Через час остановились в ольшанике возле хутора, всмотрелись, нет ли чего подозрительного.
Дом был широкий и приземистый, с покатой железной крышей, дощатым навесом над дверью и пятью окнами в кружевах резных наличников. Слева стоял сарай с распахнутыми настежь воротами, в нем две телеги. К стене сарая привалились сани с ржавыми полозьями, напротив — колодец с очепом.
На хуторе было спокойно; все строения, как нарочно, открыты со всех сторон, незаметно не подойдешь.
Из избы вышла высокая баба с лукошком, высыпала на землю зерно и скрылась в доме. Немного погодя появился хозяин хутора, зачерпнул из колодца воды и унес ведро во двор.
На крыльцо вышел парень в пиджаке, черной рубахе навыпуск, в сапогах гармошкой.
— Никон Ипатьевич, ну-ка глянь! — сказал Тихон.
— Чужой! А может, этот самый племяш, — сиповато произнес Жохов. — Я ведь его только пацаном видел.
Лобов раздумывал, как поступить, а Тихона так и подмывало броситься вперед, скрутить парня, пока тот ничего не подозревает.
— Чего канитель тянем? — ворчал Жохов.
Милиционер его поддержал:
— Нагрянуть под предлогом изъятия самогона — и дело с концом.
— А вдруг там бандиты отсиживаются? И сколько их? — спросил Лобов. — Нет, иначе сделаем. Ты, Тихон, вместе с Жоховым здесь останешься, если что — прикроешь.
Пригнувшись, Лобов и милиционер ушли жиденьким ольшаником в сторону хутора. Время тянулось медленно.
— Уснули они, что ли, в кустах? — ворчал Тихон.
Минут через десять на крыльце появился Рожков, замахал фуражкой.
— Чисто сработано, — одобрительно сказал Жохов.
Но Тихон засомневался:
— Уж больно все просто. Не пустой ли номер?
Когда вместе с Жоховым он вошел в избу, то увидел такую картину: хозяева хутора сидели на лавке, парень за столом, не торопясь, тыкал вилкой в квашеную капусту, хрустел нарочито, поглядывая на Лобова.
Тот держал в правой руке наган со взведенным курком, в левой браунинг. На столе бутылка, сковорода с жареной рыбой, миска с капустой, ломтики сала на блюдце.
— Ну, есть грех! И аппарат у меня есть, — торопливо говорил Гурылев. — Кто сейчас не гонит? А тут вскочили, «руки вверх» и по карманам шарить, как налетчики. Ну, заехал родственник по случаю.
— А вот это как у родственника оказалось? — Лобов подбросил на ладони плоский браунинг.
— Кто сейчас без оружия? — бойко ответил парень. — У меня и граната была, да истратил — вон рыба на сковороде.
— Дайте-ка ваши документы, — приказал Лобов.
Парень хмыкнул, полез в карман пиджака. По справке, выданной штабом второго Советского полка, «красноармеец Хрыков Семен Степанович уволен в бессрочный отпуск из-за тяжелого ранения».
Парень был красив, но левую щеку пересекал глубокий пулевой шрам. Видно, стреляли в упор, но пуля прошла по касательной.
— Где это вас так? — спросил Лобов, кивнув на шрам.
— Было дело под Полтавой. А точнее если — памятка от есаула одного, царство ему небесное!
— Сейчас чем занимаетесь? Где служите?
— На фронте кашеварить приходилось. Устроился поваром в детскую колонию. Тут близко, в монастыре.
Справка была липовая — это Лобов понял сразу. И Жохов говорил, племянник у хозяйки хутора в школе прапорщиков учился, в офицеры выбился. Потому сказал напрямик:
— Может, посерьезней есть документ?
Хрыков весь подобрался:
— Тетушка! Подай-ка шинель.
Гурылева грузно поднялась с лавки, подошла к дверям, сняла с гвоздя почти новую шинель.
Почувствовав опасность, Тихон подвинулся к парню, но все-таки оплошал; Хрыков оттолкнул хозяйку на Лобова, ударил в живот Тихона и бросился к дверям. За ним кинулся милиционер.
Тихон ослеп от боли, выхватил пистолет, но стрелять, конечно, не мог. В избе происходила свалка, что-то падало со звоном, раздавались тяжелые удары, хрип. Потом — задыхающийся голос:
— Тихон! Убери пистолет!
Это кричал Лобов, растирал кулаком разодранную чем-то острым щеку. Жохов, раздувая ноздри, держал за локти Гурылева. Хозяйка всхлипывала, прижавшись к стене. Лишь парень неподвижно лежал на полу, лицом вниз.
— Это я его рукояткой, — виновато произнес Рожков, глядя на убитого.
Лобов перевернул Хрыкова лицом вверх, покачал головой, но попрекать милиционера не стал: в правой руке убитого, крепкой, с узловатыми пальцами, был зажат кухонный нож.
Кивнув на покойника, начальник иногороднего отдела спросил Гурылева, зачем приходил парень.
Хозяин ответил, не сморгнув:
— Так ведь знамо зачем — навестить по-родственному. Это племяш Матренин. А теперь, выходит, покойник, — словно сразу поглупев, добавил с кислой ухмылкой.
— Значит, правду говорить не будешь? — промолчав, выразительно спросил Лобов.
— Я вам, гражданин дорогой, как на духу все. А уж зачем он бежать вздумал — убей бог не знаю. С фронта дерганый явился, контуженный. Видать, почудилось что. А ты, Матрена, не убивайся шибко: богу хорошие люди тоже нужны.
— Оружие сам покажешь или нам искать?
Гурылев натянуто рассмеялся:
— У меня оружие? Шутишь ты, начальник, окромя ножей и вилок, ничего нету. Чай, деревенские собак навешали, — угрюмо глянул он на Жохова.
Лобов приказал начать обыск. В темных сенях, в сундуках, на чердаке, где сушились березовые веники, в яме под сенями нашли такую уйму наворованного в мятеж барахла, что лишь плевались с отвращением: кружевное женское белье, серебряные подстаканники, ложки, оклады с икон. Только карманных часов почти десяток. На одних, на крышке с внутренней стороны, была выгравирована надпись: «Фельдфебелю Гурылеву за верную службу престолу. Граф фон Мейер». Понял Лобов: на совести хозяина хутора не только мародерство в мятеж.
Хозяйка из-за ворованного барахла заголосила громче, чем из-за убитого племянника. А Тихону вспомнилось Заволжье после мятежа: улицы с темными проемами пожарищ, обгорелые деревья без листвы, разграбленный отцовский дом. Вот такие, как Гурылевы, и шли следом за озверевшими от крови офицерами по квартирам, стаскивали в телеги все ценное, поганили то, что не представляло для них интереса.
Спросил Гурылева, показав на собранное барахло:
— Куда тебе столько? На две жизни хватит.
— А я бы еще хутор купил.
— Ну, купил. А дальше?
— Потом еще.
— А потом?
Гурылев ухмыльнулся снисходительно, наивный, мол, человек:
— А вот ты бы ко мне пришел и узнал бы, что потом!
— Договаривай, договаривай.
— Тут хитрого нет. Я бы об тебя ноги стал вытирать, вроде бы ты не человек, а куль рогожный, — оскалил Гурылев редкие зубы.
Заглянули на сеновал, в амбаре переворошили сусеки с рожью и овсом. Винтовки и ящики с патронами нашли в сарае, в лакированной, обсиженной курами карете, видимо, притащенной Гурылевым из разгромленной помещичьей усадьбы. Пересчитали — ровно полсотни новеньких, смазанных трехлинеек со штыками.
Лобов веско сказал Гурылеву:
— За краденое барахло — посадят, а за оружие — расстрел! Ну, будешь выгораживать бандитов или расскажешь все без утайки?
Гурылев вздохнул:
— Кто же, гражданин начальник, жить не хочет. Вчера Матренин племяш с каким-то мужиком заявился, давай им подводу. Куда денешься? Хутор от деревни далеко, очень даже удобно красного петуха пустить. Запряг им Серого, а вечером они эти винтовки привезли, велели спрятать. Тот, второй, сразу в лес подался, сказал, за оружием ночью придут.
— Сегодня ночью?
— Сегодня.
— А почему они на твоей подводе дальше не поехали?
— Надо быть, в самую глухомань или в болотину забрались, куда не проехать.
Лобов вызвал Тихона на крыльцо, тяжело облокотился на перила.
— Давай решать, как дальше поступим. В трехлинейке без штыка — четыре килограмма. А тут еще патроны. Выходит, человек пятнадцать придет. Не удержать нам хутор.
— Как же быть?
— Есть один выход.
— Какой? — Тихон настороженно заглянул в лицо Лобова.
— Жохов и милиционер на подводе везут оружие в Заволжье, оттуда звонят в губчека. Хозяев хутора с собой прихватят — им здесь делать нечего, отхозяйничали свое. А мы постараемся задержать бандитов. Нельзя их упускать, такого случая может больше и не быть. Как, согласен?
— Другого не придумаешь, — ответил Тихон.
Лобов ничего больше не сказал, только крепко стиснул его руку и сразу же вернулся в избу.
10. Засада
Бандитов ждали со стороны леса. Посматривали в окна, прислушивались к редким ночным звукам. На столе — две винтовки с полными магазинами, патроны россыпью.
Иногда Лобов закуривал, загоралась спичка, и Тихон видел его худые скулы, заострившийся нос, блеснувшие под козырьком фуражки глаза. И опять темнота, только подрагивает пористо-красный огонек папиросы и пахнет табачным дымком.
Осторожные шаги по кошенине услышали глубокой ночью, когда решили, что бандиты уже не придут. Возле изгороди, окружавшей хутор, шаги смолкли, донеслись тихие голоса.
Потом через изгородь перелезли сразу несколько человек, растянутой цепью пошли к дому, поскрипывая сапогами, похрустывая стерней.
Один из бандитов остановился возле окна, постучал пальцем в стекло, приглушенно окликнул:
— Гурылев, выходи с ключами!
Ему не ответили. Тогда бандит постучал сильнее, властно повысил голос:
— Хрыков! Кончай дрыхнуть, выходи!
— Пора! — сказал Лобов вполголоса и первым выстрелил в черный силуэт в окне.
Раздался стон, крик, топот сапог по мерзлой земле. Тихон тоже вскинул винтовку, покрепче прижал ложе к плечу и, не видя в темноте мушки, дернул податливый курок.
Бандиты залегли в кустах, защелкали ответные выстрелы. Зазвенели разбитые оконные стекла, лязгнула под пулей печная задвижка, вдребезги разлетелся горшок на посуднице.
Чекисты выпускали магазин за магазином, в избе кисло запахло порохом. У самого окна оглушительно взорвалась граната. Чекистов отшвырнуло к противоположной стене, обдало пороховой гарью, рухнула на стол подвешенная под потолком лампа, вспыхнул огонь.