Всякая попытка с моей стороны завязать разговор кончалась неудачей. Еще раз похвалив картины Юколова, я ушел.
До обеда еще было время — Яковлишин предупредил меня, что обедают они в три, — и я направился в Поворотное. Шел я быстро — сорок минут. Сразу нашел дом Стромынского. Во дворе привлек внимание ижевский мотоцикл. Навстречу мне вышел Лунев. Мы оба обрадовались друг другу.
— Знаете, Федор Степанович, я уже беспокоиться начал. Ну как?
— Идем по следу. Это ваш мотоцикл?
— Мой.
— Завтра, коли меня не подведет один парень, наш московский студент, будет срочное дело. Я занесу материал на экспертизу. Надо срочно установить идентичность ножа. Гоните в управление, нажимайте везде, где только можно, чтобы экспертиза была выполнена срочно, и привезите мне. Есть что-нибудь новое?
— Есть. Допрошены стюардессы обоих рейсов. Они сошлись в описании старика, это он — «Маклер»! Брезентовый плащ, очки, перевязанные тряпицей на переносье, борода, усы.
— Протокол есть?
— Здесь, при мне. Предъявить им для опознания снимки?
— По этим фотографиям они не опознают, у нас есть опыт. Но скоро, боюсь об этом говорить, скоро они понадобятся. Держите с ними связь. Это все?
— Пока все.
— Я спешу на обед к трем часам. До завтра, Женя!
На следующий день, делая заметки в своем блокноте, я взял планы церкви и стал их тщательно изучать. Работал я усердно, так же как трое художников. Ближе к полудню, присев на солею у ног Юколова, я вытер пот со лба и с огорчением сказал:
— Хорошо бы, Донат Захарович, объемную модель вылепить…
— За чем же дело стало? — спросил он. — Пластилин захватить не догадался.
— Съездим после обеда на моей машине в Невьянск, купим, — сказал Черноусов.
— Я модельку сделаю, а вы, Донат Захарович, подправьте тогда, если что не так будет…
— Как же, найдете вы в Невьянске пластилин! — с лесов отозвался Ковалихин. — Я из Москвы привез, но ни разу не пользовался. Могу с вами поделиться, инспектор!
— Буду очень признателен, — обрадовался я.
Ковалихин спустился с лесов, держа под мышкой завернутый в марле пластилин.
— Разрешите? — спросил он и, не дожидаясь разрешения, выдернул нож из щели солеи возле Юколова, развернул марлю и отрезал кусок. Нож был каленой стали, хорошо заточен, но с зазубринками, хорошо отпечатавшимися на куске пластилина.
— Отличный у вас нож! — похвалил Ковалихин. — Лезвие я вытер, — сказал он, возвращая нож Юколову.
— Ничего, я им вместо шпателя пользуюсь, — ответил тот и взял нож не глядя: в это время он прописывал какую-то деталь иконы.
— Вот хорошо, не придется в Невьянск ехать, — продолжил я разговор. — Я модельку сделаю, а вы, Донат Захарович, подправьте тогда, если что не так будет…
Юколов согласно кивнул.
Чтобы не возбуждать подозрения, я еще с час поработал, затем, простившись, предупредил:
— Иду домой. Скажите Брониславу Хрисанфовичу, к обеду буду.
Окрыленный удачей, я быстро пошел домой. Высыпал из металлической коробки зубной порошок, вымыл ее тщательно, обложив ватой, упаковал пластилин.
Через минут сорок, вручая Луневу перевязанную коробку, сказал:
— Гоните, Женя, что есть сил на вашем «ижике»!
— Федор Степанович, трудно так, не зная существа дела. Можете мне объяснить, что к чему?
— Что понимается в криминалистике под понятием «след»?
— След — это всякий материальный признак, возникший в результате каких-то явлений, связанных с событием преступления, — отчеканил Лунев.
— Очень заумно, Женя, но в общем-то правильно. А в трасологии следом называют отображение внешнего предмета на другом предмете или веществе. Такой след позволяет установить тождество, этот ли именно предмет оставил след. Причем в данном случае нож обладает индивидуальными особенностями в виде зазубрин, заусениц, выщербин. Преступник отрезал ветки деревьев, они отпилены в виде плашек, на торцах остались следы…
— А где, у кого эти плашки?
— Я их видел у Трапезникова. Но все материалы по делу сосредоточены в управлении.
— Все ясно, Федор Степанович, буду через час в управлении.
Я не успел перейти шоссе и углубиться в проселок, как мимо меня промчался Лунев на мотоцикле по направлению к Свердловску.
Встреча в «шалаше» Яковлишина прошла, как всегда, бесцветно, но после обеда художники заторопились, а я, рассчитывая поговорить с хозяином наедине, задержался. Мы остались одни за большим столом, медленно прихлебывая из стаканов чай. Потом я понял, что Черноусов и Юколов тоже ушли неспроста.
— Так вы говорите, Федор Степанович, что окончательное решение совета взять или не взять церковь под охрану, будет в значительной мере зависеть от вашего доклада в Москве? — как бы невзначай спросил Яковлишин.
— Нет, Бронислав Хрисанфович, я этого не говорил. Насколько мне не изменяет память, я сказал: вернусь, доложу,
— В этом нет никаких противоречий. От того, как вы доложите, что посоветуете, зависит решение совета.
— Вы переоцениваете значение моего доклада. В научно-методическом совете работают люди знающие и достаточно самостоятельные.
— Простите за нескромный вопрос, Федор Степанович. Сколько вы получаете зарплаты? — Гладкое, без растительности лицо Яковлишина выражало крайнюю доброжелательность.
— Не понимаю вашего любопытства, — сказал я, хотя уже давно понял, к чему он клонит, — но ответить могу: я получаю сто двадцать рублей.
— Хватает?
— Не жалуюсь.
— А если церковный совет подкинет вам рублей, скажем… пятьсот? — Он произнес цифру и стал с интересом глядеть через окно во двор, где Мишка загонял хворостиной в сарай телка.
— За какие же такие мои услуги вы мне пятьсот рублей? — спросил я с усмешкой.
— Кто нас помнит, того и мы помянем.
— Так вот, Бронислав Хрисанфович, вы этот разговор забудьте. Не было его.
— Понимаю.
Возле дома, взвизгнув, затормозила машина, в калитку вошел Вано Трушин, спросил, здесь ли я, и передал мальчугану синий конверт. Мишка в столовой вручил мне пакет.
Я вскрыл конверт.
Сегодня в Управлении культуры облисполкома в семь часов вечера состоится заседание добровольного Общества по охране памятников старины.
Повестка дня:
Обсуждение плана восстановительных работ по реконструкции бывшего Харитоновского дворца — памятника культуры начала девятнадцатого века.
Прошу Вас временно прервать Вашу командировку и вернуться в Свердловск.
С приветом.
Инспектор Гаршин.
Я дал письмо Яковлишину, он прочел и спросил:
— Вы что же, не вернетесь?
— Вернусь. Сколько я должен вам за питание?
— Да что вы, помилуй бог, Федор Степанович!
— Давайте не будем ссориться! Рублей по пять за день? — Я положил на стол пятнадцать рублей и быстро пошел к двери. — Мы не прощаемся!
В доме, где я остановился, забрал портфель, плащ, расплатился с хозяйкой и пошел в церковь; Яковлишин уже был там и успел рассказать о моем внезапном отъезде. Художники простились со мной, спустился с лесов и Ковалихин. Я сел в машину, и Трушин включил скорость.
Очевидно, были важные новости, если полковник Шагалов срочно вызывал меня.
Всю дорогу до Свердловска я нервничал. Как назло, под Верхней Пишмой спустил баллон. Вместе с Трушиным мы быстро поставили запаску и к восьми часам вечера добрались до города. Водитель затормозил возле облисполкома. Я забежал в подъезд, выждал, пока Трушин уехал, решив, что до управления придется добираться пешком, вышел на улицу и увидел «газик» Машкова.
Полковник Шагалов был в кабинете.
— Вот и вызвал вас, Федор Степанович, как договаривались, — сказал он, направляясь ко мне навстречу. — Пришел ответ из Москвы на запрос о Черноусове и Ежове. Читайте!
Я вынул из пакета документ и прочел:
…на ваш запрос сообщаем:
Среди документов гитлеровского архива, поднятых в этом году со дна озера Теплиц-Зее имеется переписка концентрационных лагерей, в том числе письмо, в котором упоминаются фамилии Черноусова Н. Ф. и Ежова К. 3.
«Вахмистру и рядовым эйнзацгруппы „С-7“, принимавшим участие в акции „Кугель“ по освенцимскому транспорту от 26 января 1944 года:
унтершарфюреру СС Гансу Штопке,
рядовым Н. Черноусову, С. Рауху, Ф. Лундману, К. Ежову и Р. Вазе
выдача особого рациона спиртных напитков с медицинской точки зрения разрешается.
Гарнизонный врач войск СС гаубтштурмфюрвр СС запаса — подпись».
Под акцией «Кугель» (пуля) надо понимать расстрел военнопленных.
Научный сотрудник архива напитан Лесота.
Документ как бы все расставил по своим местам. 27 ноября 1941 года под Тихвином Черноусов и Ежов Перебежали к врагу. Перебежчики становятся пособниками врага, их направляют в эйнзацгруппу. Когда же Советская Армия подходит к рубежам Пруссии, Черноусова и Ежова, как ценные кадры «вервольфа», переправляют в Кульмский лагерь военнопленных. Они получают задание: после освобождения лагеря частями Советской Армии вернуться к месту постоянного жительства и, приспособляясь всеми силами, ждать появления человека из Германии. Следовательно, агент, получив явку к Ежову и Черноусову, был переправлен через границу. Так «Маклер» приобрел крышу и легализовался.
— Думается, Владимир Иванович, пришло время оформить постановление, получить санкцию прокурора на арест и обыск. Не позже завтрашнего дня я дам вам третьего… Все равно сегодня вы уже не успеете связаться с прокуратурой. Где Лунев?
— На срочной экспертизе. Мне звонил эксперт, жаловался на его настойчивость…
— Да, действительно экспертиза срочная… Что с Авдеевым?
— Никаких изменений.
— Наблюдение за Ежовым и Магдой?
— Также ничего существенного. Кстати, «Магду» зовут Мелания Егоровна, фамилия ее Тутошкина. А как у вас?