Намёк был ясен. Чутьё вовсю вопило и просило убежать подальше в лес. Томаш опустил нос в миску и в очередной раз поругал свой живот. Тот настолько истосковался по вкусной еде, что требовал запихнуть внутрь всё и сразу, не принюхиваясь и не разжёвывая. Держать лицо получалось с трудом.
– Превращус-сь, – кивнул Томаш, – позже.
– Я велел приготовить дальние покои, – продолжил Горята. – Там тебе никто не помешает.
Ишь, какой заботливый! А ведь он доверял посаднику Хортеца – думал, тот примет его как дорогого гостя и отпустит с миром, но нет. Забыл Томаш про людское естество. Простая жадность толкала Горяту на подлость. Единственное, что удерживало его – волчья шкура. Такого зверя без драки не возьмёшь, а если с дракой, то Кажимер не то, что не даст награды – сам прогонит Горяту восвояси.
– Благодарствую, – отозвался Томаш.
Конечно, он не собирался ночевать в месте, где его в любой миг может схватить стража. Хлев, конюшня на худой конец – хорошая замена. А если чародей подкрадётся, то можно и шум поднять.
Вот только Маржана мешалась под ногами. Томаш не мог ни стать человеком, ни выйти за пределы детинца до глубокой ночи. Придётся девке подождать чуть дольше. Да, обидится, но с кем не бывает?
Он осмотрел Горяту и убедился: не ошибся, посадник и впрямь оказался с гнильцой. А жаль. Хотя Томаш тоже сглупил и теперь вынужден был оставаться в посадском тереме, делая вид, будто никуда не торопится.
– Слышишь? – Чонгар мельком взглянул на Баата и принюхался. Да, чутьё не обманывало: в Хортеце находились двое волчат, серых и крохотных. Один из них – Томаш, а второй… Неужели Войцех? Да нет, вряд ли – в честь княжича наверняка бы устроили праздник. Не похоже.
– Дружок? – предположил Баат. – Или девка из стаи?
– Кто бы он ни был, – нахмурился Чонгар, – ему не совладать с двумя витязями.
Витязями и совсем немного – чародеями. Пережили смуту, переживут и это. Чонгар потрепал Градьку по гриве и задумался. След раздваивался, хоть и шёл в одном направлении – к детинцу. Один волчонок уже прятался за крепкими воротами, другой оставался в посаде. С него и стоило бы начать.
– Надо оставить коней, – цокнул языком Баат.
– У тебя есть тут знакомцы? – обернулся Чонгар.
К счастью, они оба понимали, что придётся бежать и прятаться. Не одному Баату ведь приказали поймать волчонка, а делить награду вместе с другими витязями никто не собирался.
– Придётся завернуть к мыльне, – тот усмехнулся. – Уж не обижайся.
Ах, навий сын, ах, княжеский витязь! Чонгар захохотал. Да уж, от Баата никак не ожидал: где он – и где хортецкие девки с их мыльнями и травяным паром.
– Лишь бы не подвели, – хмыкнул он.
Удивительно, что посадник не спохватился. А может, Чонгар ошибался и старый добрый Горята давно уже приказал запереть волчонка в тереме и не выпускать под страхом смерти. Только как он его такого в столицу-то отправит? Опоит? Это вряд ли – ведуний Горята при себе не держал. По крайней мере, раньше.
Баат свернул с широкой дороги на узкую тропку, где даже один конь мог едва пройти. Градька неодобрительно фыркнул, но выбора не было. Лис вёл их поближе к детинцу, возле которого стояли свежие срубы. Там же, почти у самых стен, находились резные домики – и купеческие, и не только. В одном из них намывались витязи и купцы после долгой работы, славили перед друг другом Перуна и Велеса[27] за выпивкой и расходились на целую седмицу, чтобы хорошо поработать.
Чонгар вздохнул и понял, что слишком устал за день. Да и закатные кони уже мчались по небу, задевая крыши изб. Сбоку виднелась вечевая степень. Ах, скольких посадников она повидала, сколько событий пронеслось вокруг неё! Чонгар чувствовал что-то вроде восхищения. Была в нём всё-таки крупица хорошего, значит.
– Волчонок рядом, – оскалился Баат. – Оставим коней – и сразу за ним.
– Да, – кивнул Чонгар.
Охотник внутри волновался и трепетал: добыча совсем-совсем близко. А вдруг повезёт и они поймают Томаша? Чонгар мало верил в удачу, особенно после случившегося в деревне, да только крохотная надежда всё равно не угасала и помогала двигаться дальше. Вряд ли волк попадёт в их руки, но мало ли?
Баат между тем завернул за резные ворота, где его встретили с девичьим визгом и радостью, которой можно было бы позавидовать. Девки в бане водились ладные, и одна из них – с чернявой косой – висла на шее Баата и щебетала, рассказывая, как сильно волновалась и как долго ждала.
Чонгару её даже стало жаль. Будь она по-настоящему ценной, не стал бы витязь заворачивать в мыльню, да ещё с чужаком. Всякий витязь мог обидеть молодку: схватить, натешиться вдоволь, а после рассмеяться в лицо и уйти. Баат пожал бы плечами, мол, прости собрата, глуп он. Не станут же воины ругаться меж собой из-за такого пустяка!
Да и они не мыться пришли всё же, хотя Чонгар обрадовался бы лохани с тёплой водой и травяными вениками. Ух, жаркая баня омолодила и вернула к жизни даже его, уставшего до смерти!
– Можно мы у тебя останемся, а, Марушка? – Баат приобнял девку и усмехнулся.
– Да оставайтесь, чего мне-то! – буркнула она. – И лошадок привяжите.
Вряд ли эта Марушка знала, чем занимался Баат. Чонгар покачал головой и спрыгнул на землю. Градька ткнулся ему в затылок.
– Знаю-знаю, – он сочувственно взглянул на Марушку. – Каждый сам выбирает, что ему по сердцу.
Вступаться за честь девицы или учить Баата жизни Чонгар не собирался. Да и не один он такой портил молодиц и рвал им сердца, как сокол – добычу. Много их было в столичной гриднице, и каждый постоянно хвастался. Чонгар был не лучше, хоть и признавал: не по-доброму поступали, словно кто из злых духов вёл.
– Ну хватит, – Баат отстранился от Марушки. Та погрустнела, но послушно пошла в дом. Другого выхода у неё и не было.
Чонгар пожал плечами и, убедившись, что Градька хорошо привязан, направился к воротам и вышел. Перед ним распростёрся посад, вернее, та его часть, где жил народ побогаче. Ещё шаг-другой – и уткнёшься носом в детинец из червонного камня. Удивительная работа!
Чонгар усмехнулся и одёрнул себя. Вот так вот поездишь по деревням, забыв о белом свете, – и будешь потом ходить с вытаращенными глазами вокруг резных теремов и огромных стен. Баат шёл следом и озирался по сторонам. Высматривал. Волчонок-то был совсем близко, судя по запаху. Чонгару даже казалось, что он видит его перед собой, серого, уставшего и озлобленного. Ещё миг – и коснётся то ли шерсти, то ли плеча.
Кровавый хмель захватил его полностью. Сердце забилось бешеной птицей. Словно сорвавшись с цепи, Чонгар побежал вперёд. Лишь бы успеть, пока не спрятался, не скрылся в детинце, не сбил со следа чарами!..
Голова трещала по швам. Столько звуков и запахов, что хотелось забиться в уголок и ничего не чувствовать. Но и там Маржану поджидала беда. Она видела и презрение, и удивление, и сальные взгляды – и невероятно благодарила тех, кто проявил безразличие и не заметил девку в потрёпанной рубахе. Что бы сказала мать? А сёстры? Маржана старалась не думать об этом и, кусая губы от тревоги, кралась между домов, выраставших, как грибы по осени.
А детинец не приближался – его стена по-прежнему стояла далеко и свысока смотрела на избы. Почти так же, как Томаш – на Маржану. Она вздохнула и осмотрелась: толпы народу ходили туда-сюда: кто на ярмарку, кто бежал по делам, кто вертел головой по сторонам, воровато оглядываясь. Здесь и прятались, и выставляли себя напоказ, и улыбались, и плакали – всё перемешивалось и сводило с ума. Маржана слышала их всех: как топчутся, о чём и как говорят, кто кому врёт… О, ужас, какой ужас!
Она заметалась по улицам, ища место потише. Вокруг всё звенело и трещало, мир разрывался, как тонкая ткань, вынуждая бежать и не останавливаться, пока из-за рядов изб не вынырнула площадь с вечевой степенью. Тут Маржана замерла в восхищении: вот она – та, о которой рассказывали сказки и разные слухи.
Зофья верила, что у каждой вечевой степени есть свой дух-хранитель, который видит душу князя или посадника, и если та не окажется чистой, то в княжество либо воеводство приходит долгая и страшная засуха, зерно не восходит на полях – и тогда приходится собирать скудный урожай и доедать запасы. А все потому, что выбрали не того.
Маржана прошлась вокруг вечевой степени и с разочарованием поняла: никого там не было. Старые доски – и только.
– Чего глядишь? – на неё покосился какой-то мужик. Судя по оборванному виду, местный пьяница.
– Да я так, – Маржана потупилась и поспешила уйти подальше, – ничего…
Голова заболела от городского шума. Интересно, как с ней справляется Томаш? Или он давно уже привык? Кто их знает, этих княжеских… А ведь Маржана могла бы гордиться этим – она путешествовала по Приозёрью с самим княжичем! Конечно, изначально ей и в голову не могло прийти, что оборванец, лежавший на окраине Горобовки, был высокого рода, но, когда он скрылся в детинце, Маржана поняла: всё же княжич. Да ещё и с посадником знаком.
Она уселась возле дуба. Нет, и вочто всё-таки пришлось вляпаться? Выжгла себя из людского рода, чудом не сошла с ума, спаслась благодаря Велешинской ведунье, запихнула боль от предательства Томаша куда подальше… Надо же: и действительно княжич – другой человек не мог бы вот так вот взять и принести в жертву деревенскую девку. А она ещё удивлялась, как это он сразу согласился повести её в лес. Вот ведь глупая. Совладать бы со зверем и научиться оборачиваться быстро и ловко, как это делал Томаш…
Из размышлений Маржану вырвала внезапная тревога. Она забурлила в рёбрах и кричала, требуя бежать как можно дальше, прятаться, прижавшись к земле. Маржана осмотрелась – люди всё так же носились и шумели. Но что-то кралось. Неужели очередное заклятье охотника? Да нет, вряд ли, он ведь шёл по следам Томаша.
Маржана погладила Перуново дерево