Да ведь это прямо сказано про Всеволода Юрьевича! Разве не для того он копил богатства и силу, чтобы все это служило процветанию его земли? Мало ли вдов и сирот получило от него помощь? А насчет жизней христианских — тут даже у самого злого врага не повернулся бы язык, чтобы упрекнуть великого князя. Ведь он всегда стремился не проливать русской крови. Врагов своих миловал. Даже самого большого ненавистника своего — князя Ярополка Ростиславича — давно уже приказал выпустить из темницы и отправить туда, куда захочет. Даже серебра дал на дорогу. Выпускали его, конечно, тайком, ночью, чтобы никто не видел — так великий князь спас заклятого врага своего от народного гнева.
«Бойтесь всякой лжи, пьянства и любострастия. Чтите старых людей как отцов, любите юных как братьев. В хозяйстве сами прилежно за всем смотрите, не полагайтесь на отроков и тиунов, да гости не осудят ни дома, ни обеда вашего».
И тут великий князь все заветы выполнил. Исключая, может, того, что касается любострастия. Но что называть любострастием, губящим тело и душу? Всеволод Юрьевич никогда не прибегал к насилию, и если порой не мог противиться желаниям тела, то при этом и тела не губил, помогая ему освобождаться от греховных желаний, и душу не губил также, ибо всегда раскаивался в содеянном. Другие князья при живых женах содержат наложниц — вот это действительно грех. А то, что произошло с великим князей несколько раз и, наверное, произойдет еще когда-нибудь, — не грех, а лишь сладкое отдохновение от своего долга, отдохновение краткое, мимолетное, после которого долг выполняется с еще большим рвением. И, за исключением неясного места о любострастии, в поучении Мономаха дальше к великому князю можно отнести все:
«Путешествуя в своих областях, не давайте жителей в обиду княжеским отрокам, а где остановитесь — напоите, накормите хозяина. Всего же больше чтите гостя — и знаменитого, и простого, и купца, и посла. Если не можете одарить его, то хотя бы брашном и питием удовольствуйте, ибо гости распускают в чужих землях и добрую и худую об нас славу. Приветствуйте всякого человека, когда идете мимо. Любите жен своих, но не давайте им власти над собою».
Опять же — что называть властью жены над собой. Порой и власть жены — благо, если жена мудра, незлобива и любит супруга своего. А княгиня Марья именно такова.
До глубокой старости дожил Мономах. Много славных дел совершил, среди которых одно из славнейших — то, что построил город Владимир. Внуки Мономаховы сделали этот город великокняжеским. Отсюда теперь исходит воля, которой подчиняются многие славнейшие властители земли Русской. Так есть, так будет.
Три сына великого князя — три наследника и продолжателя его дел — росли, слава Богу, здоровыми. Скоро Константин должен был войти в отроческий возраст.
Великий князь и княгиня заботились о его воспитании. Не только мечом размахивать да рядить войско должен уметь властитель, каковым станет Константин. Главная сила — в уме, а его надо развивать с детских лет. Для этого к княжичу были приставлены учителя, учившие его письму и языкам. Необходимо также было учиться счету. Должен был уметь князь разбираться в торговых делах, судейской премудрости, вирах и продажах, строительстве крепостей и храмов — много умения и знаний нужно властителю. И Константин, радуя отца и мать, хорошо усваивал то, чему его учили. Судя по всему, он обещал оправдать возлагаемые на него надежды.
Однако книжная премудрость — хорошо, но самой лучшей наукой для Константина великий князь считал познание жизни — как она есть на самом деле, без прикрас. В этом он и сам мог быть для сына хорошим учителем: позволял ему присутствовать при разбирательствах всевозможных дел, которыми, как государь, обязан был заниматься. Брал сына с собой на полюдье — когда объезжал обширные владения, верша на местах справедливый суд, а иногда, для пользы юного князя, и беспощадную расправу с теми, кто ее заслужил: Константин должен был осознать, что такое княжеская власть и как она беспредельна.
Константин уже имел собственное боярское окружение и свои приписные земли, которым был полный хозяин. Он имел доходы, свою конюшню с полусотней великолепных коней, дворовую челядь, небольшую, пока вроде игрушечную думу, обсуждавшую с княжичем разные мелкие вопросы его маленького внутреннего княжества. У Константина был даже свой полк, состоявший из молодых дружинников и боярских детей. Сотника Крюка княжич называл воеводой, и никто над этим не смеялся. Видя, каким не по возрасту разумным становится Константин, знатнейшие мужи владимирские считали за большую честь добиться благосклонности княжича или пристроить возле него своих детей — для будущей службы будущему великому князю.
Но, конечно, самым главным человеком в окружении Константина оставался Добрыня Юрятич. Когда Добрыня был с княжичем, тот делался и разумнее, и веселее, и спокойнее — Константину словно передавалась частица той силы и доброты, что исходила от любимого дядьки и воспитателя.
Их отношения были не такими, как в свое время у Всеволода и Юряты. Добрыня не стал княжичу Константину слугой, нянькой и тенью — для этого у Константина было достаточно других людей, не то что у Всеволода в юности. Добрыня стал настоящим другом княжича — любящим и всегда стремящимся понять и помочь. Для этого и стараться было не нужно — он полюбил Константина и даже иногда жалел, что тот — сын великого князя, а не его, Добрыни. Именно такого сыночка он хотел иметь.
Общаться им приходилось, однако, не так часто: иногда великий князь сам занимался сыном, иногда Добрыня уезжал выполнять поручения государя. Кроме того, в отличие от Юряты, посвящавшего Всеволоду все свое время, Добрыня был семейным человеком, и юный Константин никогда не старался его задерживать возле себя, если видел, что друга тянет к семье. Княжич не сердился за это на Добрыню.
А того действительно тянуло в семью. То ли причиной была прямая и бесхитростная природа его, раз и навсегда повелевшая: вот жена твоя, и люби ее, потому что другой не будет, то ли ясноликая Влада оказалась именно такой, какая ему была нужна, но жили они хорошо — душа в душу, едва ли не с первых дней супружества, когда еще не преодолено было взаимное смущение. Добрыня и Влада сразу подошли друг другу, как из целой связки перстней в лавке у торговца узорочьем лишь один перстень, бывает, подходит к пальцу. Мастерицей оказалась Любава, выбрав Владу для своего приемного сына.
Свадьбы сыновьям Юрята справлял по очереди. Сначала женил Бориса, потом Добрыню. Средств на это у Юряты, слава Богу, хватило. И венчал обоих сыновей новый епископ Иоанн, и обе свадьбы получились такими, что не стыдно ни перед кем, — шумными, веселыми, с множеством знатных гостей. Великий князь с княгиней побывали на обеих.
С Еленой тоже все обошлось. Уже после свадьбы Любава выведала, что княжна, узнав, что милый ее женится, даже как-то успокоилась, не плакала, не кричала, наоборот, словно обрадовалась: сидела молча, улыбаясь бессмысленной улыбкой, покачивалась, прижимая что-то к груди, мычала под нос, как будто убаюкивала младенца. И с этого дня стала тишеть, погруженная в свои думы, будто знала что-то такое, что недоступно было понять другим. Старухи, состоявшие при Елене, говорили: она стала лучше, чем раньше была. Любава, перекрестившись с облегчением, решила — это Бог их всех спас, вразумил княжну.
Добрыня с Владой жили своим домом. С позволения великого князя Юрята выстроил молодым дом неподалеку от своего. Борис же с Ориной остались жить в старом доме, при отце и матери. Хотел Юрята и Борису дом выстроить, но великий князь посоветовал не спешить с этим, потому что имел на Бориса, виды. Ну, виды великого князя есть причина уважительная. С тем и зажили.
Не прошло и года, как Влада родила Добрыне дочь. Назвали Улитой и окрестили под этим именем, но с Добрыниной легкой руки для всех она была Первуня.
А Юрята, наверное, радовался больше всех — внука ведь появилась у него. Он сильно постарел, выглядел совсем дедушкой. Хоть и была еще сила в руках, но уже не та, что всего несколько лет назад. Теперь, для того чтобы на коня влезть и мечом взмахнуть, приходилось напрягаться. Совсем не то что в молодости, когда своих телесных усилий не чувствуешь — и руки и ноги делают все сами и не знают устали. А сейчас, когда сыновья большие, младший сын Любимушка тоже растет как колос под летним солнцем, да и внуки пошли — того и гляди Борис подсыплет, да и Добрыня не остановится же на единственной дочери — сейчас молодиться было уже вроде и ни к чему. Пора жизни идти к своему завершению, да Бога надо благодарить, что так славно она завершается.
Любава, женив сыновей, или, как она говорила — сбыв их с рук, будто новой любовью загорелась к мужу. Такая стала ласковая да покорная, во всем ему угождала. Сына Любима вдруг взялась растить в каком-то чрезмерном почтении к отцу, пресекала всякое слово или действие сына, если ей казалось, что это сказано или сделано без священного трепета перед Юрятой. Самому Юряте, не привыкшему, чтобы перед ним трепетали, даже становилось неловко, он одергивал жену — и это была единственная причина, из-за которой у них происходили небольшие размолвки.
У Бориса с молодой женой складывалось не так счастливо, как у Добрыни, но об этом знали только Борис и Орина, которой казалось, что муж к ней холоден. Молодые не ссорились, на людях бывали вместе, но по ночам Орина, бывало, плакала. Она старалась плакать незаметно для Бориса, он все же это видел — и не спешил ее утешать. И это ее огорчало еще больше.
Когда на свадьбе сидели рядом, Борис казался ей таким ласковым и влюбленным. Но потом, когда их отвели в спальные покои, он разочаровал ее, исполнив лишь то необходимое, что требовалось для брачной ночи. Но сверх того ничего молодой жене не подарил, словно скупой, больше всего опасающийся, как бы не переплатить за товар. Это ли не обида для девушки? Ведь Орина знала, как это бывает, — ей рассказывали.
Ну хорошо, первая ночь — понятно, устали за день, в храме настоялись, переволновался муж. Орина заснула, как в воду опустилась. Но и в следующие ночи было так же скучно.