— Это что, замаскированный комплимент?
— А еще можно подарить десять телевизионных антенн — очень полезная в хозяйстве штука: можно сушить полотенца, вешать шляпы, фехтовать, бить тараканов на потолке и изображать стадо крупнорогатого скота — самое подходящее занятие для избранного общества, хоровое интеллектуальное мычание на тему «Здравствуй, ферма, дом родной!»
— Почему ты купил одну плитку? Мне еще хочется…
— Нормальные люди перед посещением дней рождения сидят голодом неделю или нагуливают аппетит бегом вокруг дома, но ни в коем случае не набивают желудок шоколадом.
— Ты прав… Хотя я и люблю шоколад, но еще больше люблю салат из крабов, маринованные грибы, копченую осетрину, сыр с орехами, фаршированные кальмары, молочного поросенка и торт «Птичье молоко»…
— А я утром так торопился в библиотеку, что не успел даже чаю попить.
— Бедняжка, — Марина повернулась к стеллажу с телевизорами, отразилась в экранах, загнала кудряшки под шапку.
За прилавком включили магнитофон. Марина что-то сказала, но студент не разобрал и послушно двинулся за ней к выходу. Запись была чистая, на низких тонах вибрировало стекло, ударник перешел на соло. Вдруг звук исчез, что-то упруго щелкнуло. Марина обернулась, но сказать ничего не успела — опять ударник вырвался на свободу: покупатель старательно пробовал ручки тембра и громкости.
— Знаешь, поехали в «Парфюмерию», — Марина подняла воротник. Обойдется духами…
Через два часа они стояли перед Марининым домом. Студент все еще держал в руках запакованную в хрустящую пленку коробочку с духами.
— Значит, так, — Марина взяла подарок. — Сейчас сбегаю переоденусь…
Студент дождался, когда она завернет за угол, и вошел в «Гастроном».
Могла бы и домой пригласить… Постоял бы у порога, не привыкать…
Он пересчитал мелочь, оставшуюся с тройки. В конце зала мужчина, расстегнув пальто и положив ушанку на высокий стол, доедал пирожное, крошки сыпались ему на шарф.
Успею перекусить…
Студент взял четыре пирожка с ливером — пока нес их до столика, бумага успела промаслиться. Вернулся за кофе.
Мужчина стряхнул крошки с шарфа и принялся за очередное пирожное.
Студент тоже расстегнул пальто, снял шапку.
Могла бы вчера предупредить, что ожидается торжество… Поприличней бы оделся — а то ни галстука, на запонок… Ботинки бы не заставили снять, терпеть не могу танцевать в носках… Наверняка там будет приличная компания… Врезать им что-нибудь из протопопа Аввакума или Эразма Роттердамского…
Студент дожевал последний пирожок, допил остывший кофе. Носовым платком тщательно вытер замасленные пальцы и губы.
Марина узнает про эти черствые пирожки — засмеет… Не мог, видите ли, дождаться салата из крабов…
Студент вышел из «Гастронома». Ветер беспокоил сугробы у дороги, обтекал тополя, не давал снежной крупе успокоиться, гнал ее над затоптанным льдистым тротуаром. Прохожие отворачивались, закрывались руками, а когда ветер особенно наглел, замирали, подставив спину или бок под резкий порыв, и торопились дальше.
Студент свернул за угол — здесь было тише. Поднял воротник — шею обдало холодом.
Марина, выходя из-за дома, сразу наткнулась на студента. Постояли почти вплотную друг к другу. Она была без очков и беспрестанно моргала. Он вдыхал аромат резких, дразнящих духов и не мог отвести взгляда от ее переносицы — след от тяжелой оправы казался ему рубцом, как будто напоролась на ветку, выбегая из подъезда. Она вдруг перестала моргать, чуть лизнула помаду на губах, отступила на два шага — черная сумка на длинном ремне качнулась маятником.
Потом они долго шли по улицам, часто молча останавливаясь — то ли оттого, что слишком резок был ветер, то ли просто им некуда было торопиться.
Когда остановились в очередной раз, студент вдруг заметил, что они уже полчаса назад были возле этой аптеки. Тогда еще удивил резкий запах лекарств. Студент повернулся лицом к витрине и увидел ряды склянок в узких высоких шкафах, черную тугую кислородную подушку в самом углу.
Значит, сделали круг.
— Ну ладно, я пойду, — Марина обмотала ремень сумки вокруг желтой перчатки. — Спасибо, что проводил и помог выбрать подарок…
— Не за что…
— Я бы с радостью пошла с тобой к Светке, но пойми, там будет сугубо феминизированное общество, традиция…
— А если я подожду здесь?
— Глупый… Во-первых, замерзнешь, во-вторых, это долгая история, в-третьих, хоть чуточку-то надо работать над дипломом — тем более, такая захватывающая тема, — она тряхнула сумкой — разошелся замок и мелькнул подарок, схваченный шелковой лентой. — Не сердись.
— Может, еще погуляем?
— Давай я провожу тебя до остановки…
В троллейбусе, на задней площадке, в толкотне, обхватив поручень, он вспомнил, как Марина отламывала по долькам шоколад с орехами, потом вспомнил стеллаж, заставленный телевизорами, и в одном мертвом экране — ее лицо, в другом — рука, трогающая пряжку на поясе.
Троллейбус резко тормознул. Студента прижали грудью к поручню.
С ближнего сиденья из-за плеча матери выглядывал карапуз в пушистой шубе, облизывал потрескавшиеся губы, моргал.
Студент отвернулся.
— Вы на следующей выходите? — спросил кто-то простуженно в самое ухо.
— Да, — оттеснив плечом неуклюжего пассажира, он двинулся к выходу, хотя до его остановки было еще минут сорок.
Вырвавшись из троллейбуса, перебежал на ту сторону дороги, едва дождался обратного маршрута и втиснулся в переполненный салон.
Вернувшись, студент основательно изучил аптеку — прочитал названия всех таблеток, разложенных под стеклом, осмотрел фаянсовые предметы и костыли, щелкнул пальцем кислородную подушку и целых полчаса не мог оторваться от жирных пиявок в широкой банке. А уходя, купил за шесть копеек аскорбинку, высыпал таблетки в ладонь и набил ими рот.
Когда стемнело, зашел в подъезд, отогрел руки, но, боясь пропустить Марину, снова вернулся к аптеке — и так шастал, пока не дождался.
Он увидел ее сразу, едва шагнул из-за угла. Марина стояла у витрины с тем длинным с биофака.
Смеялась, разговаривала, взмахивала руками. Ее шапка искрилась в полосе света от витрины.
Парень, зашвырнув сигарету в сугроб, вдруг обнял Марину.
Студент попятился, задел угол плечом.
Он то бежал, то шел через хмурые, воющие метелью дворы, а очутившись на тротуаре в кипении снега, вновь торопился к черному пятну следующей арки, подальше от назойливых фонарей. Снег догонял его, срываясь с крыш, выкатываясь из-за угла, гнал, прижимал к сугробам, но вытоптанные тропы еще угадывались в круговерти, и отблески окон, как ступени бесконечной лестницы, вели к черноте глухих стен.
В длинном гулком тоннеле наконец остановился. С улицы вклинивался свет пролетавших машин, и тогда на крышке люка возле стены угадывались притихшие взъерошенные голуби. Из-под тяжелой чугунной крышки сочился пар. Но вот ветер добрался и сюда — загудело, как в аэродинамической трубе…
Он приехал домой на последнем троллейбусе. Сбросил пальто на пол, еле развязал шнурки онемелыми пальцами. Долго сидел в прихожей, наблюдая, как оттаивает пальто, — и вдруг обнаружил, что до сих пор не снял шапку. Раскисшую шапку положил наверх, поднял тяжелое пальто, встряхнул, открыв дверь в ванную, — по кафелю разлетелись брызги. Отнес пальто к себе в комнату, повесил на спинку кресла поближе к батарее. Вернулся, открыл кран — трубы завибрировали.
Хорошо, что увидел ее с длинным, а то бы мучился, надеялся… Поиграла, как кошка с мышкой. Не зря торчал в аптеке, не зря в подъездах мялся… А если бы узнал все позднее, когда втюрился бы в нее по самые уши?.. Сейчас же — легкое опьянение; к утру пройдет, и ничего не останется…
Отлежавшись в ванне, окатился прохладным душем, растерся полотенцем, натянул тренировочный костюм, устроился на кухне.
Написать ей, что ли, письмо… Пусть не думает, что страдаю, мол, так и так… Авантюра, порожденная неуемным воображением Андрюхи, рухнула… Приходил не из-за твоих красивых глаз, а из-за папаши…
На кухню вышла мать в халате. Налила кружку чаю, села напротив и стала смотреть на него.
— Нагулялся?
— Угу…
— Опять с Андрюхой в кино торчали?
— Вроде…
— Кстати, тебе звонила Тамара… Завтра у вас консультация на кафедре, в десять…
— Без нее знаю прекрасно.
— Утром купила две банки эмали… Надо будет перед родительским днем оградку подновить…
— Мы же в том году и оградку покрасили, и тумбочку.
— Грязновато получилось…
— Кисть попалась паршивая… Ты больше такую не покупай… Надо соседа попросить, может, японскую достанет…
— Ты у него опять пластинки брал?
— Всего две… Сказал, подождет до стипехи.
— Ладно, пойду…
Мать выплеснула остывший чай в раковину — так и не отпила ни глоточка.
Студент положил вилку, отодвинул тарелку.
Да, последний раз они были у бабки Анны по весне. Поехали на кладбище вдвоем. Заказали такси, положили в сетку банку краски, новую кисточку с еще не оторванным ценником. К себе в сумку мать поставила бутылочку ацетона. Приехал на кладбище, с трудом отыскали могилу. Она теперь была далеко от края. Плотный клин оградок, выбравшись из тесноты рощицы, позванивая металлическими листьями венков, захватывал когда-то плодородное поле — оспины могил да кое-где на уцелевшем дерне трава — издали она кажется бумажной, как вылинявшие цветы, прикрученные к облупленным прутьям…
Студент поставил сковородку в раковину, залил водой. Тщательно вытер стол. Потом взял металлическую щетку и принялся очищать дно сковородки.
Мать утром удивится… После консультации рвану прямо в библиотеку, засяду всерьез…
Поставил сковородку на видное место, повесил щетку над краном. Вымыл руки, выпил еще кружку чая и ушел спать.
В комнате от сохнущего пальто воздух был как в кладовке под лестницей.
Один раз, играя в войну, сидел за бочкой, накрывшись фанерой и заставив ноги ящиком. Ребята заглядывали в кладовку раз пять, но так и не обнаружили его, а он выскочил в самый ответственный момент, а потом рассказывал, как у его носа по крышке бочки пробежал мышонок, и девчонки, взвизгивая, бегали смотреть то место. Про мышонка он, конечно, наврал. Не рассказывать же про то, нестерпимо хотелось чихать и как занемели ноги. А в том, что появился из кладовки в нужный момент, виновата паутина. Привстал размять ноги, да и цапанул ее затылком, как будто летучая мышь при