Славена бегала вокруг него, как мать, что чуть не потеряла ребёнка. Томаш был слишком слаб, чтобы возражать, поэтому спокойно принимал отвары и не обращал внимания на её причитания.
– Скоро вернёмся домой, – довольно произнесла она. – Будешь лежать в родной постели…
– Я хочу остаться, – Томаш не выдержал и прервал её.
– Что? – ведунья озадаченно взглянула на него.
– Я хочу остаться у Миловы, – пришлось повторить и добавить: – Не сбегу, не волнуйся. Я сам приду к братьям, когда отдохну.
Славена поджала губы. Ей это не понравилось. Но спорить с княжичем она не могла – знала, что бед потом не оберёшься.
– Как скажешь, – хмыкнула ведунья. – Я передам твои слова великому князю.
Да, это было лучшим решением. Томаш слишком долго просидел на той стороне. Теперь он чувствовал себя оторванным от живых. Тёплая изба, кружки с отварами, горшки, полные еды, чужие шаги, слова, шорохи – всё это казалось ему непривычным и странным.
Умом Томаш понимал, кто он и что ему надлежало делать. Но руки… Обхватывая пальцами чашку, он чувствовал себя так, будто держал в ладонях дикого зверька, которого никогда не видел раньше. Да и лицо Славены – словно чужое, неясное, как во сне.
Он помнил, как княжеская ведунья баюкала его, как выхаживала после первого обращения, как учила держать себя в руках и не поддаваться звериному зову. Её хриплый голос раньше вызывал теплоту глубоко в душе – туда, куда волк не мог дотянуться.
Теперь Томаш не чувствовал. Он кривился из-за полынного отвара не потому, что горько, а потому, что слишком горячо, и дело не в нагретой воде. Заваренные травы таили в себе искры пламени. Из таких же искр состояли людские души, зверьё, да и всё то, что не принадлежало Моране.
Что-то внутри него сломалось после пребывания в тумане, и теперь Томаш отвергал эти искры, огоньки жизни, которые вились вокруг, отплясывали, звали с собой, обещая, что будет весело.
«Спасибо, нагулялся», – так хотелось сказать, но он промолчал.
– Доброе утро, княжич, – сбоку послышался девичий голос. Томаш поднял голову и ахнул: на лавке сидела Маржана в белоснежной рубахе. Она причесывала волосы гребнем и улыбалась. До чего же эта девица не была похожа на загнанного волчонка, с которым он приехал в Хортец!
А ещё вокруг Маржаны тоже вилось пламя. Неужели у девки получилось приручить зверя? Того самого, что чуть не сожрал во время обряда? До чего же удивительно и… обидно? Горечь зашевелилась в душе и добралась до сердца. Он-то, княжич, с трудом поборол зверя, да и то не без помощи братьев!
– Доброе, – неохотно отозвался Томаш.
– Ты, скорее всего, не помнишь, – она посерьёзнела. – Тебя опоили травами и увезли в Звенец, чтобы вернуть домой.
Ах, Звенец! Он чуть не хлопнул себя по лбу. Обрывки воспоминаний потихоньку срастались, обретая ясность. Вот он идёт по лесу, вот приезжает в Хортец, встречается с Горятой, сбегает под утро и попадает в ловушку. А дальше – туманная завеса.
– Эти люди всё ещё здесь? – Томаш сжал руки.
– Они охраняют нас, – пожала плечами Маржана. – С княжичем в столице всякое может случиться. Думаю, Баат и Чонгар уйдут, когда великий князь заплатит им.
Ну конечно! Ни один витязь не станет носиться по деревням просто так. Братец послал за ним немало охотников. Томаш надеялся перехитрить их всех и затаиться в столице. Жаль, не вышло.
Его снова потащили по нужной дороге, причём всячески – и руками, и хитросплетениями. Что Кажимер, что Добжа – оба пытались помыкать, полагая, будто Томаш – бесхребетный мальчишка. А ведь из-за этого он и сбежал из дома. Какая досада! Побегал-побегал – и ничего не достиг, скорее потерял.
– Не бойся, княжич, – у порога показался витязь. Рыжебородый, с заговорённой бусиной на шее и хитринкой в глазах. Доверять ему Томаш уж точно не стал бы: такой солжёт – и недорого возьмёт. – Мы тебя не обидим.
– Были охотники – стали цепные псы? – хмыкнул Томаш.
Рыжебородый дотронулся до рукояти меча, но доставать лезвие не стал.
– Баат, – осторожно произнесла Маржана.
– Шутишь – значит, здоров, – натянуто улыбнулся витязь.
Грязный, уставший, с синяками под глазами, он явно походил больше на разбойника с большака, чем на витязя из гридницы. С другой стороны, если брат послал его за Томашем – значит, доверял. К тому же рыжебородый… Точнее, Баат справился. Интересно, чего ему стоили те чары? Одной весны или двух?
– Этот молодчик ещё нас с тобой переживёт, – к ним присоединился второй. Вот этот точно раньше грабил купцов на большаке! Смуглый, хмурый, он источал злобу. Из дорого – только меч, остальное лохмотья. И чернота. Если от Маржаны веяло пламенем, то от этого витязя – буйной смертью.
К слову, о девке. Завидев второго, она побледнела, отложила гребень в сторону и прижалась к стене. Интересно, чем этот разбойник так напугал её? А может, и не только напугал. Но даже это не пробудило внутри никакого волнения – скорее раздражение, мол, снова приходится вовлекаться во всякое, переживать, затем бежать куда-то и от кого-то.
Ну уж нет.
– Я бы хотел остаться в одиночестве, – Томаш окинул взглядом витязей и Маржану.
Те покивали и ушли. Теперь весь шум перетёк в сени. Гридни о чём-то спорили, девка пыталась их успокоить, но её никто не слышал. Томаш выдохнул, рухнул обратно на постель и пожелал, чтобы вся эта скоморошья стая вместе с братом и Добжей исчезла раз и навсегда.
XVI. Змей и меч
не сбежать, не спрятаться, не стереться, вьётся плющ с шипами в глубинах сердца, гонит к лесу и вынуждает выть, после падать в недра сырой травы с мыслью, что все звери внутри мертвы.
поутру он тянется с треском выше, выпуская демонов из-под крыши, – и трещит мирок мой по тонким швам, вихрем вдруг взлетает вокруг листва, катится со взрывами голова.
и на помощь некого мне позвать.
В городе вовсю готовились встречать Лелю и гнать злую Морану далеко за горы, наряжать и сжигать с радостными криками, чтобы не вредила посевам и не мешала Даждьбогу согревать землю. Как только пепел от костра разлетится по полям, закипит земля, а в её глубины лягут первые семена. Милова тоже собиралась праздновать – месила руками тесто в огромной миске, надеясь напечь гору блинов и выставить их у избы.
– Неужто жениха ищешь, а? – подтрунивал Баат.
Волчата сидели тихо. Маржана – в углу, Томаш занял дальнюю светлицу и отказывался её покидать. И зачем только остался? Только портит всё.
Младший княжич не нравился Чонгару. Пока старшие наводили порядок в воеводствах и помогали друг другу справляться с тяжёлым бременем, Томаш разгуливал по лесам и создавал ещё больше хлопот. Но, как говорилось, чужая душа – потёмки. Не ему учить волчонка жизни.
Чонгар вытер холодный пот со лба и встал. Пришло время объясниться. Удивительно, что Славена не предупредила лиса. А может, у того уже был план, кто его знает.
– Надо поговорить с глазу на глаз, – бросил он Баату и вышел во двор.
У крыльца щебетали первые птицы. Сквозь подснежники прорастала зелёная трава. Земля ещё оставалась прохладной. Чонгар взглянул на ясное небо. Хорошо, что Перун не торопился выходить. Драться под ливнем было бы нелегко.
– М? – Баат встал у крыльца и с интересом взглянул на Чонгара.
– У тебя есть выбор, – хмуро начал он. – Или ты сдыхаешь, как крыса, здесь, или клянёшься перед богами, что явишься на ритуальный поединок.
Лис даже бровью не повёл, как будто давно уже ждал этих слов. Баат пожал плечами и коснулся рукой бусины.
– Я не сбегаю, – одним движением достал нож. – Вот тебе моя клятва, Чонгар.
Витязь резанул ладонь, сразу поморщился, но стерпел. Кровь потекла по лезвию и капнула на землю.
– Теперь ты, – Баат очистил оружие тряпицей и протянул ему.
Чонгар принял нож и сжал лезвие в руке. Кожа надорвалась. Стало больно, но ненадолго.
– Клянусь, что не сбегу и приду к капищу, чтобы сразиться с тобой.
– Когда? – уточнил Баат.
– На закате, – Чонгар прищурился. – Чего нам тянуть?
– И впрямь, – покачал головой лис, – давно пора было закончить это.
Баат развернулся и пошёл обратно в избу. Всё, что он хотел сказать, уже давно сказал. Да и у Чонгара не было желания вопить, вжимать его в стену и задавать один вопрос за другим. Главное выяснилось по дороге в Звенец.
Всё случилось так легко и просто, что внутри проснулась тревога. Не схитрит ли лис в очередной раз? Что, если в последний миг откажется от своих слов? Чонгар пытался найти подвох, но бесполезно. Оставалось только готовиться и ждать.
У него был целый день, чтобы попариться в бане, раздобыть чистую одежду и прийти к капищу. Перед поединком каждый приносил богам жертвы, просил их милости, а после – если не повезло – встречал Морану на той стороне со спокойной душой.
Чонгар вернулся в избу, чтобы забрать суму. Оставаться у Миловы он не собирался. Ведунья наверняка всё узнает и захочет наложить проклятье или зарезать его сама. Вряд ли Баат промолчит.
– Уже уходишь? – она достала из печи лепёшки, пахучие, хрустящие и жутко горячие. – Может, перекусишь?
– Нет, – хмыкнул Чонгар. – Меня ждут в городе, уж прости.
Баат приобнял её и улыбнулся как ни в чём не бывало. Милова тут же покраснела и заворчала. Оставив их препираться, Чонгар вышел и отвязал Градьку. Конь зафырчал, мол, опять его тащат невесть куда из хорошего места. Пришлось приложить усилие.
Помнится, неподалёку от гридницы была добротная мыльня, с крепкими брёвнами, пахучими вениками. Да и топили её удивительно быстро, словно сам Банник ворожил в угоду людям. Туда-то Чонгар и направился.
Славно, что старый воевода когда-то перенёс её за пределы детинца – знал, что у многих витязей семьи жили в глубине города. Помывшись, они уходили ночевать к своим и возвращались поутру. Чонгар и Агнеш не отлучались. Брат скучал по матери, но та сама наказала не приходить без особой нужды.