А в самом низу, у корней, и выше, где стройными колоннами темнеют вековые стволы, — там тишина, как во храме, и полумгла, как на глубине моря. Редко-редко пронесётся протяжный треск, словно могучий выстрел. Отжившее дерево, не выдержав напора вихря на опушке бора или не снося собственной тяжести, надломится, навалится на соседей-великанов да так и останется полулежать у них на плечах, пока совсем оно не истлеет и не стряхнёт его вниз новым порывом северной бури...
Если подняться на крыльях ветра и глянуть сверху на весь необозримый простор земель, пролегающих от Урала до Великого океана и от Ледовитых морей до границ многолюдного, загадочного Китая, — с этой высоты глаз различит огромные, светлые пятна, словно моря зеленеющей хвои; тёмные острова лиственных полуобнажённых лесов, изломы и провалы горных отрогов и цепей, круглые и островерхие вершины сопок и отдельных гор... Излучистыми широкими прогалинами между лесов и гор сибирские реки катят свои волны, отливающие под хмурым небом цветом новой стали.
Кое-где по берегам этих мощных, широких и глубоких потоков пятнами плесени, тёмными кучами, словно лишаи на здоровом теле матери-Земли, виднеются посёлки людские, деревеньки, городки, острожки (крепостцы) и целые города, не уступающие по виду и многолюдству любому богатому селу на Волге или на Каме-реке...
А в самом море зелёной хвои, спрятавшись между стволами вековых великанов, укрытые под их раскидистыми вершинами, притаились одинокие скиты, выселки, отдельные заимки, где несколько отважных пахарей-охотников из коренных сибиряков живут на диком приволье, далеко-далеко отбившись от людей.
Ещё дальше, по окраинам вековых лесов, по берегам Ледовитого океана и Белого моря, по извилистым побережьям Камчатского полуострова, на соседних островах, на просторе вечно обнажённых, никогда не оттаивающих тундр, — там изредка пятнами чернеют переносные, лёгкие юрты и вежи кочующих инородцев, вечно угрюмых закалённых детей этого сурового края земли.
Гораздо больше, чем людьми, эти все горы, леса и тундры Сибири заселены разным пушным и диким зверем: соболями, куницами, бобрами, медведем и лисицею... Олени многотысячными, пугливо-чуткими косяками бродят по простору полуоледенелых равнин и гложут серый, любимый свой мох — ягель, обгрызают молодые побеги жалких и чахлых кустарников, прозябающих кое-где на безлюдном просторном побережье Ледовитого океана. Земля гонит из плодоносных недр своих зелёные побеги. Но встреченные леденящим дыханием полярного ветра, они пригинаются к родной земле, у неё ищут и помощи, и защиты.
Зверье в Сибири уходит от людского жилья. Где гуще поселились люди, там меньше звериных и птичьих следов кругом... Но человек — самое хищное существо на земле. Он губит всё живое не только для своего насыщения, для прикрытия себя от холода и непогоды... Он умеет наживаться, богатеть, истребляя без счёту и без конца всех случайных своих, одетых тёплой, пушистою шкуркой, лесных соседей...
Серая белка, рыжая и тёмно-бурая лисица, серебристый лоснящийся бобёр, соболь — все они гибнут сотнями тысяч от стрел и метких пулек сибиряка-промысловика, охотника-зверолова...
Чуя свою гибель, избегая опасности, звери уходят всё дальше и дальше, в глушь, в непроходимую, девственную чащу урманов и болотных порослей... А человек всё дальше и дальше надвигается туда же следом за ними...
— В Сибири — соболя людей ведут... А куды? Бог весть! — толкуют сибиреня, местные старожилы. И тут же добавляют: — У нас, где чёрный лист, там и человеческий свист... А где она хвоя — тамо леший воет.
Правда, в море зелёных хвойных лесов не видно человеческих посёлков. Только извилистая, чуть заметная тропа зверолова бороздит лесной простор. Человеку нет свободного пути в зелёной чаще... И даже северному ветру нет пролёту в заповедную глубину вековечных лесов... Над вершинами да сторонкой проносится он и стонет, свищет над вершинами молодецким протяжным посвистом!..
Из Приуралья, из России сейчас один только путь, словно в сказке, пролегает и ведёт в эту заповедную, богатую и опасную страну, в привольную Сибирь.
Раньше, лет полтораста тому назад, много путей вело в этот благодатный и дикий край. С юга, от Урала-реки, с севера, от Печоры и Двины, от Архангельска и от Вологды, от Вятки и от Камы с Соликамском, — отовсюду был проторён широкий путь на Сибирь. Но теперь подошли другие времена.
Частые заставы поставлены по всей пограничной черте между Россией и Зауральем. Только через Верхотурье с Шуйского яму прямо на Обнорский ям, минуя Вологду, никак не иначе попадают в Сибирь и обратно купцы, служилые люди, частные лица и царские посланцы к разным князькам, ханам и контайшам калмыцким, к киргизам и к другим полусвободным кочевым племенам, чьи землицы тесно граничат с сибирскими землями, подвластными московскому государю, великому князю и сибирскому царю, Петру Алексеевичу.
Строгий таможенный досмотр производится в Верхотурье всему, что из России вывозится через Сибирь в Китай или ввозится из Китая и Сибири в пределы России.
Есть целый ряд заповедных товаров, которыми может торговать только казна или особые от неё поставленные агенты-скупщики.
Лучшие соболиные шкурки, стоящие сто рублей за сорок штук, бобры и лисьи меха, ценой свыше полтины за штуку, рога оленя-марала, корень женьшеня, золото песком и в слитках — самородное, — всё это частные лица не могут покупать или продавать свободно.
Промышленники и купцы, случайно раздобыв или купив что-либо из заповедных товаров, обязаны объявить о них в Приказной избе первого русского поселения, куда попадут. Там сдают они всю добычу по цене, назначенной от казны. За утайку таких заповедных товаров с целью продать их частным лицам или за рубеж по более выгодной и дорогой цене таможенные пристава отбирают у виновных всё их добро, все пожитки; сажают несчастных в тюрьму, бьют батогами...
Да мало ли что можно сделать по закону с людьми, которые смеют думать о собственной выгоде больше, чем о благе и доходах казны государевой?!
Трудна охота за сибирским пушным зверьем, за чуткими маралами, тяжела добыча целебных корней женьшеня, губительны отважные походы для розысков блестящего золотого песку...
Опасен единственный, «тесный путь» через Верхотурье, на котором купцов с их обозами сторожат и пограничные объездчики, и вольные ватаги разбойных людей, мало уступающие по жестокости и жадности служилым людям...
Но жажда наживы велика у торговых московских людей. И всё снося, всё преодолевая, тянутся они непрерывным двойным потоком: в Сибирь и обратно через «узкие врата», через уездный городок, через острог верхотурский.
А северный ветер, проносясь над землёй вслед за караванами, тоже проникает в небольшие ворота с башенкой, прорубленные в высоком деревянном тыну. Тын этот окружает весь острожный городок, крепостцу Верхотурье на берегу холодной шумливой реки, бегущей по каменистому руслу, мимо лесистых, тёмных берегов.
Одиноко стоит Верхотурье, как и все сибирские большие и малые города и остроги. На десятки и сотни вёрст кругом не видно другого людского посёлка. У самого городка ещё разбросано несколько не то пригородов, не то ближних посадов и деревень. А дальше — одни леса и скалы, между которыми змеёю вьётся и блещет холодная речная гладь...
Только вдоль Сибирского Большого тракта прерывистою цепью, — чаще, чем где бы то ни было, — расселились, разбросались одинокие избы с огороженными дворами, где проезжающие находят ночлег и приют в тёмные, ненастные ночи, в осенние и зимние непогодные дни... Кое-где темнеет не один, а сразу два-три таких постоялых, заезжих двора, образуя небольшой, затерянный в лесу, на крутом речном берегу или прямо в степи, торговый выселок.
На один лад, без лишних затей, но прочно построены избы таких дворов. Стены сложены из вековых сосен и лиственниц, обширные дворы с амбарами, кладовыми и кладоушками тоже покрыты и огорожены от налётов стужи, от набега лихих людей, своих, русских и кочевых туземцев. Все они не прочь напасть врасплох и пограбить соседей, особенно осенней порою или в самый разгар летних работ, когда мужики в поле, за работой.
Но и на полевые работы местный народ идёт с опаской: ружья, топоры берёт с собой, забирает рогатины — отбиться от зверя лесного, от рыси наглой, от людоеда-медведя одичалого и от калмыцких или киргизских ватаг, которые в самую страду рыщут вблизи русских посёлков, выглядывая себе добычу полегче.
На крутом повороте реки, вёрстах в полутораста от Верхотурья, у самого летнего перевоза темнеет над проезжей дорогой один из таких постоялых дворов.
Свежие срубы, новые крыши, — всё это недавно создано здесь руками человека.
Воет ветер, проносясь над коньком крыши, заглядывает, забирается в трубу и с протяжным стоном вылетает оттуда, опять уносясь на простор. А вслед за ветром из окон избы, прикрытых ставнями, со двора, с задворков усадьбы несутся на простор разные голоса и звуки... Треньканье двух балалаек, рокот бубна, обрывки весёлой песни, блеяние овец, глухое мычанье коровы, стук лошадиных копыт о переборки конюшни, смежной с самим жильём.
Сквозь прорезы ставень колючие, тонкие лучи света вырываются и пронизывают влажную тяжёлую тьму ранней осенней ночи.
В большой горнице с палатями, где всё неровно и слабо озарено светом лучины, потрескивающей в голбце, шумно и душно.
Обычно с курами ложатся спать не только деревенские люди, но и горожане в этих краях. И просыпаются чуть ли не с первой утренней зарею.
Сейчас же время близко к полуночи. А за длинным столом, словно на свадьбе, сидят мужики и бабы. В переднем углу — не молодой, но крепкий и круглый, как репка, купец в тонкой суконной поддёвке нараспашку, в шитой косоворотке. Его красное, потное лицо лоснится, глаза блестят. Целые ещё зубы, как у волка, поблескивают, когда он смеётся, причём его толстенькое брюшко так и колышется. А смеётся купец почти беспрерывно, по всякому случаю. Он что называется «весел во хмелю».