Собаки при виде родного двора ускорились, и Славке тоже пришлось пробежаться. Ловко перебросив поводки Валерию Павловичу, она на ходу козырнула ему:
– Пост сдан!
– Пост принят!
С полквартала еще Славка бежала, имитируя бодрость и жизнерадостность. Потом замедлилась и на свою улицу вывернула, плетясь нога за ногу. Спешить ей было некуда, дома ее никто не ждал. Разве что унылое отражение в тусклом зеркале…
Так она думала, но ошиблась.
Сегодня у ее забора стояла чужая машина. Славка приблизилась, глядя на автомобиль с опаской и подозрением. Водительская дверца открылась, из салона, опасно продираясь мимо близкого забора, вылезла незнакомая женщина.
– Здравствуйте, вы Бронислава Марковна Песоцкая? Могу я с вами поговорить?
– Вы кто? – угрюмо спросила Славка, размышляя, не представиться ли ей случайной прохожей.
– Меня зовут Елена Кузнецова, я судья.
– С судьей я уже говорила. – Славка прошла в свою калитку и крепко закрыла ее за собой.
– Простите, я неверно выразилась! То, что я судья, сейчас совершенно не важно! Я просто оказалась в такой же жуткой ситуации, что и вы, – торопливо сказала судья Кузнецова в заборную щелочку.
– Что, вас тоже бросил муж? – после паузы язвительно вопросила Славка.
– Жених… Но как…
– Заходите. – Калитка открылась.
Глава 11. Заграница нам поможет
Много лет уже я жду, когда кто-нибудь изобретет две вещи: освещение в дамских сумках и идеальный будильник.
День за днем и год за годом из сна меня выдергивает резкий и острый, как рыболовный крючок, звонок, и всякий раз я чувствую себя маленькой рыбкой, жестоко разлученной с уютной тихой заводью. Я бьюсь, трепещу, отчаянно зеваю, таращу мутные глаза…
Идеальный будильник, мне кажется, должен имитировать естественные звуки чудесного летнего утра: пение птичек, шорох листвы, мягкий стук падающих в густую траву спелых сладких плодов… И не важно, что за окном киснет сырой бесснежный январь, гудят автомобили и грохочет грязными контейнерами мусороуборочная машина. С идеальным будильником переход из сна в явь происходил бы мягко, деликатно, нетравматично для психики. Я так думаю.
Хотя сегодня будильник был ни при чем, меня разбудил телефонный звонок. Еще более неприятный вариант, моментально вызывающий сильную тревогу. Хорошие новости почему-то не имеют привычки приходить в семь утра…
– Ну что еще? – спросила я сразу же, без предисловий в виде «алло», «слушаю» и вежливого приветствия.
– Что значит «еще»? – Таганцев тут же уцепился за слово. – Уже что-то было, я сегодня не первый звоню?
– Да нет, сегодня ты победитель забега, возьми медальку, – зевнула я. – С чем поспешал-то в семь утра?
– С информацией. Вторая гражданка, которую ты просила найти, это не Мария Семеновна Царева, а Маретта Самвеловна Аркекян.
– Как это? Она замуж вышла и не только фамилию, а все ФИО сменила? – не поняла я.
– Нет, она как раз по мужу Аркекян, а была Малхосян, но всегда Маретта Самвеловна, – не очень понятно объяснил Таганцев. – Мария Семеновна Царева – это ее литературный псевдоним, она же писательница. Адрес диктовать?
– Лучше эсэмэской, я спросонья не запомню, а записать не могу, под рукой ничего такого…
– Понял, пришлю сообщение. – Бравый опер отключился так же внезапно, как и возник на связи.
Я снова состыковала голову с подушкой, но улететь в глубины космоса не успела, потому что телефон опять ожил. Сначала пискнул, а потом зазвонил.
– А теперь что? – вздохнула я в трубку, полагая, что это снова Костя звонит.
– А теперь все, – ответно вздохнула Машка. – На обед хожу одна, про перекуры забыла, поболтать не с кем. Ты скоро вернешься? В нашем серпентарии тебя очень, очень не хватает.
– Ой, Мань, вернусь ли я вообще – большой вопрос.
– Что там коллегия?
– Пока еще вдумчиво изучает предположение, будто я – мамаша-тиран, не позволяющая дочери-подростку развиваться и самовыражаться.
– Имеется в виду та старая история, когда твоя Сашка хотела сделать себе пластику щек, а ты ей не позволила, а она тогда наябедничала газетчикам, и они тебя размазывали, как мармелад по паркету? – Машка хохотнула.
– Мне до сих пор не смешно, – проворчала я.
– Да брось, это же чушь, тогда все благополучно разрешилось.
– Тогда – да, а теперь та история рассматривается в контексте наших с Сашкой нынешних нездоровых отношений. Понимаешь, по всему выходит, что я тиран, но нетипичный. Непоследовательный! Я Сашкины свободы ущемляю, ущемляю, а потом вдруг – бац! – и пытаюсь загладить свою вину, заискиваю перед ней, подкупаю ее дорогими подарками.
– Да ладно, это такое мнение складывается у ВККС? – не поверила Машка.
– Мне кажется, да.
– А креститься, когда кажется, ты не пробовала? Попробуй. Напридумывала себе ерунды… В коллегии дураков нет. Ладно, я выяснила, что среди членов коллегии есть один мой старый приятель, я его аккуратно попытаю, что там и как… Скажи лучше, до рокового визита рэпера еще ведь не дошли? Вот и отлично. – Машка заговорила деловито. – Слушай сюда, я созвонилась с Мариной, помощницей Диманди. Она сказала, он сейчас далеко, я так поняла – на каких-то экзотических островах. Где конкретно – великая тайна, потому как наш золотой мальчик там не один, а с подругой, которая вообще-то чья-то законная жена.
– Это тебе Марина сказала?
– Намекнула! – поправила Машка. – Сказала она другое: Диманди, как вернется и узнает, что его подарочек тебя буквально под суд подвел, обязательно вмешается и всем объяснит, что ты хорошая и ни копейки ему не платила. У него, Марина сказала, твердые принципы. «За добро – добром», «Своих не бросай», «Держи хвост пистолетом» и все такое.
– А когда он вернется, Марина не сказала?
– Она не в курсе. Это какие-то дико секретные каникулы, на самом краю света и без связи, влюбленные даже мобильники с собой не взяли, чтобы по ним нельзя было отследить их местонахождение, представляешь? – Машка, похоже, была в восторге. Она большая любительница романтических историй сериального типа.
– Кто-то очень серьезный в мужьях у подружки Диманди, – предположила я.
– Похоже, что так, – согласилась подруга. – Короче, делай, как Диманди…
– Мне сбежать на край света?
– Нет, держать хвост пистолетом! Не вешай нос, тяни время, помощь придет…
– С далеких островов, – кивнула я. – Ладно, буду ждать.
Что мне еще оставалось?
А впрочем, у меня же был адрес той Маретты Самвеловны, которая Мария Семеновна…
Глава 12. Последний выход в свет Марии Царевой
Мара смотрела на город сверху. С пятнадцатого этажа он выглядел получше: бесконечный поток машин, похожий на лавину разноцветных блестящих жуков, отдалился и притих, суетливые толпы рассеялись в пыль, открылись просторные пустые крыши менее высоких домов и черный клин хвойного леса. Светлые дали если не распахнулись, то хотя бы уже угадывались где-то там, за горизонтом, которого вообще-то не было видно за бесчисленными зданиями. Но дома растворялись в наступающих сумерках, как сахар в кофейной жиже, и оставались только светящиеся окна, огни рекламы и желтые звездочки фонарей. Мертвый камень уже не давил со всех сторон, суета не душила.
Маре хотелось найти небанальное сравнение, но город действительно больше всего походил на муравейник. На скопище термитников, которые только ночью теряли плотность и неподвижность, превращаясь в призрачные волны сплошного моря огней.
«Надо записать это», – привычно подумала Мара, но не тронулась с места. Зачем куда-то идти? К чему что-то записывать? Все тлен и суета, она ждет и ищет другого…
Было время, Мара не расставалась с блокнотом. Даже в школе, ведя урок, держала его под рукой – доставала из сумки и клала на стол рядом с классным журналом и планом занятия. Дети, бывало, говорили и делали такое, что за ними можно было записывать монологи, диалоги и целые сцены. На педсоветах тоже можно было подслушать немало любопытного, на родительских собраниях – понаблюдать за интересными типажами.
Мара скурпулезно, по одному жемчужному зернышку, собирала все.
Свою первую книгу она готовила много лет, а написала потом очень быстро, буквально за месяц. Лежала в больнице – лечила бесплодие, чувствовала себя нормально и страшно скучала, заняться было совершенно нечем, вот и потянулась рука к перу, перо к бумаге…
Вазген не смог ей помешать, потому что его не было рядом. Он редко навещал жену в больнице, появляться в гинекологии ему казалось постыдным, профиль отделения он воспринимал как что-то неприличное.
Должно быть, он думал, что ее диагноз компрометирует их обоих, что все на него смотрят и сомневаются в его мужской силе. У Вазгена всегда было преувеличенное мнение о себе и своей роли в жизни: как будто все в мире вертелось вокруг него, для него и ради него.
Марино желание писать он высмеивал, любое творчество представлялось ему занятием несерьезным и даже вредным, бессмысленной тратой ресурсов – денег, времени, душевных сил.
«Делать нечего, времени много? Иди на кухню, свари хаш, долму сделай, хачапури испеки, – говорил он, увидев Мару с блокнотом. – Ты женщина или кто?»
Представления о женщине, ее предназначении и долге у Вазгена были замшелые. Мару с ее бесплодием и отсутствием хозяйственности он перестал считать настоящей женщиной где-то на пятом году их брака, но разводиться не хотел, потому что это было бы ему неудобно. У Вазгена имелся свой бизнес, небольшой, но вполне себе хлебный. Его строительная компания не то чтобы процветала, но работала стабильно, исправно приносила прибыль.
Особенно хорошо стало с выгодными заказами, когда Вазген пристроился на чиновничью должность в префектуре, как раз по строительной части, разумеется. Компанию при этом пришлось перевести на Мару – а на кого же еще?
Жена Вазгену представлялась глупой мечтательницей, то есть безобидной дурочкой, от которой можно не ждать подстав. Доверять ей, наивной бестолочи, бизнес, конечно, не стоило, так Вазген и не доверял, по-прежнему управлял всеми делами сам, Мара только числилась собственницей компании.