ботник без достаточного к тому повода ушел с крупного предприятия, бросил насиженное место в Москве и поступил на завод в маленьком городе, даже не обозначенном на карте. Бенэт рассудил правильно: самая разумная мотивировка — семейные обстоятельства. Опытному хлыщу не так трудно вскружить голову девушке, не знающей жизни. И вот Дуся Филатова вводит так называемого Жаркова в заводской коллектив. Проверка Жаркова отделом кадров не вызывала никаких сомнений, тем более что на свой запрос они получили с завода «Динамо» отличную характеристику. Я видел этого Жаркова в работе, он точен, исполнителен и хорошо знает дело. Сразу видно, что к профессии электротехника его специально готовили.
В электроцехе, куда он получил назначение, Жарков быстро завязывает дружеские отношения с бригадиром Исаковым. Умело разжигая его самолюбие, он всячески старается углубить конфликт в семье Исакова и методически спаивает его. В намеченный день, напоив Исакова, Жарков устраивает аварию в семнадцатом цехе и, «покрывая» товарища, с нарядом, выписанным на имя бригадира, отправляется на вызов. Начальник участка отказывается допустить Жаркова в помещение главного конвейера. Тогда Жарков рассказывает начальнику участка, чем вызвана такая замена. Он говорит, что раскрытие причины неявки Исакова на вызов может привести его к увольнению, а у него семья, ребенок… И вот здесь начинают безошибочно действовать те свойства человека, которые зачастую толкают на проявление сладенького сочувствия и жалостного гуманизма как раз тогда, когда необходимо проявить суровую твердость и решительность. «Все мы люди, все мы человеки», — подумал начальник участка и пропустил Жаркова в семнадцатый цех. В этот день, точнее, четырнадцатого мая Жарков установил фотокамеры в коробках электрической арматуры. Во втором случае, когда Жарков явился в семнадцатый цех по тем же самым причинам, начальник участка допустил его к работе на правах старого знакомого. Это было десятого июня. В этот день Жарков извлек из фотокамер отснятые кассеты и поставил свежие. Очевидно, спустя несколько дней, он передал отснятую пленку Хельмуту Мерлингу. «Серый» проявил пленку, отпечатал ее контактом на покрытом эмульсией холсте, нарисовал поверх позитива пейзаж с березками, высушил при помощи инфракрасной лампы и, согласно инструкции, полученной по рации, продал миниатюру Луизе Вейзель, Тем временем Бенэт решил использовать полученную им явку для связи и встретился с Тимофеем Холодовым. Эпизод убийства им Холодова я опускаю. Попытка Жаркова использовать свое новое знакомство с молодым специалистом, присланным на работу в ЦКБ, закончилась звонкой пощечиной в парке. Случай с отравлением его жены синильной кислотой чуть не сорвал все наши планы. Жарков действовал быстро и решительно, он убрал из корыта ковбойку и открыл на кухне окно. Поведение дежурного врача у Жаркова не вызвало подозрений. Мне думается, что Жарков будет дожидаться запуска в производство «АЭП-7 — Аргус», затем, получив тем же путем фотоснимки прицела, он передаст их Мерлингу и попытается перейти границу.
— Конечно, агенту невыгодно переходить границу, имея снимки прицела на руках, — заметил полковник.
— Я тоже склонен думать, что агент все-таки передаст пленку Мерлингу. При переходе границы, на случай задержания, нарушитель предпочтет не иметь при себе никаких предметов, уличающих его в шпионаже.
— Почему прелат Штаудэ воспользовался таким рискованным способом передачи микрокадров? Пейзаж с березками мог попасть не только в руки Луизы Вейзель. Здесь случай играет не последнюю роль.
— Мне кажется, Сергей Васильевич, что в этой системе передачи сведений случайность исключается. Посудите сами: Мерлинг получает точные данные о выезде журналистки в нашу страну. Зная о том, что поиски пейзажа неизбежно приведут Вейзель в антикварный салон на Арбате, он все дни проводит в этом магазине. Появляется Луиза Вейзель, Мерлинг слышит обращение Сухаревской к товароведу, он прислушивается к беседе на французском языке между журналисткой и переводчицей. Предложив им пейзаж, агент не сомневается в том, что миниатюра будет приобретена — пейзаж отвечает тем строгим требованиям, которые поставил прелат перед Вейзель. Разумеется, это все правдоподобно при условии, если мы не сомневаемся в честности журналистки. Если же предположить, что Вейзель связная и действовала совершенно сознательно, тогда в этом методе передачи агентурных сведений роль случая полностью исключается.
— Я уже не раз замечал, Федор Степанович, твое стремление подогнать факты под намеченную тобой версию, — жестко сказал полковник. — Вообще разработка какой-нибудь одной версии всегда недостаточно объективна и опасна для всего хода следствия. Я понимаю тебя — заманчиво на хвосте у Бенэта добраться до логова, где скрывается «Серый», но что, если ему удастся ускользнуть вместе с фотоснимками прицела?
— Конечно, ваши опасения, Сергей Васильевич, имеют основания, но можно застраховать себя от подобной случайности, засветив пленку. Отверткой приподнять реле и отснять все кассеты на пустом конвейере, — предложил Никитин.
— А если он, проявив пленку, обнаружит засветку?
— Мы будем точно знать день и час, когда Жарков извлечет отснятые кассеты. В этот день мы усилим наблюдение и создадим обстановку, при которой он, если бы даже захотел, не смог бы проявить пленку.
— Быть может, все-таки лучше взять Жаркова, припереть неопровержимыми уликами к стенке и вырвать у него явку к Мерлингу? Нет, Федор Степанович, этот вопрос нельзя решать так, на ходу. Я доложу генералу. Будем решать, чтобы без осечки. А пленку надо заменить. Мы не можем полагаться на волю случая. Ты дома, Федор, был? — спросил он.
— Нет. Когда же?
— Сейчас. Ксения несколько раз звонила мне, беспокоится. Фотоснимок Жаркова я дам указание размножить, проверку на заводе «Динамо» я поручу провести сегодня же. Доложу обстановку генералу и… Словом, жди меня сегодня в Славограде, скажем, часов в одиннадцать ночи. Где ты мне назначаешь свидание?
— У полковника Уманцева.
— Хорошо. Сейчас шесть часов, — сказал он, взглянув на часы. — Отправляйся домой…
— Сергей Васильевич! Я отправил Гаева с поручением в Подольск. Там же никого нет! Этого типа оставлять без присмотра…
— Ты же поручил полковнику Уманцеву установить за ним наблюдение?
— Да, но…
— В нашем с тобой деле один человек ничего не может сделать. Надо верить в людей и умело руководить ими, а пытаться все сделать самому — стало быть, не сделать ничего. Товарищ майор, даю вам увольнительную до семи часов утра, — неожиданно закончил он.
— Разрешите идти?
— Идите.
Движение на улицах еще только начиналось — сновали, разворачиваясь в недозволенных местах, автодворники, поливные машины с медлительной важностью проходили посередине мостовой. Они добрались до дома за пятнадцать минут. Волнуясь, словно он шел на первое в жизни свидание, Федор одним духом вбежал на четвертый этаж, с трудом разыскал в карманах ключ, открыл дверь и вошел в прихожую. На него пахнуло знакомым запахом дома. Осторожно ступая, он вошел в комнату. Здесь было темно, и только узкий, несмелый луч солнца, проникнув сбоку шторы, отражался в хрустальных гранях флакона на туалете разноцветными веселыми искрами. Ксения спала, подложив под щеку ладонь.
«Разбудить? — подумал он. — Стоит ли? Осталось тридцать минут…»
Никитин вырвал из блокнота листок, написал:
Моя дорогая!
Если бы ты знала, как я по тебе соскучился! Теперь скоро!
Целую тебя.
Твой Федор.
Так же тихо он вышел из комнаты и спустился вниз.
В ОДИН ДЕНЬ
В десять часов утра старший лейтенант Сазонов был принят начальником отдела кадров завода «Динамо».
Извлеченное из архива личное дело Бориса Александровича Жаркова лежало перед следователем.
Сазонов открыл папку и сличил фотографию, приклеенную в правом углу анкеты, с фотоснимком славоградского Жаркова. Никакого, даже самого отдаленного сходства между ними не было.
Инспектор отдела кадров, пожилой человек, похожий на сельского учителя, на вопрос следователя ответил:
— По совести говоря, о Борисе Жаркове мне известно немного. Месяца три назад Жарков несколько раз заходил в отдел кадров, просил освободить его по семейным обстоятельствам. Я поинтересовался, что это за обстоятельства, ради которых он бросает работу в Москве и уезжает в Златоуст…
— Вы не ошиблись, он назвал Златоуст? — уточнил Сазонов.
— Да, я хорошо помню, он назвал Златоуст. Меня это удивило. Ну, потянуло бы парня на малообжитые места, на целину, на романтику большого интересного дела, а здесь… Он мне рассказал, что влюбился в одну дивчину, познакомились они прошлым летом в Гурзуфе, ехать в Москву она не хочет, вот он и решил все бросить и перебраться на Урал. «Вы, говорит, сами, товарищ инспектор, были молоды, любили, должны понимать, любовь не картошка»… Словом, освободили мы его «по семейным обстоятельствам», а спустя некоторое время получаем запрос о Жаркове из Славограда. Меня это удивило, и я подумал, что Жарков нас обманул,
— Вы не могли бы назвать мне фамилии тех работников завода, с которыми Жарков находился в дружеских отношениях? — спросил Сазонов.
— По этому вопросу лучше всего поговорить вам с бригадиром электриков товарищем Тишковым. Можно пригласить его в отдел кадров.
Тишков не заставил себя ждать. Это был плотный, коренастый человек с бритой головой и пушистыми усами, такие усы носили старые кадровые рабочие в начале этого века. Он вошел в кабинет и, выслушав следователя, заметил:
— Видно, опять что-то начудил Жарков?
— А почему вы так думаете? — насторожившись спросил Сазонов.
— Выпивал парень лихо. На работе этого за ним не водилось, но как из ворот выйдет — прямиком в «забегаловку». У него тут, — Тишков показал пальцем на голову, — предохранителя не хватало.
— Скажите, товарищ Тишков, это фотография Бориса? — спросил следователь, показав фотоснимок подлинного Жаркова.