всяк ево без вреда и говорить может... А должен найтись муж добрый, роду древнего, царского... Штобы все ево чтили... Штобы он веру древнюю почитал да боронил, новых затей диавольских сторонился... Тот и может заклятье прочесть, антихристова сына прогнать; сам может на ево место, на трон прадедов и пращуров своих воссесть людям на радость, вере на укрепление, себе на вечное прославление... А не спишь ли уж ты, князенька, от байки от моей не занятной? — вдруг снова задал вопрос лукавый бахарь.
— Дальше! — только и крикнул Гагарин. Он уже не лежал, а, приподнявшись, сидел на постели и слушал, словно боясь пропустить малейший звук, не отрывая глаз от лица, от губ рассказчика, как будто одного слуха недостаточно было для восприятия мудрёной сказки хитрого батрака.
— А дальше — всё ладно стало, князенька. Дошёл до тово старца мой Орелко Будимирович. Книгу ему старец дал, благословил на подвиг. И говорит: «Перва сила у чародея тово в очах. Помни то! Глянет он кому в очи, всё знает, што на уме у человека, и может мысли тех как хочет сам повернуть... Либо так заворожит, што и с места двинутся нихто, рукой не может шевельнуть — не то меча поднять!.. Так, перво дело, не гляди в очи огневые ты чародею тому, когда пойдёшь на нево! А второе дело — не думай ни о чём, коли станет тебя смущать он чудесами диавольскими. И баб нашлёт, и золота насыплет, и власть сулить станет. Скажет, што полцарство твоё будет... Не верь. Он улестит тебя, а потом и загубит, как других губил. Читай молитву, пока не обессилит чародей... И хто с тобою будут, пусть молются... А ослабеет окаянный — рази ево насмерть, тело сожги, пепел развей, только тогда и чиста будет земля святая от чар евонных!» Так учил старец тот Будимировича...
— Скажи, видал ты когда-нибудь... государя, Петра Алексеевича? — неожиданно прозвучал негромкий вопрос Гагарина. — А?.. Видывал?..
— Однова привелось! — быстро кинул ответ Задор и снова нараспев повёл свою сказку. — Вот, слышь, благословился Орелко мой, книгу взял старую-то, заветную, шелом-броню одел дедовску, заговорённую, меч-кдаденец при бедре. В путь тронулся на коне, на своём, на богатырском... А изо всех пещер, из лесов и оврагов тут и вышла рать-сила несметная, в одной руке крест, в другой топор, либо копьё там, али рогатина, и с пищалями, и с самопалами... Видимо-невидимо людей! А над тем воинством — силы небесны, ангелы белокрылы веют-реют, боронят рать Христову от злой нечистой силы, котору наслал чародей на Орелку с ево воинами с Божьими!.. Из песков пустыни ключи забили, поят путников. Из лесов звери выходят, сами в руки даются на ихнее пропитание. Пески зыбучие по озёрам золотыми песками рассыпаются, вот как близ озера Мунгальского, што Кху-Кху-Нор зовётся...
— Что, что!.. Какое ещё озеро с золотым песком ты помянул?.. Мунгальское?.. Где оно?..
— Пожди, дай одно кончу — другое довершу! — проговорил Задор и быстрее теперь рассказ повёл.
— Вот долго ли, коротко ли, добегли рати Орелковы с им самим и до столицы старой тово краю, где чародей государствовал... Всех слуг диаволих перебили. А чародей заклятья тяжкого не выдержал, сам скрозь землю провалился, сгинул. И стал мой Орелко царём. Славу прежнюю пращуров наново помянул да прославил. И доселе про нево песни поются и байки баются, што больно добёр был к люду хрещёному, спас веру старую от нашествия Антихристова! Сказки моей конец, мне пива корец! Пир задал царь новобранный, Господом избранный. Я там был, мёд-пиво пил. По усам текло, в кадыке сухо было! Не пожалуешь ли чево за сказочку, князь-воевода милостивый?
Этим обычным присловьем закончил Задор и умолк.
Молчал и Гагарин. Агаша, как во сне, не знала, что кругом творится... как ей понять и сказку дружка своего, и глубокое раздумье, граничащее с растерянностью, которое явно овладело вельможным гостем. Что-то произошло сейчас, чует она. А что, не может уяснить себе хорошо.
Задор меж тем тихо выпрямился, подошёл к дверям и вдруг приоткрыл их, хотя за ними раньше не слышно было никакого шума.
Только тонкий, звериный слух Задора мог уловить, что стоит и подслушивает кто-то за дверьми. И чуть не опрокинула раскрытая дверь этого любопытного, очертания которого темнели за дверью в полосе света, льющегося из опочивальни в неосвещённые сени.
— Хто тут? Што надоть? — сурово, хотя и негромко окликнул Задор.
Встревожился и Гагарин.
— Кто там?.. Кто смеет?.. — крикнул он.
— Я ж то есть... Я самый! — послышался голос Келецкого. — Тилько стал к порогу подходить, а тен хлоп и раскрыл... Я же ж мыслил залытать, мосце-ксенжа, може, час вечерю готоваць?.. И там чловек из Тобольску з пакетом... От царя же цидула есть... Я и мыслил...
— Пакет от ево царского величества?.. Сюда пусть несёт... И вечерю пускай там накрывают. Я уж спать не стану. Разбил мой сон вот этот балагур... На всё горазд... И плясать, и байки баять... И... Гляди, што мне добыл из могильника?..
Келецкий по знаку Гагарина взял и стал разглядывать корону, видимо восхищаясь её красотой и работой.
— Иезус Мария! — по-польски стал он восторгаться. — То ж есть цудо! Як дзивне!
Потом обратился к Сысою, словно хотел что-то спросить, но только окинул его взглядом и снова стал любоваться короной.
А. Задор сам подошёл близко к секретарю, неожиданно сложил руки, как делают католические монахи, и на чистом польском языке проговорил:
— Благослови, святой отец, чтобы Иисус Пресветлый ещё мне удачу послал. Хочу и на твоё счастье пойти, могильники искать — раскапывать. Много их в нашем краю.
Не сразу ответил Келецкий. Насторожился, даже зубы слегка оскалил, как крупный хищник, чующий опасность. Передохнул, овладел собою и особенно ласково ответил той же польской речью:
— Бог пусть благословит. Я не ксёндз, как почему-то подумал ты, брат. А ты католик разве, что так хорошо владеешь нашей речью?..
— Родился в Московии, от схизматиков... А бывал в Киеве, в Вильне... И, сдаётся мне, что там я видел твою милость... И не в кафтане мирском, а в сутане служителя Господня, у алтаря в коллегии отцов иезуитов... Ошибся, видно. Сходных людей много на свете. Прошу простить!..
И отступил к дверям, словно уйти собирается.
— Стой, стой! — приказал Гагарин. — Али забыл, про озеро ты помянул тут, про золотое... Хотел сказать мне... Я сейчас. Только вот бумагу посмотрю.
И князь обратился к Келецкому:
— Где же гонец? Зови. Тут он?
— В ближней горнице. Я в сей час!..
Вышел и сейчас же вернулся с драгуном, который подал Гагарину большой пакет с печатью Сибирского приказа на Москве. Кроме адреса, наверху была помета, гласящая, что в пакет вложено послание, писанное лично царём. По знаку губернатора, гонец вышел, а Келецкий взял у князя пакет, осторожно вскрыл, между бумагами нашёл небольшой, сложенный письмом лист, на котором темнели строки, писанные твёрдой рукой Петра.
Гагарин внимательно стал проглядывать это послание, а Келецкий, читающий по-русски легче и лучше, чем он говорил, в это время стал знакомиться с остальными бумагами, которые лежали в общем пакете.
Задор, пользуясь тем, что на них не обращают внимания, перекинулся взглядом с Агашей. И столько сложных чувств — глумления, гордости, ненависти и страсти слилось в этом взгляде, что девушка невольно подумала:
«Господи! Да сам-то он человек ли простой, каким кажется?! Не лукавый ли, на себя личину людскую принявший, вот, как в ево сказке сказано?..»
И, смущённая, незаметно выкралась из покоя, тем более что ей тоже надо было приглядеть за людьми, которые там, в большой горнице, накрывали стол для ужина.
— Особого ничего! — по-французски сказал Келецкому Гагарин, закончив чтение. — Денег надо... Мир с турками стоил много уже, и ещё вдвое-дать придётся... А тут сынка женить надо было... Недавно и свадьба пировалась, в Торгау. У тестя венчали Алексея с Шарлоттой, принцессой Вольфенбютельской — уродиной, с немкой кривобокой, рябою. Сам, пожалуй, не знает, зачем эта невестка ему понадобилась! За год вперёд я ему все четыреста тысяч почти отсыпал. А теперь ещё теребит! Не дал мне даже и оглядеться на новом месте!.. Я должен здесь у людей требовать, не зная, могут ли они дать! И на меня покоры падут... Не рад я уж, что и взял это место!
Так ворчал Гагарин.
Келецкий выслушал молча, потом, словно нечаянно вспомнил, спросил:
— А... что это за озеро... золотое... о котором ваше сиятельство вот этому человеку сказать изволили, когда он уйти хотел?.. Не имеет ли он связи с тем золотым песком, какой доставили вашему сиятельству здешние купцы с другими дарами, объясняя, что монгольские торговцы привозят его сюда и бухарские купцы и отдают, как плату, за ваши меха за сибирские?.. Этот песок они называли тоже озёрным золотом и речным. Недурно бы узнать, где эти реки с озёрами, и порыться в них.
— Сам знаю, что недурно. Вот и потолкую сейчас с этим балагуром. Он мудреный, хотя и выглядит простым слугой. Послушай, присмотрись. Мне хочется знать, что ты о нём мне скажешь.
И снова к Задору обратился Гагарин:
— Ну, детинушка, теперь твоя речь. Удачливый ты, скажу тебе. Про золото помянул, а тут царь из чужих краёв мне пишет, ему очень деньги нужны... И у нас их пока немного... Может, дашь нить, доберёмся до клубочка. Царя порадуем, он нас пожалует, и твоя тут доля будет... Говори... как называл ты озеро золотое-то?..
— Кху-Кху-Нор, князь воевода. Так ево звать...
— Слыхал и я что-то, как в Нерчинске сиживал. Да далеко то было. А где оно, знаешь ли?.. Повести людей туды можешь ли?..
— Куды путь держать — слыхал, знаю. Сам вести не беруся. А людей найти можно.
— Ну-ну, говори, что да как?..
— Пришлося мне, милостивец, по степям тута по окружным поколесить. Живал я и с мунгалами, и с каменными казаками, как их у нас прозывают... Ихней речи и по-навык. И от ихних слуг от пленных, от баранты, как зовётся по-тамошнему, услыхал я, што есть земля заповедная... Про тое землю иноверным и говорить не смеют бусурмане, чтобы не ведали чужие народы. И первый край такой — круг озера горного, што за Богдольским хребтом высоким лежит, среди степи безводной, Шаминской. И надо всё вверх по Тоболу плыть, до Зайсан-озера, и дале, пока река поведёт. А как река у источника кончится, горы переваливши, надоть степью день пятнадцать алибо и все двадцать идти... Тут и придёшь к Кху-Кху-Нору... И речки при ём, и берег евонный — сплошь золотым песком усеяны. Только отмывай да в мешки складывай... Так люди мне сказывали... И на наше, на сибирское, либо на хинское золото тот песок не походит. Светлее он зраком...