В полулюксе, на большой кровати, чувствуя под собой молодое, податливое тело, Антон не заметил момента, когда в сладостном фейерверке оргазма потускнело лицо второй жены и совсем пропало ненавистное лицо первой…
Прижавшись друг к другу, они видели сны, каждый свой, и не слышали крадущихся шагов за дверью, не чувствовали жаркого дыхания соглядатая…Это походило на наваждение.
По съемочной площадке Антон летал, как на крыльях. Любые трюки получались с первого раза. Он не путался в диалогах, не забывал текст, словно случайный роман влил в его жилы свежую кровь. Маленькие красные дьяволята бегали по артериям, толкали сердце раскаленными вилами, взрывали мозг динамитом. Антон, до того совсем потерявший аппетит и сон, теперь ел как голодный волк, спал до самого утра как убитый и радовался жизни. Убогий осенний городишко с облезлыми домами и хмурыми озлобленными жителями внезапно превратился в Тадж-Махал. Просыпаясь, Антон всегда видел рядом с собой Рокси, закутавшуюся в одеяло…
Просыпаться каждое утро рядом с ней – счастье. Быть на площадке рука об руку – счастье. Завтракать, обедать и ужинать – счастье. Заниматься любовью каждую ночь – великое счастье!..
Съемки затягивались, «звезды» капризничали. Луценко, получив суточные, пил – грязно, некрасиво, с пошлыми шуточками и сальными намеками в адрес Рокси и Антона, пока тот не вывел его на улицу и не надавал оплеух. Луценко отлеживался два дня, трагически охая и жалуясь на боли в ребрах, требовал, чтобы режиссер уволил Антона. Режиссер терпел, стиснув зубы, матерно ругался на съемках, когда Луценко не мог исполнить простейший трюк, симулируя обмороки.
Вдовин тоже тянул одеяло на себя. Когда бизнесмен съехал из люкса, Вдовин умудрился занять его. Разразился страшный скандал. Луценко потребовал люкс себе, но отдать его без боя Вдовин отказался.
– Прямо как король и герцог в «Гекельберри Финне», – заметил Антон.
– Ты о чем? – спросила Рокси.
– Да была там сцена, когда они выбирали, на каком тюфяке спать: соломенном или маисовом. Тоже по статусу выбирали.
Услышавший это режиссер лишь скривился. Выходки приглашенных звезд давно стояли у него в печенках.
– На хрена я вообще согласился на эту авантюру, – в сердцах сказал однажды режиссер, когда Луценко рухнул рядом с ним на стульчик, тяжело дыша и утирая пот с лысины. – Взял бы Старкова на эту роль, и харизма через край, и обошелся бы дешевле. Да и истерик меньше было бы.
– Старков – никто, – просипел Луценко, припав к бутылке с минералкой. – Что у него за роли были? Кто его знает?! Я – другое дело.
– Другое дело, – передразнил режиссер. – Ты бухаешь без конца, сорвал мне уже два съемочных дня! Хорошо, хоть продюсера нет. Что за народ мне попался! Один бухает, второй ширяется… Звезды, мать вашу растак… Бери вон с Черницына пример. Работает парень на износ.
– Ну, да, – ехидно заметил Луценко, – у него свой допинг. Он нашу красотку потрахивает каждую ночь.
– Лех, веришь-нет, мне все равно, кого он потрахивает, – отрезал режиссер. – Рокси с ним спит или ты – фиолетово. У меня график, неустойки за каждый день капают! Пока я вас покрываю, так что молитесь на меня и молчите в тряпочку. Если сюда продюсер явится, вы за каждый сорванный день копеечки недосчитаетесь. У тебя уже два штрафных балла, у Вдовина – один, а Черницын, Дружинин и Рокси пашут, как тракторы, к ним претензий нет. Узнает продюсер, что за три дня заплатил зря аренду, суточные и так далее по списку, вы огребете, и на звездные статусы никто не посмотрит, а вместе с вами и я под раздачу попаду! Оно мне надо?
– Твой Черницын – никто, пустышка, – зло фыркнул Луценко. – От его присутствия или отсутствия фильм не потеряет. Пусть убирается к своей престарелой «мамочке». А я – артист с большой буквы! Профессионал!
– Пора вспомнить об этом, – холодно сказал режиссер. – Забудь о пьянке и бабах, надо работать. Неужели ты позволишь какому-то сосунку затмить себя в фильме?
– Ну, это вряд ли, – плотоядно усмехнулся Луценко, глядя в спину удаляющегося режиссера.
Вынув из кармана мобильный, Луценко сказал в трубку несколько слов…
Антон и Рокси в разборках не участвовали и не подозревали, какие страсти разгораются за их спинами. Первые несколько дней они таились, на съемках старались общаться поменьше, в столовке, давясь холодным пюре с жуткими котлетами из мяса неизвестного животного, садились за разные столы. По ночам Антон дожидался, когда захрапит Стас, и, крадучись, шел в номер Рокси…
Но вскоре обоим конспирация надоела.
Теперь все происходило с точностью до наоборот.
– Ты должна сыграть миледи, – сказал Антон.
Рокси усмехнулась.
Они лежали в постели. В душевой с покосившимся стоком капал кран, из окна немилосердно дуло. Кожа Рокси пахла лимонными духами и порохом – сегодня на съемках они вновь отбивались от мутантов.
– Считаешь, мне очень пойдет лилия на плече? – спросила она.
– Только не лилия! Что-нибудь особенное… Имя «Антон» на видном месте, чтобы все поняли, чья ты… Но я не об этом.
– А о чем? – улыбнулась Рокси.
– Граф де ла Фер уверял, что его жена не просто нравилась – она опьяняла. Ты – опьяняешь. Как коньяк.
– Да ладно, – иронично дернула бровями Рокси.
– Тс-ссс… не разрушай идиллию, – прошептал Антон. – Ты опьяняешь. Бьешь в голову прямым ударом, таким невинно-обманчивым в своей слабости, но он сбивает с ног, не давая подняться! Ты давишь змеиными кольцами, ты соблазняешь одним взмахом ресниц, как одалиска…
– Черт побери, – одобрительно произнесла Рокси, – ты так говоришь, что в это хочется верить. Жалко, что нельзя.
– Почему? – тихо спросил Антон.
Рокси помрачнела и перекатилась на живот, опустив голову на руки.
– Антоша, у нас у каждого – своя жизнь. За пределами павильонов все будет по-старому. У меня – богатый любовник, которому я каждый день вру по телефону, у тебя жена, которой ты пишешь эсэмэс. Мы встретимся там, в другом мире, через пару месяцев, вежливо спросим «как дела?», а потом разойдемся в разные стороны. Навсегда.
– Но сейчас-то мы вместе, – тихо сказал Антон, придвинувшись ближе.
– Нет никаких «мы», Антон, – охладила его Рокси. – Все это иллюзия, мираж, сон.
– Не хочу просыпаться…
– И я не хочу…
Она повернулась к Антону и впилась в его губы поцелуем, сладким и ядовитым одновременно, пахнущим кофе, отравленным сигаретами, приправленным ментолом и порохом. Антон задохнулся, дьяволята вновь погнали кровь вилами с радостными визгами, пальцы ног мгновенно потеплели. Внизу живота разлилась сладкая истома.
Жаркая волна плеснула в запотевшие окна, раскрашивая мир радугой…
В дверь постучали.
Нагло, бесцеремонно.
Рокси оттолкнула Антона от себя.
– Кого там принесло? – раздраженно спросила она.
– Да какая разница?! Не откроем и все, – буркнул Антон и потянулся к ней.
В дверь снова застучали.
– Иди, посмотри, – приказала Рокси. – Вдруг что-то важное…
Антон потянул на себя одеяло, оставив Рокси совершенно голой. Она прикрылась простыней, завернувшись в нее, как гусеница.
– Кто там? – спросил Антон.
За дверью отвечать не торопились.
Антон стиснул зубы и распахнул скрипучую дверь, намереваясь дать в зубы любому, пришедшему не по делу.
В коридоре, освещенном тусклыми шестидесятиваттными лампочками, стояла Мария.
Ее губы дрожали. Мокрые от слез глаза оглядели голого Антона, прикрывающегося одеялом, потом взгляд скользнул внутрь номера.
– Маша, – беспомощно произнес Антон.
– Что? – срывающимся голосом спросила Голубева. – Ты мне скажешь, что это не то, что я думаю?
По ее щеке потекла слезинка, она по-простецки смахнула ее рукой. Вдалеке из номера Луценко торчала его лысая голова, мгновенно нырнувшая в спасительное убежище. Хлопнула дверь.
– Маш, ты успокойся, – тихо сказал Антон. – Я все тебе объясню…
– Да я спокойна, как покойник, – с плохо сдерживаемой яростью прошипела Голубева. – И объяснять мне ничего не надо. Ей на тридцать лет меньше, чем мне. Или я ошиблась, Тоша? И это все-таки не то, что я думаю? А, Тошенька?
– Да нет, именно то, – медленно сказал Антон.
Он чувствовал себя ужасно. Любая фраза казалась фальшивой, и не было выхода. Что сказать одной, чтобы не обидеть вторую? Нечего было сказать. Голова будто набита жженой ватой, а в ней только одна мысль: вот попал, дурак!
– Молчишь? – холодно спросила Мария. – Ну и правильно. Не надо мне ничего говорить. Ты ко мне больше не возвращайся, Антоша, я ведь под горячую руку и пришибить могу. На развод сама подам, позвоню, сообщу, куда приехать документы подписать. Ты меня понял?
– Маша…
– Я спросила: понял или нет?
Антон не ответил.
Опустив голову, он согласно кивнул, чувствуя, как приливает к щекам кровь.
Мария смотрела на мужа с презрительной жалостью.
– Сучонок ты неблагодарный, – сказала она. – Я же тебя из дерьма вытащила, а ты … Думаешь, ты ей нужен? Она свой пузатый кошелек на ножках никогда не бросит, в хрущевку из дома на Рублевке не переедет. Все это кончится, не успев начаться. А ты, голь перекатная, никому не будешь интересен…
Мария судорожно вдохнула несколько раз и пошла прочь, придерживаясь кончиками пальцев за стену. В коридор снова высунулась лысая голова Луценко, проводила Марию взглядом замутненных водкой глаз. Глянув затем на Антона, Луценко победоносно хмыкнул и скрылся в номере.
– Она права, – негромко сказала Рокси.
– В чем?
– В том, что я никогда не брошу своего продюсера. Что не перееду в хрущевку. У меня, к сожалению, менталитет беспородной шавки, а не гуляющей самой по себе кошки. Я никуда не уйду от полной миски и блестящего ошейника, хотя мой хозяин бьет ногами и дергает поводок. Нажилась я в нищете, не хочу больше. И самое обидное, Антон, что и ты этого не хочешь, я же вижу. Так что твоя жена права. Это кончится, не успев начаться. Нас нет за пределами этой комнаты.