Он с силой сжал кольцо и тихонько подпрыгнул, позволив телу рухнуть на землю и вдариться о неё. Главное – не кричать, не стонать, сдерживать порывы. Кости и кожу рвало в клочья, сердце рвалось на лоскутья и собиралось снова. Как больно, больно!..
Томаш открыл глаза и тяжело задышал. Звериные ноздри раздулись, шерсть встала дыбом. Убедившись, что никого вокруг нет, он подпрыгнул и забрался на крышу ближайшей избы. Дальше – легче, всё выше и выше, перемахнуть через детинец и побежать по каменной тропке, чтобы вплотную приблизиться к посадскому терему.
Если кто и заметил, то наверняка принял за морок. Это только в Звенеце можно увидеть, как волк бежит невесть куда, а потом исчезает в тереме. Там все давно привыкли и даже любовались, мол, вот они какие, Добролесские.
Томаш спрыгнул с крыши посадского терема и оказался на внутреннем дворе, причём не в лучшей части – опять среди помоев. Ну и к счастью – сюда заглядывали только вечером. Оставалось только прокрасться в хлев и затаиться там, среди сена и скотины. Заодно и молока попьёт, если осталось.
– Стоит дуб из камней, – тихонько начал Томаш, выплетая заговор, – а на том дубу сидит жар-птица, семена считает, да счёта не знает, оттого печалится да приговаривает, мол, Горята-Горята, приди да прис-сядь-ка, поговори со мною, как брат с сестрою, услышь мой голос сквозь стены и шум, явись на зов княжий, умасли мой род.
Волк устало прикрыл глаза. Слабый наговорчик, конечно, но вдруг получится? Всё-таки княжеская кровь вкупе с чарами Велеса могла сработать. Придёт – славно, нет – придётся придумывать что-то или оборачиваться человеком и красть одежду. Брр! Не любил Томаш хвататься за простецкие тряпки и красться, словно вор. Но да ладно, не стоит тревожиться раньше времени, лучше подремать лучину-другую и подождать.
Чем больше Чонгар смотрел на Баата, тем сильнее вспоминал родину – Подзмейное воеводство, край гор и ручейков. Это были дикие и жестокие земли. Они давали не пшено, а сияющие каменья, овчину, травы и много козьего молока. Их девки и парни заливались соловьями и плясали так, будто от этого зависела вся жизнь. Ох, и любили они плясать, несмотря на угрозу!
В Подзмейном воеводстве было много речных и горных ящеров – целый род или два. Эти ящеры обожали красивых молодиц и утаскивали тех, что пели по-особенному. Одни становились царицами и жили в каменных дворцах внутри гор, куда не падал свет, а других губила вода.
Коварные ящеры были падки до девичьей красы и могли легко посулить несметные богатства любой семье в обмен на молодицу. Им отдавали и невест, обещанных другим, а потом кто-то из семьи внезапно находил целый мешок каменьев в ручье или во внутреннем дворе. Мать Чонгара, ясноокую Айнур, тоже пообещали горному змею. Тот захотел её в ночь перед венчанием с женихом.
Поэтому Айнур сбежала, причём не просто в соседнее воеводство, а в другую часть княжества – туда, где не были властны ящеры. Что стало с её семьёй, Чонгар не знал и не хотел знать.
Мать рассказывала ему, что из-за ящеров к девицам относились бережнее и мягче. Старались прятать – и в то же время растить в трудолюбии и веселье, чтобы девка не заскучала и не решила выйти к околице. Бывало и такое, когда сватали за нелюбимого – и тогда девки сбегали из дома к ближайшей речке и заводили песню, звонкую и яркую. Эта песня приманивала змей, и девка исчезала.
– Нет ли у тебя других дел в Хортеце? – спросил Баат, хитро ухмыляясь.
– Есть, – соврал Чонгар. – Хочу повидать одного купца, что ездит на ярмарку по весне. Говорят, он возит славные гребни из, – он запнулся, – Подзмейного воеводства.
– О-о-о, – протянул тот. – Подзме-ейное… Вспоминаешь?
– Нечего вспоминать, – он показательно зевнул. – Но украшения оттуда возят и впрямь… дивные. Словно не из нашего мира.
Дальше ехали молча. Градька рвался вперёд, словно сам чуял волчонка. Чонгар осаждал его, натягивая поводья, мол, нет, нельзя рваться изо всех сил при чужаке-чародее. Да, не так относятся к витязям, с которыми дрались рука об руку. Наверное, виной всему лисья натура Баата, что так и выпирала, и подозрительность Чонгара.
Что всё-таки столь славный воин делал в богами забытом месте? Звенец-то находился поодаль. Если бы Баат ехал прямиком оттуда, они бы пересеклись уже в Хортеце. Или он почуял Чонгара раньше и решил увязаться из любопытства? Баат мог.
Стены Хортеца приближались. Волчонок был уже там. Может, прятался, а может, пировал – кто знает. Баат тоже чуял его, потому и ускорился, вынудив свою лошадь бежать быстрее. Вот только ярмарка, чтоб её! Чонгар поравнялся с Баатом и печально усмехнулся, завидев цепь обозов и телег, что тянулись по большаку. В одну из таких уткнулся Градька. Телега скрипнула и отъехала на локоть.
– Застряли, – подытожил Чонгар.
– Погоди, – покачал головой Баат. – Мы ведь выполняем волю князя!
– Ага, – невесело отозвался он. – Завопи на весь ряд – и волчонок точно тебя услышит. Или его дружки. Он ведь не один. Или…
– Я понял тебя, – с нажимом произнёс Баат.
Они не стали озвучивать очевидное: если княжич проскользнул в город, то у него там наверняка были союзники, может, даже среди стражников. Судя по тому, что волчонка до сих пор не поймали… Чонгар оскалился. Да, выискивать открыто – плохая задумка. Тут-то ошиблись многие: витязи, желая поймать Томаша побыстрее, скорее всего, кричали вовсю, что они от Великого князя. Поэтому волчонок уходил и прятался.
И тень слать – бесполезная морока. Чонгар убедился в этом. Напрасно тогда колдовал – лучше бы переждал ночь, отдохнул и подкрался незаметно, а так только силы зазря потратил. Хорош охотник, что сам спугнул зверя!
– Думаешь, не сбежит подальше? – осторожно спросил Баат.
– Не для того он в Хортец сбежал, чтобы по лесам бегать, – хмыкнул Чонгар.
На свою беду, между прочим. В лесу-то его не достать, а тут вот, подходи и хватай, лишь бы не на глазах у толпы, иначе заступятся. Лучше ночью, когда все спят, схватить прямиком в постели, украсть кольцо, чтобы не смог надеть звериную шкуру – и всё, вот он, голубчик.
Пальцы зазудели. Чонгар мысленно торопил обозы впереди и надеялся, что в этот раз он успеет, а в пути избавится от Баата, необязательно убьёт – всё же они вместе сражались, – скорее опоит сон-травой и оставит на чужом дворе. Как же это было по-лисьи!
VIII. Пир и плач
Любое лихо не лежит тихо.
Тяжела ноша посадника: весь день крутись, выслушивай жалобы, твори суд, давай советы, сам советуйся, разбирай берестяные послания и постоянно думай, как достать побольше зерна, дожить до посевов да откупиться от князя, когда тот соберётся ехать на полюдье. А тут ещё и княжеский сынок падает, как ком снега на голову посреди терема!
Томаш прекрасно понимал, о чём думал Горята, оттого внимательно следил за ним. Посадник пригладил седую бороду, окинул взглядом княжича и схватил рукой куриную ногу. В полумраке блеснули цветастые перстни. Казалось, Горяте не было дела до волколака. Впрочем, надо отдать этому прохвосту должное: увидев Томаша, он не стал поднимать шум и приказал ключнице проследить, чтобы сенные девки не трепались языками. Подумаешь – волк в тереме посадника!
– Тебя уже все обыскались, – сказал он наконец. – У Кажи… У Великого князя сердце не на месте, пока ты невесть где колобродишь.
«Избалованный мальчишка!» – читалось в его глазах. За такие слова стоило бы наброситься и разорвать ему руку до крови. Неслыханная наглость! К счастью, Томаш осознавал: сила не на его стороне.
– Я возвращаюс-сь, – он хмуро осмотрел Горяту. – Пош-шли вес-сточку в Звенец и прикаж-жи не прес-следовать больш-ше. Иначе будет труднее.
– Хочешь – витязей дам? – предложил посадник. – Еды, коней хороших, стражу…
О да, чтобы всех их перерезали по пути. Нет, в дороге Томаша защитит лес, а потом уже – гридница и Славена. Уж кто-кто, а дружина Кажимера недолюбливала чародеев, но только тех, которые не умели держать меча в руках и отказывались служить Великому князю, мол, не воины они, а трусы, что плетут сети чар и прячутся по закоулкам.
Старший братец сам воспитал их так – из страха перед сильной ворожбой, которая могла достать где угодно, и с надеждой, что однажды все чародеи Звенецкого княжества будут у него на службе.
– Так что? – хмыкнул Горята.
Томаш помотал головой, мол, ничего не надо – только не беспокой, не трожь, и люди твои пусть ослепнут и перестанут видеть, что в Хортеце ошивается волко-лак.
– Я не позволю, чтобы меня волокли, как смердящ-щего пс-са на цепи, – Томаш оскалился. – Прос-сто не говори тем, кто ищет.
Меньше слухов. Но этого недостаточно, чтобы сбить охотника со следа.
– С-сегодня я ос-станусь у тебя, – он выдохнул. – Переночую, а завтра… А завтра поговорим о делах.
Интересно, распознал ли Горята ложь? Конечно, Томаш не собирался оставаться надолго – отоспится, затем стащит что-нибудь ценное, но непримечательное и исчезнет. Ему нужно было поспать спокойно хотя бы раз, но теперь, глядя в прищуренные глаза Горяты, Томаш был уверен: посадник хочет его поймать и привести в Звенец. Сам, чтобы выслужиться перед Кажимером. Нет, не будет он тут в безопасности, как не был и в лесу, где каждый шорох отзывался воем Добжи.
Направляясь к детинцу, Томаш думал иначе – надеялся выдохнуть и затаиться в тереме. Как же он ошибался! Что гридни, что Горята – все хотели получить щедрую награду и похвалу Великого князя.
Томаш знал: стоит ему превратиться в человека и рухнуть на лавку, как его тут же схватят, опоят и свяжут. Это было написано на лбу Горяты. Он не мог снять волчью шкуру – оставалось лишь следить за движениями посадника и принюхиваться к каждому куску мяса, проверяя: не посыпали ли сон-травой?..
– Так и будешь глядеть волком? – спросил Горята.