Бой этот был недолгим. С высокого противоположного берега вся владимирская рать в молчании наблюдала, как уничтожался суздальский отряд — таял, как ледышка, брошенная в печь. Глебовичи со своими рязанскими дружинниками перебирались обратно через реку, а суздальцы вскоре устлали снег своими телами, и вот уже дружинники Всеволода Святославича принялись грабить их трупы на виду у владимирцев, похвалялись добычей перед войском великого князя, звали, приглашали напасть на них еще разок. В стане Святослава царило торжество — легко далась победа.
Великий князь Всеволод, отправив рязанских князей на битву, даже не вышел из своего шатра — не хотел смотреть, как гибнут его люди. Он выжидал.
Первым к нему в шатер пришел Кузьма Ратишич — просить прощения. Повалился в ноги, клял себя, что не поверил государю. Обещал держать войско в полном послушании.
Вслед за воеводой стали собираться бояре. Пристыженные, они благодарили Всеволода, что уберег свое войско от участи суздальцев.
О Глебовичах не упоминали. Они укрылись в своем шатре, хотя могли и не укрываться: все видевшие разгром их отряда понимали, в какое положение рязанские князья попали. Никто Глебовичей не осуждал. Они ведь своим бегством спасли хоть часть войска.
Невыгодность нападения на Святослава стала очевидна всем, и многие знатные мужи чувствовали вину перед великим князем за гибель суздальцев. Теперь все согласны были выждать.
Противостояние продолжалось. Противники укрепляли свои станы, которые постепенно приобретали вид небольших, хорошо защищенных городов. Святослав, поверивший было в то, что Всеволод нападет на него первым и тем погубит себя, понемногу разуверился и злился, глядя на неприступный стан владимирцев. Положение Святослава становилось все более неловким: он вел свою рать на великую битву, вошел в Суздальскую землю и вот сейчас был вынужден остановиться. Князья, бывшие с ним, требовали действий. Но Святослав, так же как и Всеволод, понимал: кто начнет большую битву, тот и проиграет.
Дни летели один за другим.
В один из ясных дней конца зимы, когда солнце будто пробует свою силу, прежде чем начать припекать по-весеннему, к стану Всеволода с той стороны подъехал небольшой возок, запряженный парой лошадей. В возке, сопровождаемый ближним боярином Святослава Лазарем Михалковичем, сидел знаменитый киевский священник Нифонт, бывший Святославовым духовником. Он привез грамоту от киевского князя, о чем доложил с неподобающим его сану вызовом в голосе, будто доставил приказ победителя побежденному.
Однако торжественности и почета, на которые, может, рассчитывал отец Нифонт, не получилось. Посольство к вежливому князю допущено не было, Нифонта и боярина оставили сидеть в возке, грамоту отобрали и унесли в шатер к Всеволоду, словно это было не письмо великого киевского князя, а записка от управляющего. Вообще Нифонт заметил, что его приезд не произвел впечатления на владимирцев. В их стане царили порядок, спокойствие и послушание.
Тем временем Всеволод читал в присутствии воеводы Ратишича Святославову грамоту.
«Брат и сын мой, — писал Святослав. — Имев искреннее удовольствие служить тебе советом и делом, мог ли я ожидать столь жестокой неблагодарности? В возмездие за, сии услуги ты не устыдился злодействовать мне и схватил моего сына. Для чего же медлишь? Я близ тебя: решим дело судом Божиим. Выступи в поле, и сразимся на той или другой стороне реки».
— «Кмет[37] князь Святослав», — произнес Всеволод, заканчивая чтение.
Ратишич хохотнул смущенно.
— Ну что, воевода, — послушаем мудрого совета? — спросил Всеволод.
— Думаю, этого князь Святослав не дождется, — преданно улыбаясь, ответил воевода.
— Послов вели отвезти во Владимир, — приказал великий князь. — Может, рассердится Святослав и свой лоб нам подставит. Тогда мы по нему и щелкнем.
Послы с сопровождением отправились в плен — ожидать лучших времен.
Святослав действительно рассердился, опять в своем шатре рубил мечом посуду, насмерть перепугав прислуживавшего ему отрока. Но войско свое все же не двинул.
Положение его становилось все затруднительнее. Скоро должны были подойти к концу припасы, а новых взять было негде — окрестные селения все разорил, когда шел сюда. Надежда на подвоз из Киева была слабая: эти-то запасы с трудом собирались в обнищавших уделах, а если сейчас их еще раз ограбить и все же собрать обозы, то кто знает, можно ли будет эти обозы провести мимо Ростиславичей.
Итак, Святослав понемногу начал осознавать, что победоносный поход не удался. Впереди был неприступный Всеволод, находившийся к тому же на своей земле и всегда могущий в случае чего пополнить свое войско, сзади было смоленское княжество, где Давид и Рюрик тоже не сидели сложа руки, тревожили Чернигов. В собственном войске могли начаться неприятности — половецкая орда, недовольная бесплодным стоянием, грозилась уйти, сразу ополовинив воинскую силу Святослава. А если ее задержать, то как бы с ними не пришлось биться самим — уже было несколько стычек, на которые дружинники, измученные бездельем, сами нарывались, задирая вспыльчивых половецких князьков.
Меж тем приближалась весна. Она грозила распутицей. Это сгубило бы войско Святослава еще вернее, чем Всеволод. Святославу оставалось сожалеть, что он не решился сразу ударить на врага, захотел его перехитрить, а перехитрил самого себя. О том, что не сделано, жалеть было поздно. Надо было решаться и уводить войска, пока не начал таять снег.
В начале весны Святослав снялся и налегке двинулся к Новгороду, провожаемый громкими радостными криками владимирцев. Весь стан, все обозы с добычей, награбленной во время удачного начала этого похода, — все доставалось Всеволоду, который опять мог считать себя победителем. Суздальская и Владимирская земли были спасены.
Чтобы его отступление не выглядело позорным бегством, Святослав дал небольшой крюк и сжег город Дмитров, в котором родился Всеволод. Город стоял пустой, население не дожидалось для себя еще более печальной участи и покинуло дома. К большой досаде великого князя, в Дмитрове сгорел только что построенный храм Святого Димитрия Солунского, ведь постройке его так радовалась в свое время княгиня Марья.
Едва успев до разлива рек достичь Новгорода, Святослав был встречен там как победитель — с епископом, крестами и колокольным звоном. Город, встречая киевского князя, был охвачен непонятной радостью, хотя ничего особенного не происходило, если не считать прибытия такого количества известных южнорусских князей — и все они были близкими родичами новгородского князя Владимира Святославича. Прозревший слепец Ярополк также испытал на себе вновь вспыхнувшую к нему любовь новгородцев.
Лучшего, чем Ярополк, защитника восточных новгородских пределов трудно было себе представить: всем была известна ненависть Ярополка к владимирскому князю. Ярополку вновь дали Торжок, в третий раз он садился там княжить, пообещав Новгороду крепко за него стоять.
С весной приходили обычные заботы. Купцы собирались отплывать к ганзейским городам, ремесленники готовились к сбыту своих товаров и ожидали подвоза чужеземных — шкур, железа, тканей; землепашцы начинали пахать и сеять. Новгород принимался за работу и понемногу терял любопытство к южным князьям и их дружинам, которые ему приходилось кормить. Всех стали раздражать половцы, приведенные Святославом. Чужая, иноязычная вооруженная орда вызывала в городе недовольство, тем более что ее содержание также ложилось на плечи новгородцев. Участились случаи воровства и грабежей — поганые начинали искать себе занятий и находили их поблизости.
Выборные горожане через тысяцкого пытались воздействовать на своего князя Владимира. Тот, чувствуя, что Новгород может обойтись с пришлым войском весьма негостеприимно, стал намекать отцу, что пора бы ему двигаться на Киев и вновь занять княжеский стол, согнав с него Рюрика. Святослав и сам знал, что засиживаться в Новгороде становится опасно, и уверял новгородцев, что ждет лишь, когда подсохнут дороги. Дороги вскоре подсохли — весна заканчивалась на удивление теплыми и сухими днями.
В самом конце весны Святослав со своей братией, забрав с собой половцев, покинул Новгород. В Суздальскую землю идти второй раз не решился.
Всеволод узнал об этом и, узнав, понял, что победил Святослава. Во Владимире и Суздале состоялись благодарственные молебны, отшумели пиры с угощением горожан. Столы были поставлены прямо в княжеском дворе, куда мог зайти всякий и, если пожелает, принять чашу вина прямо из рук великого князя. Недостатка в желающих, конечно, не было, и Всеволоду пришлось изрядно потрудиться, наполняя подставляемые все новые чаши, кубки и ковши. Святослав направился к Киеву, желая завершить неудачный поход против Всеволода победой над Ростиславичами.
По пути, лежавшему через кривскую область, полоцкие и витебские земли, он набирал себе все новых союзников, заставляя таковыми становиться местных князей — Васильевичей, Всеслава и Брячеслава, других князей, опасавшихся не столько дружины Святослава, сколько половецких орд. И как было не опасаться? Тех, кто отказывался присоединиться к войску Святослава, ждала участь князя Глеба Друцкого.
Глеб Друцкий заявил Святославу, что не поднимет руки на Ростиславичей. Может, такую смелость он взял на себя, надеясь на помощь Давида. Помощь и вправду шла от Смоленска, но, увидев огромную рать Святослава, Давид повернул обратно. Святослав отдал Друцк поганым, и те за день осады разорили окрестные села и сожгли стены внешнего города, не сумев взять укрепленный княжеский дворец. Сам князь Глеб при защите Друцка погиб.
Чтобы держать половецкую орду в узде, Святослав отдал ее под начало Игоря Святославича. Имя этого князя да и тяжелая рука его были хорошо знакомы поганым. Орда, начинавшая уже своевольничать — а это для Святослава особенно нежелательно было в киевских областях, куда он и направлялся теперь, — подчинилась и, оставив мысли о грабеже беззащитных днепровских городов, послушно пошла со Святославом к Киеву.