В выходной Антон не изменил традициям и направился в спортзал. Мария же, переделав кучу домашней работы, направилась на кухню, решив накормить мужа фаршированным перцем. Она лично отправилась на рынок, долго улыбалась продавцам, которые на радостях, что их посетила такая знаменитость, перец попросту подарили, да не два кило, а целую сумку, которую Мария еле доперла до машины. В магазине были не столь любезны, автограф попросили, но фарш все-таки продали за деньги, решив, что знаменитость не обеднеет.
Перечистив кучу перцев, Мария начинила их сдобренным рисом фаршем и красиво уложила в казан. Вскоре стойкий мясной дух пронесся по всей квартире. Мария заглянула под крышку. Разноцветные снарядины перца выглядели празднично, словно новогодние игрушки: зеленая-красная, зеленая-красная, и так шесть рядов – красота! Голубева с сомнением посмотрела внутрь казана, борясь с искушением разрушить стройные цветные ряды и пообедать. Стиснув зубы и сглотнув слюну, Мария решительно закрыла крышку, напомнив себе, что много есть в ее возрасте – вредно для фигуры. Отщипнув от сыра небольшой кусочек, она вяло пожевала и пошла смотреть телевизор, подальше от искушения.
В этот момент в дверь позвонили.
Дом, где жила Голубева, к элитным не принадлежал, но в нем все-таки был и домофон, и консьерж, так что особо волноваться не приходилось. Даже самые стойкие поклонники почему-то не проникали внутрь: то ли были слишком интеллигентны, чтобы расписывать стены пылкими признаниями в любви, то ли попросту не знали, что великая Мария Голубева живет именно здесь. Соседи же к ней давно привыкли, при встречах улыбались, раскланивались, но особо не докучали. Что до поклонниц Антона, то их было немного, с ними тоже не было проблем. Поэтому Мария открыла дверь, даже не посмотрев в глазок.
На пороге стояла деваха лет двадцати пяти, крепенькая, как гриб-боровик, с маленьким курносым носишкой-пуговкой, большим, неаккуратно накрашенным ртом, узкими поросячьими глазками и пергидрольными завитушками, торчащими из-под капюшона недорогой куртки. Деваха жевала ментоловую жвачку. В руке у нее была потертая клетчатая сумка, в которых гастарбайтеры носят свой нехитрый скарб.
– Здрасьте, – сказала деваха и изобразила что-то вроде книксена. – А Антон тут живет?
– А-а-а, – произнесла растерявшаяся Мария.
Деваха улыбнулась, обнажив стальной зуб.
– А я с вокзала и сразу к вам, еле нашла. Ох и здоровущая эта Москва…
Деваха вздохнула с облегчением и двинула вперед, намереваясь прорваться в квартиру, но Мария, к которой вернулось самообладание, решительно воспрепятствовала проникновению чужой на ее квадратные метры.
– Вы, собственно, кто? – сурово спросила она.
– А вы? – нагло осведомилась гостья.
– Я вообще-то жена Антона, – подбоченилась Мария.
Деваха фыркнула и шмякнула сумкой об пол.
– Надо же, какое совпадение, – ехидно сказала она. – Я тоже жена Антона. Вот, приехала из Махеевки, это под Магнитогорском деревня… Он дома?
Деваха бросилась на штурм и даже почти ввинтилась в прихожую, но Мария проворно вытолкала ее наружу.
– А ну, пошла вон отсюда, пока я милицию не вызвала! – грозно рыкнула она. – Мигом в КПЗ окажешься, небось регистрации даже нет…
– А вы меня не пугайте, – завизжала девчонка на весь подъезд. – Я свои права знаю! Ишь, моду взяли! Думаете, если я не москвичка, так меня из собственного дома можно выгонять?
– Ты в своем уме? – возмутилась Мария.
Гулкое эхо от визга девчонки гуляло по подъезду. Внизу раздались встревоженные голоса. Голубева с раздражением поняла, что сейчас в курсе скандала будут все соседи. Загудел лифт, в двери напротив защелкал поворачиваемый ключ. Дверь открылась, и на площадку вывалился сосед, Леша Паршин, борец-тяжеловес, который, даже улыбаясь, выглядел как кровожадный гоблин. Сейчас он выглядел особенно сурово. От нахмуренных бровей на лбу пролегли две глубокие борозды, заканчивающиеся чуть ли на бритом затылке. Деваха увидела соседа и слегка присмирела.
– Здрасьте, Марь Санна, – поздоровался вежливый Леша. – Чего тут у вас?
– Понятия не имею, – сурово сказала Голубева. – Прорвалась какая-то ненормальная, говорит, что жена Антона, и на мою квартиру претендует. Как она мимо консьержа-то прошла?
– Ты, ссыкалка, чего бузишь? – грозно спросил Леша.
Деваха сгорбилась, но позиций не сдала. Более того, решительно вцепилась в ручку двери. Лифт остановился, со скрежетом раскрылся, и на лестничную клетку выскочил консьерж.
– Мария Александровна, что случилось?
– Я за что вам плачу? – рассердилась Голубева. – Чтобы вы всяких дур сюда не пускали! А это что такое?! Меня тут в собственной квартире чуть не порешили, а вам и дела нет!
– Простите, – забормотал консьерж. – Она вместе с девочками вошла из десятой, я думал, со школы идут…
– Девочкам там еще шестнадцати нет, а этой сколько? – ядовито поинтересовалась Голубева, но договорить не успела.
Деваха подняла истошный ор.
– А чего вы тут мне устраиваете? – завизжала она. – Я жена Антона, я доказать могу. Это вы тут прав никаких не имеете, а у нас семья уже восемь лет, ребенок есть…
– Во дела, – изумился Леша и почесал затылок. – А Антоха где?
– Да что вы ее слушаете? – возмутилась Голубева. – Тащите ее прочь отсюда!
– Не имеете права! Мы женаты!
Девица сунула руку за пазуху и вытащила что-то яркое, лишь на миг отцепившись от дверной ручки. Леша воспользовался этим моментом, схватил ее в охапку и забросил в лифт, придавив там всей своей тушей. Консьерж ввинтился следом, не забыв прихватить клетчатую сумку.
Голубева неподвижно стояла у дверей, не в силах справиться с волнением.
Ее била крупная дрожь.
Лифт с доносившимся изнутри визгом пополз вниз. Сверху высунулась голова любопытствующей соседки: высунулась и сразу спряталась, однако хлопка двери не было слышно, стало быть, наверняка подслушивала.
Мария медленно потянула на себя дверь и уже почти закрыла ее, как вдруг увидела валявшуюся на полу фотографию. Трясущейся рукой Мария воровато подняла ее и быстро скрылась в своей квартире.
На фото, снятом любительской «мыльницей» на фоне старого дома, были запечатлены трое: давешняя деваха в дурацкой плиссированной юбке, держащая на руках ребенка с лицом дауна и… Антон. Молодой, еще очень худой, с бритой наголо головой, почти неузнаваемый. Мария долго вглядывалась в знакомые черты. Фото старое, недостаточно четкое, но ошибиться она не могла. Неужели эта лахудра – действительно его жена, бывшая или настоящая?
Мария соскочила с дивана и бросилась к шкафу.
Антон недавно купил у Егора его «Фольксваген», была надежда, что он захватил водительские права, но паспорт оставил дома. Вывалив содержимое ящика на пол, Мария рухнула на ковер и с остервенением начала перебирать документы, не сразу обнаружив паспорт. Схватив его, она нервно перелистала странички.
На фото в паспорте Антон был совсем молоденьким, с глупым выражением на лице, очень похожим на того, из кармана девахи…
Брак был зарегистрирован всего один, с гражданкой Голубевой, Марией Александровной. Больше никаких следов вторжения в жизнь Антона не было.
У Марии слегка отлегло от сердца.
Она вспомнила, что уже листала его паспорт в загсе и еще шутила, что окажется первой законной супругой. Как же она не вспомнила, что штамп был единственным? Выходит, девица врала.
Тогда как он оказался на фото?
Мария с сомнением покрутила паспорт в руке, а потом посмотрела на дату выдачи. Антон сменил паспорт в двадцать лет, сейчас ему двадцать семь. Девица кричала, что они женаты уже восемь лет…
Мария грузно поднялась с колен.
Держа в руках паспорт и фотографию, она пошла на кухню. В голове плыл серый туман, а в животе противно подсасывало.
«Наверное, сахар опять упал, – вяло подумала Мария, – взбесила все-таки, сучка!»
Трясущимися руками Мария сняла крышку с казана и наложила себе полную тарелку фаршированного перца, красного и зеленого, вперемешку, ничуть не заботясь о внешней эстетике. Глотая ужин, она не замечала, как на залитые соусом бока перчин падают жгучие слезы…
Антон вернулся поздно вечером, усталый, но довольный жизнью.
Подготовительный процесс съемок был практически завершен. На следующей неделе предстоял выезд на натуру. Режиссер вздумал снимать сцену побега из тюрьмы. Антону и его партнеру Стасу Дружинину предстояло изобразить драку в столовой тюрьмы, пролезть по узкой трубе, наполовину заполненной всякой дрянью, прыгнуть в пруд и выбраться на крутой берег, поросший ивняком. Все предстояло сделать в бешеном ритме. Насчет себя Антон был уверен, а вот толстый Стас в своих силах сомневался.
– Ох, я либо в трубе застряну, либо на стене повисну, – грустно сказал он. – Мне меня самого поднять никаких сил не хватит. А потом еще и в пруд… На дворе осень, холодно… Я туда – бултых, а пруд из берегов выйдет…
Антон лишь веселился. Сам он, подтянутый и спортивный, ничуть не волновался. Подумаешь, осень! Главное – сцену с одного дубля снять, чтобы не пришлось снова нырять и бегать в мокрой одежде. А остальное – ерунда. По трубе полностью ползти не придется, нужно только видимость создать, на стену тоже не надо лезть, только спрыгивать. А в этом нет ничего сложного. Под стеной положат маты, высота не более двух с половиной метров…
– Хорошо тебе, – с прежней интонацией сказал Стас, с трудом втискиваясь в крохотный «Фольксваген», – ты тощий. А мне, кабану, на съемках придется туго.
– Откажись от роли, – посоветовал Антон с усмешкой. – Скажи: я могу играть лишь Винни Пуха, а Антоха пусть будет Пятачком.
– До чего у тебя машина маленькая, – ворчал Стас, отодвигая сидение подальше, – прямо не втиснуться нормальному человеку.
– Нормальные тут как раз легко помещаются, – парировал Антон. – Даже моя благоверная, которая тоже не худышка, не жалуется. А если тебе тесно, пожалуйста, езжай на автобусе, пока твой танк в ремонте.
– На автобусе я не могу, – запечалился Стас. – Там человеки. У них подмышки вонючие. Грубят, галдят, норовят об штаны ноги вытереть. А я натура тонкая, трепетная, мне с моей душевной органи