– Но она требует справедливости.
Было видно, что староста хотел бы решить все миром, – но страсти чересчур накалились.
– Да нам плевать и на их справедливость, и на них самих, – пророкотал ворм, сжимавший тяжелый цеп.
Три мифриловых обруча на хвосте выдавали мушира, – что следил за порядком и отвечал за безопасность деревни. С лысой головы стекал оселедец.
– Это ты про меня? – спросила Френки. – А ну попробуй-ка плюнуть.
Дайкатана сверкнула в ее руке, как луч холодного солнца.
– Подождите, подождите, – заюлил Онуфрий. – Зет, да оставь свою колотушку. Вернемся-ка в слободу, ледяной картошки покушаем, пиявок ко лбу приложим, – охолонимся, и начнем все сначала.
– Ноги ее больше в селе не будет, – настырялся верзила Зет. – Да и этот прощелыга ушастый, – кивнул он в мою сторону. – Неча топтать наши дороги.
Я не хотел сражаться с селянами, да тем более с вормами.
Битва с ними казалась мне, – ну, немножко ниже моего достоинства.
– Слушайте все, – громко произнес я. – Франсуаза Дюпон, демонесса пламени, выслушает тебя, Анте, – я посмотрел в сторону вормовицы, – и рассудит по-справедливости. Каждый, кто нарушит решение Леди-Демона, будет наказан, по законам Преисподней.
Будь у меня посох, охнул бы им об землю, но к сожалению, палки подходящей не оказалось; а просто топнуть ногой было как-то неубедительно.
Мушир Зет недовольно посмотрел на меня.
Наверное, он не совсем ясно понимал, а что может сделать ченселлор, и не превращу ли я его в соляной столб, или в автомат с орко-колой на веки вечные. Честно говоря, было у меня такое желание, – очень уж люблю орка-колу, – но я раздумал, жестянкой он не сможет нам рассказать ничего полезного.
Я отодвинул Зета с дороги, и мы направились в слободу.
При виде Анте, одни селяне шипели и распушали жабры, – показывая, что на ее стороне. Другие бросали на нас мрачные взгляды. Третьи стояли, молча, поодаль, вздрагивая охвостьями. Были они из тех, кто хочет, чтобы все оставалось по-прежнему, лишь бы ничего не менять, – и именно потому, из-за этого безмолвного безразличия, их мир обречен на гибель.
На площади собралась вся деревня.
Онуфрий вышел вперед, мокро прокашлялся, потоптался, сбивая лапти, и скорчил такую рожу, словно пытался выплюнуть мозгового полипа.
Френки сдвинула его в сторону, – так, что староста летел бы до ледников Асгарда, не окажись на его дороге плетня, – и воскликнула:
– Fiat justitiа!
Бурлящие столбы пламени вырвались из земли, чертя вокруг девушки пентаграмму. Огненный ветер пронесся над слободой, и каждый из вормов вскрикнул, увидев картины своих грехов, – прошлых и будущих, – и бесконечные муки, ждущие их в Геенне.
Эльфы во всю эту ерунду не верят, поэтому мне показали только рекламу женских прокладок.
– Говори, – приказала Френки.
Глава 4. Потухший адамантин
Староста молча стоял поодаль, – кирпичной миной подчеркивая, что не одобряет вмешательства демонов в дела вольной вормовской слободы, – однакоже все шесть лап у него повязаны древним законом Магмы.
Анте вытерла лицо, помолчала немного, собираясь с мыслями.
– Что же это такое получается, – обратилась она, почему-то ко мне. – Я честная вдова, но, – кто ж станет отрицать, – женщина еще не старая, и с чего бы мне отказываться от jearnot, что послала мне сама великая Магма.
– Jearnot? – негромко переспросил я.
– Амурчиков в сеновале, – пояснила Франсуаз.
Чоботы Анте, – тупоносые, на низеньком толстом каблуке, – говорили о том, что женщина не спешит за модой. Однако три маленьких стеклышка, под изумруд, нашептывали, – сердце вдовы еще открыто для нового плевка Купидона.
Вормовицы согласно закивали головами, распушая жабры.
Их мужья прятали усмешку, а некоторые из слободянок поджимали губы, и с осуждением смотрели на Анте, – явно считая, раз схоронила мужа, так и кукуй одна, пока саму не зароют.
– Вот я и говорю, – продолжала вормовица. – Пришли в слободу нашу городские, на заработки. Был среди них один, – порядочный, основательный, он и по хозяйству мне помогал, – крышу залатал, погреб выкопал, предложение сделал, – но в одночасье вдруг заболел и умер, вместе со своими товарищами. И что же наш староста? Свитком каким-то помахал, что из магистрата прислали, и велел Андрианоса закопать, словно преступника!
– Да подожди ты, глупая женщина! – закаркал Онуфрий. – Все ж тебе объяснили, и пяргамент с пячатью я тебе показал.
– Может, тебе и все равно, – отрезала вормовица. – Но я хочу знать, почему Андрианос умер? Почто его преступником объявили, за какие грехи такие вы его прокляли?
Староста немного смутился, но потом все же отвечал:
– Вормы те, сама знаешь, все были городские, – а что найдешь ты в городе этом? Грязь, магия, звездочетство, прочие порождения диабольские, – не в обиду вам будет сказано, высокая леди. Не каждый может с демонами ужиться. Те ауру волшебную излучают, коя на вормов действует угнетающе.
– Ну и что? – спросила вдова.
– Да как же «ну и что».
Онуфрий прокашялся, видимо, вновь хотел назвать ее глупой женщиной, но раздумал.
– Вот, решили они вернуться, так сказать, к истокам, к корням вормовитским.
Селяне во все глаза смотрели на старосту, и не могли понять, куда это он клонит.
– А дело-то в том, – продолжал, уже осмелев, Онуфрий.
Голос его окреп, и вид был уже не такой потерянный, как раньше.
– А дело-то в том, что пришли они, – ну смотрите, воздух у нас здесь чистый, вода прозрачная, никакого тябе волшебства да магии, или чаго другого. Вормы не смо’гли перенесть всю эту радость природы, так сказать, затосковали и померли.
Говорил Онуфрий уверенно, убедительно, а мушир Зет и его компания согласно кивали головами и громко поддакивали:
– Да!
– Ну и то…
– Конечно!
– Каждый поймет!
– Кто ж с этим не согласится?
Прочие не решались выступить против старосты, – но вряд ли были согласны с его словами.
Вдруг из толпы выступил старичок.
Смуглое лицо пряталось под большой соломенной шляпой. Носил он потертую хламиду-руб, из грубой опоны, подпоясанную сушеной змеей. В правой руке сжимал сучковатую палку, с раздвоенным наконечником.
– Ты, Онуфрий, – дребезжащим голоском начал ворм. – Глупость какую-то несешь, совсем уже непросветную. Гости, наоборот, должны были расцвести, а ты тут бухтишь, что от воздушка, свежей водички, фрухтов, – взяли и окочурились. Да ты хоть соображаешь, что говоришь?
Староста потемнел лицом, нахмурил узкие брови, и уставился на осмелевшего ворма.
– А ты, дед Анфим, случаем, не потчевал их своими грибками?
Тот смешался, – видимо, он в деревне славился как известный знаток поганок. Да и на шее у него висела связочка сухих подберезовиков, вместо бус.
– А при чем тут это? – засмущался старик. – Ну, угостил, конечно, а как же не поделиться? Всем известно, что я…
– Не ты ли их отравил?
Как-то незаметно, соседи поотстранялись, отошли от Анфима чуток подальше, не желая стоять рядом с отравителем.
Дед почесал в затылке, сорвал с нитки сухой гриб, пожевал его и ответил:
– Ну ладно, ты староста, тебе и видней, – и юркнул в толпу.
Онуфрий хотел было праздновать победу, но снова зазвенел голос Анте.
– Странные дела в слободе творятся! Раньше, Онуфрий, по правде ты поступал, как прадеды завещали. Но сейчас…
Зет хотел было подойти и приструнить вдовицу, но на пути его вырос огненный столб, припалив оселедец.
– Вот я и говорю, – разорялась Анте. – Во все времена муширом брали ворма серьезного, умелого в ратном деле. А вы посмотрите на этого балбеса’!
Верзила стал неловко оглядываться, сразу не поняв, о ком речь.
Анте не унималась:
– Где ж это видано, чтоб мушир с деревянной саблей ходил?! Настоящей, небось, отродясь в руках не держал!
Зет покраснел, смутился, – и чем дольше смотрел на разгневанную вормовицу, тем сильней закипал от негодования.
– Саблю такую я ношу потому, что слобода у нас мирная! И оружие мне не нужно. Я и кулаком так приложить могу, что не подымешься, ты это попомни!
– Можно, можно, я скажу? – высунулся молодой ворм.
Протиснулся сквозь толпу, встал напротив Онуфрия, обращаясь к селянам.
– Мне хотя маменька строго-настрого запретила, да я молчать не могу.
Щеки одной из вормовиц, стоявшей возле колодца, вспыхнули от стыда и гнева. Будь ее воля, схватила бы сынка двумя лапами, а остальными влупила.
Но вмешаться сейчас, на глазах у демона, она не решилась. А судя по мстительно поджатым губам, – дома юного ворма ждали плюхи и колотушки.
– Мы с приятелями, – мальчишка кивнул на своих товарищей.
Те смущались, вздрагивали хвостами и прятались за спины селян.
– Поздно вечером, мы с приятелями отправились в Тетеревиную рощу.
– А чего это вы в такой поздний час шлёндрали? – задал ехидный вопрос Онуфрий. – По лавкам должны были сидеть, или родителям помогать.
– А мы и помогали, – важно ответил малец. – За селом жужлы завелись; всю сурепку нам поедят. Спят они по ночам, вот мы и пошли гнездо ихнее подпалить.
Онуфрию сказать было нечего, – в слободе такими делами, и правда, занимались обычно дети да старики.
– А гнездо это вточня за вашим-то домом, староста, – продолжал мальчишка. – Могли бы и сами усмотреть. Идем мы, все уже спят, токо у вас огонечек светится. Слышим потом, – щеколда стукнула, и с задней двери выходят существа странные, в черных плащах, масках, шляпах, – ясно, что не вормы. Мы и скумекали: что они в слободе, да в такой поздний час, делают? Уж не замыслили ли супротив Онуфрия зло какое? Подошли поближе, и видим, – вы, дяденька староста, раскланиваетесь с ними, любезничаете, чуть ли не ручки целуете.
– Ну я до ушей твоих доберусь, – пробормотал Онуфрий. – Дай срок. Расцелую, мало не покажется. Как же ты, поганец, мог видеть, коли б на забор не залез? Хулиганье беспорточное.