асть устанавливали…
И Лагутин настоял на своем: смертные приговоры железнодорожникам были отменены. Жохова и вовсе отпустили на свободу, объявив ему пролетарский выговор, — Тихон выяснил, что сын его на фронте вступил в большевистскую партию и погиб под Нарвой.
5. Пожары
К городу, будто вражеский фронт, подступала зима, все чернее становилась вода в Волге и Которосли, по ночам к берегу примерзал тонкий припай, жители напяливали на себя изношенные шинели и фуфайки, всякое рванье. Той одежды, которую сразу после мятежа выдали из интендантских складов, на всех не хватило.
Контрреволюция душила Советскую власть голодом, разрухой, бандитским разбоем. Теперь делала ставку на будущие морозы, решила оставить город без топлива. В городе начались пожары…
И раньше с каланчи пожарного депо на Семеновской площади наблюдатели замечали огни у Леонтьевского кладбища, у Городского вала, за Которослью. Били в колокол, взлетали на мачту шары, указывающие, в каком районе пожар, из широких ворот выезжала пожарная команда. И всякий раз тревога оказывалась ложной: то горел сухой мусор на пустыре, то у развалин кожевенного завода полыхал костер из облитых бензином бревен.
Когда запылали железнодорожные мастерские возле Московского вокзала, пожарники выехали туда не сразу, подумали: опять ложная тревога, не стоит из-за пустяка лошадей гонять.
Почти одновременно вспыхнули дровяные склады на Стрелке. Стало ясно: это поджоги, к местам пожаров выехали чекисты Зубков и Лобов.
Вольно-пожарная дружина железнодорожников отстояла мастерские, возле которых были большие запасы угля, а склады на Стрелке сгорели почти полностью — пожарные телеги застряли в ямах, в которых брали песок на городские нужды, огонь тушили лишь брандспойты с казенного парохода. Может, и ямы копали не только из-за песка, но в расчете на этот пожар.
Загорелись штабеля леса в Коровниках, над ними поднялся столб дыма, под ветром опрокинулся, вытянул к Заволжью черный, клубящийся хвост.
Лагутин послал туда Тихона. Когда машина губчека, гремя рассохшимся кузовом, фыркая старым фиатовским мотором, выехала на дамбу, стало видно и пламя — оно жадными языками лизало низкое облачное небо, освещало купола церквей, острым углом вонзившуюся в небо шатровую колокольню.
— У лесопилки Глинского горит, — определил водитель Краюхин, с усиками, как у киногероя, в кожаной куртке и фуражке, в огромных кожаных крагах.
До самого склада машина не доехала, засела в грязи. Пытались стронуться назад — грязь всосала машину еще глубже, по самое шасси.
Обругав водителя, Тихон выпрыгнул из кабины, пошел пешком.
Телеги с бочками застревали, воду приходилось выливать и поворачивать назад. Матюкались потные извозчики, ржали лошади, скрипели и трещали телеги, у конторы склада непрерывно били в колокол.
Здесь пекло так, что рукавом приходилось заслонять лицо, искры прожигали одежду. Взмокшие рабочие бегали с баграми и ведрами, откатывали бочки с керосином.
Каким-то чудом сюда проехала карета скорой помощи, у конторы стонал обгоревший складской сторож.
Тихон схватил за плечо рабочего с красными лихорадочными глазами, с лицом в копоти и с царапиной во всю щеку. Показал чекистское удостоверение, спросил, как найти заведующего складом.
— Из Чека? Вовремя, товарищ. Мы Шанина, заведующего, до выяснения под замок посадили, в конторе он. Может, и не виноват, а проверить надо…
Вид у Шанина был взволнованный и утомленный, взгляд с Тихона беспокойно перескакивал за окно, где бушевал огонь, руки в нетерпении ерошили ежик волос на голове.
Чекист попросил рассказать, как начался пожар, положил на стол стопку бумаги. Шанин возмутился, дряблое лицо задрожало:
— Тушить надо, а не рассказывать! Да и рассказывать нечего — произошло самовозгорание медного купороса.
— Самовозгорание? — удивился Тихон.
— Сразу видно, молодой человек, что вы ничего не смыслите в химии.
— А вы объясните.
Шанин начал сыпать мудреными химическими терминами, Тихон добросовестно записывал за ним.
Когда протокол был составлен, заведующий пожаловался на самоволие рабочих:
— Вместо того чтобы организовать тушение пожара, я должен сидеть здесь. Это безобразие! Лучше меня этого склада никто не знает, это не склад, а лабиринт из дров.
— Вам придется вместе со мной поехать в губчека, — заявил ему Тихон.
Шанин чуть ли не со слезами просил оставить его на складе, бил себя в грудь:
— Без меня рабочим с огнем не справиться, поймите вы это. Надо обязательно отстоять лесопилку, там дорогие машины, оборудование!
Доводы заведующего звучали убедительно, пламя за окном подступало к самой конторе. И Тихон решился:
— Со склада никуда не уходить, можете сегодня же потребоваться!
Краюхин за это время успел как-то развернуть машину, быстро доехали до губчека.
Лагутин сам вел допрос заведующих складами на Стрелке и в железнодорожных мастерских. Тихон положил перед ним протокол допроса Шанина. Предгубчека бегло просмотрел его, спросил, где Шанин.
— Остался на складе тушить пожар. Я предупредил, чтобы никуда не отлучался, если потребуется — вызовем.
Лагутин вскочил на ноги, пальцем показал на заведующих складами:
— Эти вот тоже хотели на самовозгорание свалить, а уже вещички приготовили, вовремя их Зубков и Лобов накрыли. Сейчас же марш в Коровники, одна нога здесь, другая там! Чтобы через час Шанин был в Чека!
Когда Тихон примчался на склад, заведующего здесь уже не застал. Расспросил людей, но никто Шанина на пожаре не видел — он исчез сразу же, как только ушел чекист.
— Он живет в доме Градусова. Может, успеем перехватить? — сказал рабочий с расцарапанной щекой, смотрел на чекиста подозрительно.
По тому, какой беспорядок был в квартире заведующего — вещи раскиданы, ящики стола выдвинуты, опрокинут стул, — Тихон понял: сюда Шанин не вернется. В шкафу на кухне нашел начиненную ручную бомбу, наряды на бензин союза потребительских обществ и фальшивую печать этого союза.
От соседей узнал: брат Шанина участвовал в мятеже и по приговору губчека месяц назад расстрелян.
Когда садился в кабину грузовика, заметил, как губы Краюхина кривит ухмылка, вздрагивают тонкие ноздри.
— Что, улетела птичка? — не удержался водитель. — Не надо было, товарищ чекист, рот варежкой раскрывать, сейчас Лагутин задаст перцу.
— На дорогу лучше смотри, а то опять застрянешь, — процедил Тихон, и сам понимая, что наказания ему не миновать.
В этот же день он получил выговор по губчека. Оправдываться было нечем, из допросов арестованных выяснилось, что Шанин — один из организаторов поджогов, он подкупал других заведующих, расплачиваясь с ними драгоценностями, украденными из Федоровской церкви. Выходило, что он получил их от ротмистра Поляровскоко, все еще гуляющего на свободе.
Арестованные назвали адрес, где может скрываться Шанин, — Варваринская, шесть. Послали наряд чекистов, но Шанин сумел скрыться. Только через неделю его арестовали в Курбе. На допросах о связях с подпольем он ничего не сказал и по решению Ревтрибунала был расстрелян.
От оперативной работы Тихона освободили. Лагутин ввел его в комиссию, которой поручили ревизию на железной дороге. Тихон расстроился, решил, что теперь серьезное дело ему уже не доверят.
О необходимости ревизии говорили еще до мятежа: старые специалисты в складах и пакгаузах прятали оборудование, продовольствие, топливо. Многое потом попало в руки мятежников. В загнанных в тупики товарных вагонах комиссия губчека обнаружила тонны запасных деталей к заводским машинам, тысячи метров телеграфных проводов.
Разоблачив железнодорожных саботажников, принялись за речных. Здесь улов был еще больше — на баржах, стоящих, в затоне, нашли тысячи пудов нефти, сотни пудов гвоздей, в которых после мятежа город нуждался особо.
Тихона послали на одну из самых неказистых барж. С полузатонутой кормой и бортами с вырванными досками, она напомнила ему баржу смерти. Было жутковато, когда с фонарем в руке по скользкому трапу спустился в сырой и холодный трюм, заставленный деревянными, плотно сколоченными ящиками. Сверху капали студеные капли, под ногами хлюпала вода, в темных углах попискивали крысы.
Вскрыв один из ящиков, Тихон увидел тщательно упакованные, потрескавшиеся, с черными глазницами и выбитыми челюстями, черепа. Что за чертовщина? Вскрыл другой ящик — там оказались какие-то кости с бумажными номерками, в третьем ящике — то же самое.
Пошел в губчека. Лагутина увидел во дворе — он куда-то собирался уезжать, садился в кабину к Краюхину. Выслушав рассказ о костях, разложенных по ящикам, улыбнулся, объяснил:
— Не иначе как ящики из археологического музея. К нам уже обращались из Питера — оттуда музей во время германского наступления эвакуировали.
О находке на барже как-то узнал Зубков, наверное, от Краюхина. Однажды остановил Тихона в коридоре губчека, поинтересовался с самым серьезным видом:
— Слышал, ты жуткое преступление раскрыл?
— Какое преступление? — не сразу понял Тихон, о чем речь.
— Не скромничай. Редко у нас в губчека такие преступления раскрывают — целый ящик одних черепов! — расхохотался чекист на весь коридор. — Жди от Лагутина благодарности.
Сказал он это шутя, но шутка его оправдалась — за ревизию Тихону в числе других объявили благодарность. Старые спецы, прятавшие грузы, ссылались на забывчивость, на неразбериху в документах, однако комиссия доказала — это саботаж. Арестовали около сорока человек, а через несколько дней губернская газета сообщила: «Восемнадцать человек из виновных в укрытии особо ценных грузов уже нигде и никогда не будут мешать Советской власти».
По вине саботажников стояли заводские машины, замерзали в нетопленых квартирах дети. Суровость приговора так подействовала, что «само собой» нашлось еще много «потерянного» на складах и баржах.
После того как Тихон поработал ревизором, Лагутин переменился к нему, стал добрее, Но окончательно поверил в парня после одного случая…