Яблоки когда-то были одним из самых сладких вещей. В Северной Америке. Вот почему их так любили, вот почему школьники оставляли их на столах своих самых уважаемых учителей. Мед и яблоки. Патока. Кленовый сахар в северных лесах. Сахарная палочка на Рождество. Воображаемые танцы засахаренных фруктов. Иногда под осень возвращаясь с патрулирования мы садились в яблочных садах Лонгмонта. Акры и акры яблоней, различных сортов я не упомню всех их названий, большинство деревьев высохли, все еще живые истоньшились, с новыми побегами, словно возвращались в дикую природу, плоды в следах от укусов и клювов, испещеренные червями и гусеницами, но все еще сладкие. Еще слаще чем раньше. Все что оставалось в них из того что было накоплено в них стало еще более концентрированным из-за их полной и опасной свободы.
Я глубоко вдыхаю, руки обхватывают ствол, ладонями к грубой поверхности каким-то образом более теплая чем воздух, пальцы держатся за чешую вельвета коры почти с таким же влечением, с тем же чувством встречи как если бы они держались за округлости женщины.
Эти маленькие как назвать? Радости жизни. Удовольствия. А запах всегда это запах и воспоминания, не знаю почему.
Мы поднимаемся по берегу ручья сереющей серостью просачивается между высокими останками деревьев, жук-короед убил лес, ветки без иголок, опустевшие мертвые руки.
Мне не нравится бывать здесь. В мертвом лесу. Начал умирать большими кусками двадцать лет тому назад. Мы карабкаемся. Становимся на каменистую отмель, круглая галька похожа на яйца. Отдохнуть, попить воды, затем продолжить. Вверх до пихт и елей все еще пахнущие и частые с густой темнотой между них.
Джаспер. П’шли. Ты лентяй. Плохо чувствуешь?
Пробегаю пальцами по его толстой короткой шерсти, по волнистой гряде его спины, к коже его шеи и зарываюсь ими туда. Зарываюсь. Ему нравится это. Откидывает назад голову открывая шею. Возьму в следующий раз аспирин. У нас тонны аспирина. Бангли говорит мы должны принимать его каждый день чтобы не заболеть болезнью Альцхаймера.
И тогда мы не позабудем за каким ***** мы здесь! кричит он, так весело как только у него может получиться.
И тогда ты не забудешь. Похоже для тебя это важнее чем для меня, Хиг. Помнить всякую херню. Ешь чертов аспирин.
Бангли по-своему проницателен, есть нечто судейское в его характере.
Мы отдыхаем. Я сижу на валуне у пруда а Джаспер лежит у моих ног. Делает так когда ему нездоровится. Наступает утро, серость уступает цвету. Потихоньку. Мы отдыхаем пока не показывается солнце сквозь фильтр деревьев с, клянусь, легким гулом как от настраиваемой струны банджо. Ручей отвечает, бурлением и бормотанием.
В прошлую осень я видел следы лося. Они шли от темной пихты, отпечатанные в иле когда мелел ручей летом, и терялись на гладких пыльных камнях гравия. Одна. Большая лосиха. Привидение. Их всех не должно было быть.
Пронзительный крик. Зимородок. Иногда зимородок присоединяется к нашей компании. Распевает веселые песни верх по ручью. Его ныряющий полет напоминает мне о телефонных проводах освобожденных от льда, такой же аркой и вновь и вновь и вновь. Он вскарабкивается на омертвевший ствол у ручья, кричит, слетает. Говорит нам, так похоже, двигаться. Еще несколько миль. Может одинок, без никакой компании. Время от времени появляется оляпка на камне у края воды. Может раз в году мы видим хищную скопу.
Нам нравятся птицы, да ведь Джасп?
Он открывает на секунду глаза, не поднимает головы с моих ботинок. Если я скажу что-нибудь еще, я знаю его очень хорошо: он поднимет свою голову чтобы посмотреть на меня и проверить если есть что-то касаемое его, может я спрашиваю у него какого-то совета и он проницательно задержит свой взгляд на моем лице пока не поймет что происходит, или нет ничего, поэтому я ничего не говорю. Пусть он отдыхает.
Мы встаем и продолжаем идти. Восхождение здесь круто, между валунами бастиона холмов.
В полдень мы пересекаем старую скоростную дорогу между штатами. Даже не поднимаемся на поверхность, проходим сквозь ребристый водосток под ней, сейчас сухой после того как ручей ушел в сторону. Пусто здесь. Я вспоминаю Иону и кита. Раньше кричал и пел чтобы услышать гулкое эхо но больше так не делаю.
Джасперу не нравилось.
Мы переходим дорогу и идем вдоль ручья. Я поджидаю пока Джаспер догонит меня. Задние лапы кажутся негибкими, его дыхание учащено, задыхается. Первый долгий поход в этот год, он скорее всего потерял форму как и я, с зимним жирком.
Два волка. Две вереницы следов к и от грязи у края воды, быстро двигались. Джаспер обследует их. Минуту. Дыбится шерсть но скоро он теряет интерес. Похоже более занят поспешая за мной словно все внимание переключено на его ходьбу.
Где-то похоже около двух часов, я решил передохнуть. Мы никуда не торопимся. Мы все еще в нескольких милях внизу от того где я нашел следы но это ничего.
Могут быть где-угодно там наверху, да ведь Джаспер?
Я вытащил чехол с удочкой из саней и он сразу понял что работа официально на сегодня закончена.
Неглубокая впадина после небольших камней, навроде рифов. Упавшее дерево поверх течения. Еще не каньон, но с живыми деревьями, голубая пихта и норвежская, дугласия, стройные вблизи, на ветвях натянуты ветви испанского мха раскачиваются под ветром. Сколько лет мху спрашиваю я себя. Он сухой и легкий при касании, почти рассыпается, но на деревьях он раскачивается словно печальное ожерелье.
Я собираю и натягиваю удочку а Джаспер лежит на плоском камне и наблюдает за мной. Только он загорает на солнце и он наблюдает за мной с пятна теплого света, его тень падает на булыжники и округляется в гальку словно прозрачная вода. Стебли прошлогоднего коровяка качаются как невесомые свечки. В том же свете я вижу рой малюсенькой мошкары похожее на туманное облако.
Я снимаю ботинки и штаны, надеваю легкую, с липкой подошвой обувь которая у меня уже много лет. Когда стирается резиновая подошва у меня есть еще такая же обувь. В последний полет на парковку у обувного магазина я взял пять пар моего размера. Не такие легкие, но пойдет. Где-то три года длятся и должно хватить надолго-надолго. Что не представишь. Такая картина не помещается в мою голову. Умножить года и разделить на желание жить довольно фальшивая бухгалтерия. Пока будем держаться за этот ручеек. Привяжем новый шнур и пушистую мушку, и подуем на удачу. Забросим и еще раз и если нам повезет то ночь от этого станет еще лучше.
И поужинаем. Я хотел прокричать об этом Джасперу но он спал и он знает это слово и сразу заведется поэтому я не закричу ему пока не поймаю рыбу. Первая всегда достается ему.
Я рыбачил несколько часов. Забрасывал и забрасывал снова и снова. Я прошел к началу изгиба и попытался там в мелкой воде которая стала серебряной от солнца ушедшего к началу ручья. Течение было серебряным с черными прядями, как ртуть и нефть. Затем солнце перешло за хребет и поместило нас в холодную тень и вода отражала только чистое небо и я снова мог видеть камни в мелководье. Зеленые камни и вода голубые там где пробегали морщины у рифов. Каким-то образом Джаспер знает даже в своем сне когда я прохожу больше чем нужно шагов и тогда он встает и следует за мной и сворачивается клубком на песке между камнями в пятидесяти ярдах впереди меня. Я добавил шнура с крючком и подвесил к нему фазанье перо с бусинками и поймал четырех больших карпов за несколько минут. Я прошелся по воде нахлыстом, верхние прилипалы проплывали мимо, и вдруг удочка встала, едва вздрогнула, едва-едва, даже не тычок, и тут я понял карп ощупывал губами мою нимфу и я дернул и зацепил его. Они сражались не так доблестно как форель а с угрюмым упорством словно мул упершись всеми копытами. Они не уходили вверх по течению или забирались под ветки упавшего дерева, они просто отказывались поддаваться и надо было попотеть что никак не назовешь весельем, но теперь трудно было найти где-нибудь веселье и я стал уважать их за их стоицизм. Бесстрастное сопротивление перед поглощаемой их вселенной.
Как мы.
И когда я взял толстяка двумя руками и треснул его головой о камень я сказал Спасибо приятель зная как должно быть чувствуется когда совсем не готов к такому.
Я свистнул. Джаспер может почти глухой но что-то в свисте щекочет его голову глубже чем просто звук и он выпрямился и встал слегка качаясь и встряхнулся и побежал довольный вверх по течению и я дал ему первую рыбу которая весила почти семь фунтов. Я отделил филе, дал ему две полосы серого мяса, голову и хвост, и выбросил кости назад в ручей. Следующую пойманную мной я разделал и промыл и в желудке ее было полно мух и парочка мелких рачков.
Уже поздно. Я рыбачил весь полдень и течение было холодным где оно толкалось о мои колени и бедра да только мои ноги давно стали бесчувственными от такого вида мертвенной теплоты. Начинало холодать. Я поймал пятую рыбу, поменьше, вычистил ее и провел палку с крюком сквозь живот и прицепил ее вместе с остальными на бечевку. Повесить их потом в сарае. Размял мои ноги чтобы разогналась в них кровь. Солнце ушло, ручей начал светиться в ранних сумерках. Каким я почувствовал себя? Счастливым. Мы не думали ни о чем да только о ручье, да только об ужине, да только о лагере на ночь чуть повыше по ручью у песчаной отмели где мне нравилось останавливаться. Я натянул мои штаны, сел на камень и одел ботинки. Джаспер ожил после рыбы, следил за мной с открытой пастью, улыбаясь потому что он знал мы не шли никуда далеко и будет еще парочка рыб, в этот раз сваренные и посоленные.
Окей, тронулись.
Мы обошли заросли ивы и ольхи еще не покрывшиеся листвой и нашли тропу сквозь зеленые живые почтенного возраста ели, кора почти становится оранжевого цвета когда они стареют, и мы нашли наше кострище в песке в нескольких ярдах от воды и ровное место для сна под одним из старых деревьев.