Прибывшие вели себя весьма нагло. Двое молодых боярских сыновей, особенно тот, что пониже ростом, по имени Борис, не только уязвили самолюбие посадника тем, что приказали ему собрать и приготовить все, что положено, побыстрее, но и потребовали подробной описи — откуда что взято, нет ли недоимок или неправильного расчета.
С тяжелым сердцем посадник выдал им все, что причиталось с Ростова великому князю — почти полторы тысячи гривен серебра в слитках, да еще увесистый ларец с драгоценными изделиями ростовских златокузнецов. Большое богатство! Всегда передача великому князю ежегодной городской подати отличалась особой торжественностью — под стать такому богатству. А нынче — прислал государь небольшой отряд да двух молокососов во главе: недосуг, мол, такими мелочами заниматься. Может, и вправду стал слишком богат великий князь, и для него этот драгоценный груз серебра и золота — мелочь? Или надо так понимать, что чем-то Роман Бутович не угодил и с него достаточно будет лишь беспрекословно подчиниться юным слугам великого князя? Сами они ничего посаднику объяснить не пожелали, заявив только, что такова воля государя, а сам он прибудет в Ростов, когда сочтет нужным.
Дружины для сопровождения драгоценного груза пришло с отроками мало — десятка два человек. Посадник предложил было этому Борису взять людей из ростовского полка, но Борис будто даже обиделся на такое предложение, чем поверг Романа Бутовича в еще более тяжкие раздумья. Все это сильно походило на княжескую немилость — и лично к посаднику, и ко всему городу Ростову. Нужно было бы самому отправиться во Владимир и пошататься узнать причину такой немилости. Но Роман Бутович представил, что ему, пожилому человеку, придется в пути находиться под началом этого Бориса, и раздумал ехать. Решил отправиться позднее, выждав приличное время. С тем и отпустил отряд, попросив лишь кланяться великому князю, что и было посаднику снисходительно обещано.
С посадником объяснялся в основном Борис. Добрыня же, оказавшись в городе, где родился и где была похоронена его мать, испытывал такое волнение, что цель приезда сюда его мало заботила. Ему страшно хотелось увидеть родительский дом, если он еще сохранился, может, увидеть кого-то из знакомых. Его-то наверняка никто не узнает.
За то время, что Добрыня не был здесь, город почти не изменился — все те же золоченые купола горели на солнце и так же, как и прежде, отражались в спокойном широком озере. Добрыня думал, что мог и сейчас жить здесь, в своем доме. Не мог только придумать, кем бы он сейчас был. В лучшем случае — мелким торговцем или, может, пошел в ученики к кузнецу: в детстве любил наблюдать, как бьют молотками по красному горячему железу. Так, может, стоит благодарить судьбу, что вырвала его безжалостной рукой из родного дома и бросила в кипящий котел жизни? Теперь он, Добрыня, служит самому великому князю и знает, что впереди его ждут большие и славные дела. Для этих больших дел он и был рожден. Но, значит, и отец его погиб, и мамка умерла — тоже для этого?
Добрыня, предоставив Бориске разговаривать с посадником, все же съездил в тот конец, где жил раньше. Родной дом он отыскал легко. Но дом этот, в детстве казавшийся огромным, поразил его убогим и бедным видом. На лавке возле покосившихся ворот сидел чужой тощий мужик, тупо глядевший перед собой и не обративший на Добрыню никакого внимания. Две девушки, проходившие мимо, наоборот — уставились на красивого всадника с таким любопытством, что даже позабыли о смущении, а всадник вдруг снял шапку и вытер ею глаза — неужели заплакал? А потом резко повернул коня и, горбясь в седле, тяжело поскакал прочь.
Могилу мамки Добрыня отыскал не сразу. Но детская память подсказала ему, оглядываясь по сторонам, он увидел почти незаметный, осевший и заросший травой холмик с небольшим камнем в изножье. Странно, но именно здесь, рядом с мамкой, Добрыня никак не мог вспомнить лицо матери, словно что-то ему мешало вызвать в памяти милый облик. Словно что-то подсказывало: твоя мамка не здесь, ищи ее всегда в своем сердце, а больше нигде не найдешь. Добрыня постоял над могилкой, пошептал немного, поговорил с мамкой, но не дождался от нее ответа, лишь почувствовал, как пусто стало на душе. Это уже был не его погост, не его город, не его жизнь. Отсюда можно было уходить, и он ушел.
Вернувшись на подворье ростовского посадника и снова увидев важного Бориску, Добрыня похвалил себя, что догадался не взять брата с собой. Что бы он показал ему? Нищету, из которой вышел? Не нужно, чтобы Бориска знал об этой нищете. Добрыне захотелось домой, во Владимир. Он деятельно стал помогать Бориске разбираться с посадником — проверять по спискам, сколько сдано серебра, пересчитывать и еще раз пересчитывать тяжелые гривны, укладывать их в кожаные мешки. Завтра на рассвете тронутся в путь. Бориска так был увлечен препирательствами с посадником, что даже не полюбопытствовал, куда это отлучался Добрыня. Суета, связанная со сборами, отвлекла Добрыню от грустных мыслей. Осталось только ощущение, что он слишком рано вернулся в этот город и что когда-нибудь он сюда вернется по-другому. Может, станет хозяином этого города. А иначе, пожалуй, не стоит сюда возвращаться.
Из города выехали, когда было еще темно. В окружении своих дружинников Добрыня вновь почувствовал силу и уверенность в себе. Теперь им предстояло ждать нападения, о чем предупреждал их с Борисом великий князь, давая наставления перед дорогой. Наверняка у шайки разбойников, которая хозяйничает в окрестностях Ростова, есть в городе свои люди. И, узнав о драгоценном грузе, шайка непременно вздумает напасть на отряд, особенно когда узнает, что охраны немного — всего два десятка всадников. Для этого-то и нужно было основную часть отряда укрыть в лесу и, на обратном пути соединившись с ней, постараться придумать какую-нибудь хитрость, чтобы выманить на себя разбойников, не подозревающих о действительной численности охраны.
Хитрость эта, впрочем, была уже придумана. И подсказал ее Добрыне и Бориске сам великий князь. Когда-то, очень давно, рассказывал он, в Греции произошел один случай, весьма назидательный. Войско осаждало мощную крепость и никак не могло ее взять. Тогда осаждавшие сделали из дерева огромного коня, внутрь которого посадили самых храбрых воинов. И преподнесли этого коня защитникам крепости, как бы в знак восхищения их мужеством. Коня затащили внутрь крепости, спрятанные воины вышли наружу и перебили всех защитников. Бориска сразу подхватил мысль великого князя и сказал, что коня пустого им сделать не удастся, да и по лесной дороге его не провезешь, а вот спрятать в крытых возах несколько десятков дружинников очень даже можно. Великий князь выдумку Борискину одобрил и намекнул, что от того, как юноши справятся с поручением, может зависеть их дальнейшая судьба. Добрыня же просто пришел в восторг от предстоящего дела. Наконец-то! Это не то что мечом размахивать, гоняясь по степи за удирающими булгарами. Это будет настоящий подвиг, если им с Бориской удастся избавить всех от шайки злодеев. В душе Добрыни пробуждались какие-то смутные надежды, в которых он сам себе боялся признаваться.
На рассвете они подъехали к месту, где в лесу были спрятаны телеги и находившаяся в них дружина. Все шло, как и было условлено. Старший при засаде дружинник Твердила увидел знак, поданный ему Бориской, и через небольшое время телеги, крытые наподобие половецких — шатрами, стали одна за другой выезжать на дорогу. Повозки производили впечатление груженных разным добром, и это впечатление не было обманчивым: в каждой из них сидело по пять человек, вооруженных луками и мечами, с большим запасом сулиц; снаружи никого не видно. Повозные — тоже дружинники, под простой холщовой рубахой у каждого надета кольчуга. Все было продумано. В молчании отряд Бориски и Добрыни поравнялся с обозом, рассредоточился вдоль него. Телеги с грузом серебра и золота, прикрытого сеном, были поставлены в середину обоза. Добрыня ехал сзади, чтобы видеть все. Когда стало совсем светло, Бориска присоединился к нему.
— Ну что? — спросил он вполголоса. — Хуже мы, что ли, тех греков?
— Князю скажи спасибо, — тихо ответил Добрыня.
— Я тебе, так уж и быть, скажу, — наклонился поближе Бориска, — Я, между прочим, раньше князя это придумал. Просто не успел первый сказать. А потом уж как-то неловко стало признаваться.
Добрыня, однако, не расположен был шутить. Вздохнул, покачал головой.
— Смотри лучше по сторонам.
Тележные оси были густо смазаны салом — чтобы не скрипели. Но все равно движущийся обоз производил достаточно шума и заглушал нечаянный хруст сучка под ногой. Для того чтобы услышать крадущихся тайком, нужно было напряженно вслушиваться в звуки окружавшего леса.
А утренний лес понемногу наполнялся звуками и шумами вовсе не тревожными. Запели птицы, послышался деловитый стук дятла. Лесная дорога, вся в солнечных стрелах, пробивавшихся сквозь листву, не выглядела опасной. Можно было посочувствовать тем, кто ехал в закрытых повозках и не видел всей прелести этого погожего летнего утра.
— А ты зачем в город ездил? — спросил Бориска.
Добрыня даже вздрогнул. Несколько мгновений раздумывал: говорить или не говорить? Сейчас почему-то особенно не хотелось врать Бориске или уклоняться от ответа. Решил сказать.
— Мамка у меня там похоронена. К ней ходил.
Бориска, кажется, сам не рад был, что полез с расспросами. Давно еще и Юрята и Любава запретили ему говорить с Добрыней о его настоящих родителях. Неловко получилось.
Дальше ехали молча. Прислушивались, приглядывались. Нет — лес был по-прежнему тих и спокоен. Никто пока не собирался на них нападать.
— Ты не сердись на меня, Добрыня, — неожиданно виновато сказал Бориска. — Я ведь не знал.
Добрыня улыбнулся, хотя Бориске показалось, что на глазах у него блеснули слезы.
— Ничего, брат, — сказал Добрыня.
Если бы та шайка разбойников напала на них именно сейчас, то она выбрала бы самое неудачное для этого время. Добрыня был готов сразиться хоть с целым полком. Он даже мечтал, чтобы разбойников оказалось как можно больше, потому что броситься в самую гущу и рубить наотмашь — это было самое лучшее, чем он мог выразить свою любовь к брату. Добрыня знал, как бывает сладко в упоении битвы хоть на краткий миг вспоминать о том, что бьешься, защищая близких тебе людей.