больше, как ясный сокол», – сказал когда-то Кажимер. Томаша это немного пугало: мало ли чего могут захотеть простые люди? Но он не мог не смириться.
– Я приду, – послышался голос Маржаны. – Не переживай, волколаче, не заблужусь.
– Надеюсь, – ответил Томаш.
Она пошла вперёд по улице и повернула к шумной ярмарке. Вот ведь девка! Не сдержится ведь и стащит что-нибудь. Впрочем, это не самое страшное, что могло случиться с Маржаной, не будь у неё второй шкуры.
Томаш отвернулся и пошёл к детинцу. Вместо бедняцких изб замаячили дома побогаче – резные, ухоженные. И люди попадались такие же – уже не в простых рубахах, а с обережным шитьём. Они казались веселее и тоже шли к ярмарке, только с другой стороны. На Томаша почти никто не смотрел – подумаешь, околачивается какой-то бедняк. Это его даже позабавило.
У детинца на него обращали внимание – смотрели то с удивлением, то с презрением. Ещё бы – зажиточные люди, те, которые вырвались с трудом из-за окраин Хортеца и хотели забыть о прошлом. Как там говорилось? Из грязи – и в светлицу? Вот оно.
Конечно, если Томаш покажет золотистое кольцо с волчьим мехом, то его тут же узнают – и сразу сопроводят к Горяте – посаднику и верному другу Кажимера. А Горята мигом пошлёт лучшего гонца в Звенец и опоит Томаша чем-нибудь, чтобы тот заснул и проснулся уже дома, в спальне с серебристыми решётками на окнах. Ну уж нет, не для того он петлял столько времени.
Томаш спрятался в укромный угол, где валялись помои. Фыркнул, мол, вот до чего дошёл! Придётся тут раздеваться и бросать одежду. Вряд ли потасканная рубаха и потёртые порты понадобятся ему снова.