Что будет?.. Если ещё не обыскали его почему-то, то это сделают... Найдут...
Сознание снова стало мутиться у Василия при одной мысли, что лишится своего сокровища.
«Умру скорее, а добром не отдам!» — решил он про себя. И, закрыв глаза, затих.
Ожидать пришлось недолго.
Шаги послышались за дверью, в коридоре. Шли пять или шесть человек, как острым своим слухом успел уловить есаул. Тяжёлый ключ повернулся в дверях, звонко щёлкнул тугой замок, дверь распахнулась, но только двое людей переступило порог застенка, остальные темнели неясной кучкой в коридоре, и впереди других Василий успел разглядеть ненавистную фигуру юркого приказного, Нестерова, которого справедливо считал виновником грозной беды, свалившейся, словно снег, на его голову.
Один из вошедших, незнакомый есаулу, Келецкий, задержался у двери, запирая её теперь на ключ изнутри. Второй, толстый, приземистый, важный на вид, — двинулся вперёд, к Василию, словно желая получше разглядеть его среди полумглы, царящей в застенке.
Василий сразу узнал Гагарина, которого видел несколько лет назад, когда тот воеводствовал в Нерчинске и приезжал в Тобольск.
«Новый губернатор... сам пришёл на допрос! — пронеслось в уме есаула. — Плохо дело. Тут не отвертеться щедрым посулом, крупной подачкой, как он надеялся, если бы его пришли допрашивать судьи и приказные, как это бывает обычно. Наёмным, продажным следователям можно было бы, в крайнем случае, отдать все самоцветы, которые он забрал у Худекова и послал продавать сюда же, в Тобольск... Можно было прибавить вороха ценных, отборных мехов, награбленных за много лет и припрятанных в укромных местах... Всё можно было отдать, только бы сберечь главное сокровище, рубин-амулет. А самого князя не купишь ничем...»
Он вдруг, как огромная рыба, хлопнулся со своей скамьи на пол, почти к ногам подошедшего Гагарина и, лёжа ничком, то подымая голову, то снова прижимаясь лбом к полу, завопил:
— Милосердия и суда прошу, государь ты мой, батюшка, ваше светлое сиятельство! Спаси и помилуй от недругов раба своего! Слово и дело государево сказать прикажи!..
— А, старый знакомый! Васька-плут!.. Узнал меня! — с какой-то наигранной миной не то глумливо, не то милостиво произнёс Гагарин. — Послушаем, что нам скажешь?.. Зигмунд, подыми-ка его, если можешь... Да, пожалуй, и развязать можно... Ведь ты захватил?..
Вместо ответа Келецкий молча вынул из кармана и положил на стол перед Гагариным двуствольный пистолет, взведя даже тугие курки на всякий случай.
Гагарин одобрительно кивнул головой, подвинул простой табурет к некрашеному столу, сел, положив руку на оружие, и стал смотреть, как ловко распелёнывал Келецкий есаула, поднятого и усаженного на скамью.
Медленно, с невольным вздохом облегчения вытянул Василий свои затёкшие руки, поднял их над головой, опустил, снова вытянул, желая вызвать к ним прилив крови. Обе кисти и вся правая, глядящая из разорванного рукава, сильная, жилистая рука есаула казались иссиня-бледными, как у трупа. А на раненой левой руке сквозь повязки просочились тонкие струйки крови.
Онемение стало проходить в руках, но они были пока ещё очень слабы. Вот как и ноги, которые, освободясь уже от пут, всё же кажутся налитыми свинцом. Едва может Василий пошевелить ими, не то что встать и пойти... Напрасно было и оружие класть перед собой Гагарину. Обессилен силач-есаул.
Видит это и князь. Уселся удобнее, свободней, руку отнял от пистолета.
Келецкий тоже занял место за столом, с краю, подвинул банку с чернилами, взял перо, достал тетрадку, принесённую с собою для записи показаний, изготовился проделать комедию допроса.
— Так как же нам?.. Ты ли сам всё поведаешь?.. Или отвечать желаешь по чистой правде, по истинной, сказывай, плут? — прежним, и лёгким, и угрожающим в одно и то же время тоном спросил Гагарин. — Чай, сам сдогадался, почему попал сюда, а?..
— Вины за собой не ведаю, государь, вот, как перед Истинным!.. А што поклёп какой ни есть возведён, то разумею... И почему поклёп пошёл, тоже догадка есть у меня... Купца изымал я одного с обводными, воровскими товарами. Как присяга велит, обыск учинил, отобрал, што полагалось... Хотел сюды везти... Да и ево с собою захватил... хоша и порезал он себя малость с досады, што изловили ево, лиходея... И на меня с ножом было кинулся, да отвёл Господь... А путём-дорогой тот купец...
— Знаю... всё знаю... — перебил нетерпеливо Гагарин. — Ты к делу поближе подкатывай... По околицам не броди, в ворота кати!.. Ну!.. И знай, за полное покаяние — полное отпущение даёт Господь! И мы тако с тобою порешили быть же! Всё начисто скажешь — вины избудешь... Словно и не было её... Но... за малую утайку, за самую малейшую — пытки и муки смертные примешь! Вот моё слово! Помни. Теперя — говори. Да поживей и покороче. Нет мне часу тут хороводиться с тобою...
Задумался на мгновение есаул.
А что, если во всём признаться?.. Всё открыть, камень дорогой отдать и тем хотя бы жизнь спасти да всё остальное, что за долгие годы награблено и припрятано?.. Может, не тронут тогда, оставят ему его сбереженья?..
Посмотрел зорко на губернатора Василий. Сидит тот, губами так ласково усмехается... А в глазах... Смертный свой приговор прочитал в этих глазах есаул. И не ошибся. Сейчас же сам он сообразил, разве оставит его в живых Гагарин, такого опасного свидетеля?.. Конечно, не для Петра, для себя хочет захватить князь этот редкий самоцвет... Все в Сибири слыхали о страсти гагаринской: собирать блестящие камни... Рубин он отберёт, всё отберёт! Конечно, донёс Нестеров и об остальной груде более мелких бриллиантов и крупного жемчуга, отнятого Многогрешным у купца... Всё отберёт князь, потом — замучит либо просто голову срубить велит. Кто за есаула вступится!.. Знает Васька, как он сам поступал в подобных случаях, когда допытывался от своих жертв, где лежат их пожитки и добро, обещал им пощаду, а, вызнав всё, немедленно приканчивал своей рукою, чтобы и следов не было... Так и все делают в Сибири. Так и в московских приказах творится порою... Так и Гагарин сделает...
И есаул в сотый раз заключил: «Умру, а добром ничего не отдам!..»
А громко между тем заговорил, с передышками, медленно, будто задыхаясь от прежних повязок, а на деле — желая выиграть время и обдумать каждое своё слово.
— Всю правду-истину поведаю, светлейший князь-государь, ваше пресветлое сиятельство!.. Приказчик худековский, вишь, в меня пальнул скрозь двери, мало не убил! Той причины ради я и не поспел сам к твоей светлой милости достичь... А только вчерась ошшо верного товарища послал: всё бы тебе он сдал по записи, што у купца было вынято... Чай, был у тебя товарищ?..
— Тут твой товарищ, в городе, как мне ведомо, да у меня не бывал! — глумливо отозвался Гагарин. — Видно, в дороге сбился, моего домишки не нашёл, в иное место попал. Мы сперва с тобою разберёмся. А тамо — и за им спосылаем... Так, сказываешь, всё с дружком послал!.. И меха, и шелки никанские, и золотые чарки да другое там, что Худеков вёз?.. И... зёрна бурмицкие, крупные горошины... и алмазы, изумруды... и все иные каменья самоцветные... Да?!
— Точная правда, государь мой милостливый...
— Как же ты это доверил такой клад чужому человеку?.. Дивно мне!..
— Нельзя без веры и на белом свете жить, отец ты мой, милостивец!.. Помирать тогда, одно и остаётся!.. Вижу, сам не скоро одужаю... Вот и послал... Как присяга велит...
— Добро... Добро. Так и запишем!.. Послал!.. И я тебе верю, детинушка. Великое ты слово сказал: без веры людям и жить неможно... Ну а что послал — не скажешь ли по статьям, без утаечки?..
Встретились взорами князь-вельможа и есаул-разбойник. Жадным, злым огоньком сверкают глазки Гагарина, упорным, тёмным блеском непреклонной решимости загорелись глаза Василия, которых не опустил он перед пытливым взором своего судьи и, вероятно, палача через несколько минут... Не дрогнув голосом, произнёс есаул:
— Всё перечислить могу. Вещи знатные, их не запамятуешь, как горшки на полке... Соболей отборных пять сороков, так, чаю, што по сто рублей за вязку, не меней... Да лисиц-сиводушек полтора десятка. Тоже рублёв на семь, на восемь кажная... Да чёрно-бурых десяток, лучших же... Да бобровых шкурок дванадесять, рублёв по десять кажная...
— Ого! — вырвалось у Гагарина.
Судя по оценке, шкурки были редкой доброты, потому что цена лучшего соболя или бобра тогда не превышала трёх — шести рублей. А деньги — по их покупной силе — ценились раз в десять выше, чем теперь.
Есаул продолжал перечислять всё, что послал будто бы с Клычом к Гагарину, а на деле — продавать китайцу-торгашу.
Закончил Василий длинный перечень, не назвав рубина. Замолчал.
— Всё ли, детинушка?! — уже суровей повторил вопрос Гагарин.
Келецкий, подробно записавший товары, помянутые есаулом, тоже теперь глядит на него как-то особенно, с затаённой насмешкой и злобой.
— Всё, што тебе, господине, с Клычом было послано...
— А ещё не было ль чево, то и дружку не поверил, что и мне послать не удосужился?.. Ну-ка, сказывай!
Явной угрозой уже звучит хриповатый голос Гагарина.
Замялся Многогрешный. Видит, запираться дольше нельзя. Хоть наполовину, а правду сказать надобно.
— Уж не взыщи... помилуй, государь!.. Ошшо одна штуковина была... Больно занятная, мудреная... Царёво достояние... Смекал я долго, как быть?.. Тебе ли оказать находку али прямо государю представить?.. Да и...
— И?!
— И не посмел держать при себе. Думаю: хворый, помру... Попадёт вещь заветная, царская, в руки негожие... И на том свету покою мне не будет!.. Я и послал с ею брата двоюродного прямо к государю, к царю-батюшке... Уж дён с десять, как поехал братан. Гляди, Верхотурье миновал, и Ростес, к Соликамску ноне близко... Уж не посетуй, твоё светлое сиятельство, на холопа своего неразумного, коли што не так содеяно! Не казни безвинно... Уж каюсь, уж послал!..