Три часа мы непрерывно трудились. В полдень в студию пришла Лия вместе с Эдмоном. Он пожал руку Себастьену и всем, кто помогал нам в работе все утро.
Эдмон был одет в коричневый костюм и нежно-голубой галстук-бабочку. На голове у него была небольшая серая шляпа – и я смогла разглядеть, что волосы у него темно-русого цвета, такого же, как и еле заметные усы.
Он подошел и робко мне улыбнулся.
– Фабьена?
– Да…
Он снял шляпу.
– Я здесь только благодаря вам. Спасибо.
В отличие от Виктории, Эдмон говорил мало и негромко. Они идеально дополняли друг друга. Студия в одно мгновение заполнилась людьми, которые облепили Эдмона, желая с ним поговорить. Лия подозвала меня жестом, и я пошла вслед за ней к комнате Виктории, которой в это время накрашивала губы ее дочь. Виктория знала, что ради нее устраивается некое действо, и попросила, чтобы ей заранее помогли сделать макияж. Мы подождали, пока она будет готова, и я привела ее кровать в такое положение, чтобы ее можно было катить. Лия шла впереди, прокладывая нам путь к студии. Пока мы пересекали Дом «Птицы», Викторию со всех сторон один за другим приветствовали сотрудники, выкрикивая воображаемый заказ:
– Виктория, здравствуйте! Мне, пожалуйста, хот-дог с капустой!
– А нам два больших чизбургера. Спасибо!
За стойкой ресепшена подняла руку Югетт и крикнула:
– А мне, пожалуйста, картошку с уксусом!
Я катила кровать Виктории как можно более бережно, чтобы ее путешествие через Дом было плавным и неторопливым. Не понимая, что происходит, она смеялась каждый раз, когда ее приветствовал очередной сотрудник.
Когда же мы наконец триумфально въехали в студию, из глаз ее полились слезы. Я сумела разыскать старые фотографии закусочной «У Виктории и Эдмона», и нам удалось подручными средствами воссоздать синий фургончик, который служил им кухней. В забегаловке неподалеку Лия заказала хот-доги, гамбургеры и картошку фри. И, поскольку Эдмон и Виктория познакомились на углу улицы, я одолжила у своего соседа Фернана небольшой светильник на солнечных батареях, который должен был изображать фонарь; для пущего сходства я приклеила на него названия двух улиц. На пол я положила большой лист картона, перечерченный линиями так, чтобы было похоже на плитки тротуара.
Здесь-то и ждал ее Эдмон. На игрушечном перекрестке, но с букетом настоящих ромашек в руке. Все стояли и плакали. Я подкатила кровать совсем близко к нему, чтобы они с Викторией встретились на тротуаре.
И вот тогда Эдмон громко и четко сказал:
– Моя милая шлюха…
В горле у меня встал ком, в носу защипало. Случайного слушателя эти слова ужаснули бы. Но в устах Эдмона – и для любого, кто знал прошлое этих двоих – то были слова чистейшей нежности… Он произнес их с необыкновенной любовью.
Эдмон взял Викторию за руку и спросил, не желает ли она хот-дог с горчицей – как в тот раз, но она отказалась, объяснив, что больше не ест тяжелую пищу.
Целый час мы провели в студии, вспоминая их прошлое и слушая рассказы завсегдатаев их закусочной. В конце концов Виктория попросила слова. Ей уже не хватало сил говорить так громко, чтобы было слышно всем собравшимся. Себастьен мигом раздобыл микрофон и пододвинул колонку поближе к слушателям.
– Друзья мои, мои дети. Спасибо, что пришли. Эдмон, любовь моя. Мы познакомились с тобой на углу улицы. И вот мы снова здесь повстречались…
Она положила микрофон на грудь и не торопясь перевела дух, обводя взглядом всех присутствующих.
– Вы все верно расслышали. Когда я встретила вашего отца, я была проституткой. И это он меня вытащил из этого болота.
Я украдкой взглянула на ее дочь. Она прикрыла рот ладонью. А сын обхватил Эдмона и плакал, гладя его по спине. Виктория сказала, что уже слишком утомлена и, попросив ее простить, пожелала вернуться в комнату.
Когда я разбирала картонную закусочную, на телефон пришло СМС от Лии.
Я отложила работу, села у широкого окна и стала смотреть на реку. Теперь и история Виктории Виже вплелась в череду загадочных синхронных событий, о которых я думала. Она ждала любимого – и вот, дождавшись, умерла. Минут двадцать я просто сидела и размышляла о том, что мы только что прожили вместе у закусочной Виктории и Эдмона.
– Фабьена!
Я вздрогнула от неожиданности. Передо мной стояла дочь Виктории. Я не знала, какие мне слова произнести – соболезнования, сочувствия, почтения или раскаяния. Желание заполнить неловкую паузу сразу же всем подряд вполне в моем духе. В итоге я молча ей кивнула.
– Я просто хотела сказать тебе спасибо. Я была неправа. Здорово, что ты сделала все это для мамы.
Я не поняла, что она имеет в виду. Возможно, речь была о нашем представлении – но я все еще сомневалась. Она подошла и обняла меня.
– Теперь я знаю, что повешу над камином.
Я отодвинулась и взглянула на нее, нахмурив брови. И хотя глаза ее покраснели и опухли от слез, она рассмеялась.
– Да я шучу. Свою голую мать я у нас, конечно, вешать не буду… И все равно спасибо. Теперь я понимаю, как именно это ей помогло. Я подарю эту картину отцу. Ну надо же, а? Моя мама – бывшая проститутка. Я рада, что она не унесла этот секрет с собой.
Уходя, она не сдержалась и всхлипнула.
Желание верить
– Славно ты все здесь обустроила. Мне нравится, как покрашены стены гостиной.
Этьен обходил бывший этаж Клэр, хваля меня за каждую мелочь, которая привлекала его внимание.
– Да что там, белые и белые. Но все равно спасибо.
Я стояла на пороге, ощущая, что после всех сегодняшних событий едва держусь на ногах. Ничто не мешало сесть на диван, но мне было не заставить себя даже войти в эту комнату.
– Ты и сама белая как стенка. Что, так и будешь весь вечер там стоять?
Я пожала плечами.
– Давай, Фаб… Куда же делась твоя храбрость?
– Знаешь, мне сейчас как-то плевать, храбрая я или нет.
Этьен стоял на том же месте, где накануне лежала тетя.
– А если мне просто не хватило чувства ритма? Может, зря я бросила уроки танцев в школе?
Мои слова явно поставили его в тупик.
– Ты это о чем?
В дверях рядом со мной тут же возник Шарль, весь негодование: он-то как раз понял.
– Фабьена Дюбуа, слушай меня внимательно. С чувством ритма у тебя отлично. Ты сделала такой массаж сердца, что никто бы не справился лучше. Ты делала все, что тебе говорили. Ты ни разу не потеряла спокойствие и даже умудрялась шутить. Я был рядом и видел, что ты выложилась на полную. Ты знаешь, как я тебе сочувствую, но терзаться виной ни за что не дам. Всему же есть предел, черт побери…
Этьен изумленно уставился на меня, и мы все по очереди переглянулись. Потом он сказал, смеясь:
– О как! Ну что, Дюбуа, слыхала?
Шарль протянул мне руку – я взяла ее, сделала вдох и с закрытыми глазами шагнула внутрь. Комната, которую я когда-то окрестила Паузой, теперь сполна оправдала свое имя. Как только мы с Шарлем сели на диван, Этьен подошел к нам с зеленой коробочкой в руках. Я о ней уже и забыла. Лучше бы ей остаться там, где ее отыскал Жан-Ги Бибо, думала я. Шарль предложил сначала потрясти коробку: попробуем угадать по звуку, что внутри.
Мы затихли, прислушиваясь. Шарль сказал:
– Вроде похоже на бумагу.
Это были отцовские письма, я в этом не сомневалась. Я встала.
– Открывайте без меня, а я пошла наверх. Когда буду готова, сама посмотрю. А до тех пор – учтите, пожалуйста: что бы там ни было, я ничего не желаю об этом знать. Не хочу, чтобы вы потом на меня странно смотрели, а я гадала, что это значит. Ничего не хочу узнавать, пока не буду готова.
Они обещали, что не скажут, но Шарль засомневался, что сумеет сохранить секрет.
– Значит, придется потерпеть! – отрезал Этьен. – А то, если я один буду знать, получится нечестно.
Когда я уже собиралась закрыть за собой дверь, у Этьена зазвонил телефон.
– Фаб, не уходи! Это Жан-Ги, я звонил ему.
Шарль похлопал себя по колену, приглашая меня присесть. Этьен, отвечая на звонок, заговорил тем серьезным, неестественно басовитым голосом, который он хранит для важных бесед, что со стороны выглядит довольно забавно. Пару раз мне приходилось закрывать Шарлю рот рукой – он еле сдерживался, чтобы не расхохотаться. Этьен то и дело поглядывал на нас и делал какие-то знаки, но мы не понимали, что он пытается сказать. Спустя несколько мучительно долгих минут он наконец поблагодарил Бибо и повесил трубку.
– Ну что, удобно сидите? Три года назад он перекапывал сад и нашел этот медальон. Когда Клэр приехала, он показал его и спросил, говорит ли ей что-нибудь имя Лоран.
Он выдержал паузу, наслаждаясь тем, с каким волнением мы внимали каждому его слову.
– Клэр ответила, что медальон этот твой, что Лоран сделал гравировку, когда ты была совсем маленькой, но однажды летом ты потеряла его в саду. Наверное, она его надела, чтобы снова не потерять.
У меня от пяток до головы пробежали мурашки. Я поблагодарила Этьена за то, что все разузнал. Он добавил:
– Как тебе такая версия? Могла тетя ему соврать? Если бы у нее был тайный роман с твоим отцом, ей ничего не стоило бы скрыть это, правда?
– Сегодня я лучше буду думать, что медальон сделан для меня.
Тайны насущные
После того как они с Этьеном открыли коробочку, Шарль поднялся на третий этаж и лег на кровать рядом со мной. Я невольно стала всматриваться в его лицо, надеясь там что-нибудь вычитать, но напрасно. Когда я направила на него телефонный фонарик, Шарль рассмеялся.
– В коробочке было что-то смешное?
– Да нет, Фаб… Просто вспомнил твой день рождения. Когда я отключил на маяке свет, а ты говорила со всеми в темноте, подсвечивая себе лицо моим мобильником.
Устыдившись, я выключила фонарик и закрылась Бубу – своей плюшевой обезьянкой.
– Ладно. Прости. Меня просто эта треклятая коробочка уже с ума свела.
Шарль легонько потряс игрушку.
– Я сейчас не понял ничего, ты обезьяной рот закрыла.