Он привязал меня к столбу во дворе. Лицом к солнцу. Посадил меня, на стул, руки позади. Туго. Они стояли и изучали меня. Я прищурился, пытаясь понять чего хотят. Придумать что-нибудь.
В моем правом кармане куртки.
Он выступил вперед протянул руку, покопался в ней, вытащил две банки Копенгагена. Девять или десять лет возраста, уже вышли по сроку, но все еще. Я принес их как подарок, так вот. Он подошел с моей стороны и я мог увидеть его как он наклонился, головой книзу, разглядывая со стороны, близко. Затем он открыл одну банку сковырнул ногтем эксперта, оборвав бумагу по бокам жестянки, провернул на четверть оборота и рывком. Он засунул свой нос, подышал. Я почувствовал запах. Соли и земли. Табак уже стал трухой, я знал от Бангли, но он загреб щепотью, засунул табак под верхнюю губу. Он был верхнегубый. Сплюнул.
Три очка.
Только и всего? Две жестянки. Шестерка это честно.
Он передал ей жестянку и я был удивлен когда она тоже взяла табака. Он придвинул второй стул рядом со мной, сел.
Солнце уйдет с твоих глаз через двадцать минут.
Она стояла все так же в полный рост передо мной, светом из-за спины. Она была высокая. Я никак не мог разглядеть ее лицо. Чувствовал как она смотрел на меня при этом.
Она говорит?
Упс. Минус три. Назад к нулю. Там тебе нравится быть. Так мне видится.
Я люблю путешествовать налегке.
Он едва кивнул.
Это хорошо. Табак. Долго не видел. Мне до лампочки как тебе нравится путешествовать. Ты можешь обеденный гарнитур таскать с собой если хочешь. Вон посмотри. Нам бы пригодился.
Если я что-нибудь скажу ты снимешь с меня очки? В смысле не сказав мне. Да?
Он кивнул. Минус один.
А затем я потеряю мои привилегии частого путешественника так я полагаю.
Минус два. Дойдешь до минус десяти я тебя застрелю. Без возражений. Тут же. Вспомнишь ее еще раз сниму пять. Ты уже все понял. Скажешь неправду, это десять очков, ты мертвец. Насрал в штаны ты мертвец. Обоссался это как захочешь.
Внезапно мне все перестало казаться забавным. Я слышал грохот водопада, ритмичный как барабаны диких племен, услышал как заблеяла одна овца и именно так я себя и почувствовал. Печально-меланхоличным нечто вроде.
Я посмотрел на него.
Знаешь что?
Я все-таки сказал.
Знаешь что? Пошел ты *****. ***** тебя и твои очки. Я пришел сюда с миром а ты меня пробовал убить уже два раза. Я пришел сюда в поисках. Я сам не знаю чего. Я не знаю чего, понял? Не смерти, к тому же. У нас было этого слишком много в аэропорту. Слишком много смерти.
Я сидел туго связанный на стуле и я посмотрел на него и я почувствовал как потекли слезы по моему лицу, обжигая царапины на левой стороне.
У меня умер пес неделю назад, Джаспер. Мне не нужна всякая херня от тебя или что там еще. У меня нет ничего. Давай, отнимай свои ***** двадцать очков, стреляй. Я буду только ***** рад. Давай.
Соль от моих слез.
Подними его Пап, сказал она. Хватит. Подними.
Ее голос был грубым от волнения. Я проморгался глядя на нее в солнце. Почувствовал как его ловкие пальцы освободили веревку.
Я встал отошел от них к тополю у края ручья и помочился. Мне было все равно. Мне было не до приличий. Промыл лицо и бульканье течения унесло мои слезы. Прохладно в глубокой тени. Выплакал так сильно что чуть не задохнулся. Может они следили за мной, нет, они точно следили за мной, да пошли они *****. Я просто выплакал сколько мог, затем отдышался. Встал на колени и умыл лицо, порезы уже набухли сетью засохшей крови. Напился. Какого ***** я все время плакал? Мне было в общем-то все равно, честно. Я не раскис, просто я так почувствовал себя тогда. Девять лет ни слезинки, затем Джаспер, сейчас это.
Мир открывается внезапностью, открывается узким коробом каньона с четыремя овцами, и мы плачем. Два пастуха, может не совсем в своем уме, а мы плачем. Новые люди не Бангли, не с болезнью крови, а мы плачем. Мы плачем. Что это случилось посередине дороги в никуда и даже сейчас не от этого. Я совсем даже не от этого. До этого я мог определить себя: я вдовец. Я сражаюсь чтобы выжить. Я охраняю нечто, точно не знаю что, не огонь людям, может просто Джаспера. А теперь и этого не могу. Я не знал чем я был. Потому и плакал.
Я стоял в тени дерева в холодном дыхании текущей воды и звук от нее, легкий бриз пролетали сквозь меня. Я был раковиной. Пустой. Приложи меня к уху и ты услышишь далекий рев неведомого океана. Просто ничем. Легчайшее прикосновение течения или волны могло опрокинуть меня. Меня бы вынесло водой. Здесь на отмель, высох бы и выцвел и ветер продул бы меня и ошершавил, срывал бы с меня тонкие слои пока я не заострился бы и истоньшился бы как бумага. Пока я не осыпался бы в песок. Так я чувствовал себя. Я бы сказал что стало легко от того что ничего нет, ничего, да только я был слишком пустым чтобы понять облегчение, слишком пустым чтобы нести его.
Меня совсем не волновало что этот негодяй сделал со мной. Нечего терять это так пусто, так легко, что песок в который ты осыпался улетел пылью, так невесома эта пыль унеслась в нити пыльных бурей звезд. Туда мы все уйдем. А все остальное это просто ожидание когда истоньчишься и унесешься ветром.
Точно не самое лучшее время для переговоров. Нечем торговаться. Я даже не стал думать, Я пощадил его и его дочь он дожен мне по крайней мере за это. Что? Только одно? Двадцать блин очков.
Вернулся.
Я ухожу. Назад по ***** дереву вверх. Ясно что тебе нужна лишь своя компания.
Я посмотрел на нее.
Могу я напоследок? Никогда не был привычкой, но сейчас пах так хорошо. Спасибо.
Взял большую щепоть. Никотин завелся сразу как только сглотнул и я почувствовал на секунду что поплыл.
Черт. Я забыл.
Я сплюнул.
Стрельнешь мне в спину на пути вверх и как я раньше сказал не знаю как мне это понравится.
Они глядели на меня. У нее было темное пятно на шее похожее на синяк.
Мне нужен мой Глок, моя винтовка. Оставь себе гранаты. Подарок.
Он замялся, подобрал пистолет со стола, передал мне рукояткой. Я положил его в кобуру. Он поднял винтовку чтобы оглядеть ее, к своей груди, передал мне.
Спасибо. Спасибо что пинул меня в задницу.
Я притянул его и врезал.
Как все время хотелось, коротким правым впечатанным в левую щеку. Он слетел с ног тут же и всем телом и он упал сначала на задницу. Слетела шляпа. Полная неожиданность. Он вскочил опершись руками и заморгал на меня и когда я окинул всю эту картину моими глазами целиком я увидел в его руке пистолет. Как по волшебству. Тяжелый.45, армейский.
Ты не должен был бить меня в зад. Или прикидываться палачом. Я пошел бы сам куда бы ты направил меня.
Да что говорить?
Я повернулся и пошел по открытой местности, спина неприкрыта и готова получить пулю и в ожидании скорого выстрела и падения.
Ты, ты, Эй.
Что?
Хигс, да? Так что ль сказал.
Хиг.
Хиг. Хочешь пообедать?
Остановился. Она была где-то на полдюйма выше меня. Загорелый шрам отходил от ее темных волос, ее правой глазницы. Тонкий и узкий. Синяк на горле.
Обед? Люди все еще обедают.
Мы да.
Посмотрел на дом. Старый сукин сын засовывал пистолет в кобуру, поправлял свою шляпу, следил за нами.
Он что точно твой отец,
Да. С отцовской стороны.
Никаких за него извинений. Ни малейшего предательства. Я оценил это. С отцовской стороны. Забавно сказано. Она улыбалась.
Он похоже не хочет со мной обедать.
Я его не пригласила.
Она засунула большие пальцы в карманы ее рубашки и выпрямила руки расправляясь. Я заметил. Как приподнялись от этого ее груди, как открылась кожа чуть выше ее талии.
Но приглашу, если вы два пообещаете не бить и не стрелять друг в друга.
Вы два. Деревенский акцент. До этого. Я уставился на нее. Честно я не знал хотелось бы мне пообедать с ними или нет. Я как-то привык к вечному нахождению на воздухе, к постоянному движению. Какое-то подобие комфорта в этом.
Хиг? Да? Голос Бангли опять, невесомый. Я представил себе его отрывистый смешок если бы он знал он был моим супер-эго. От которого я никак не мог избавиться, словно плохая поп-музыка. Девчушка приглашает тебя на обед. Ей неудобно что ты чуть не намочил свои штаны. Ха! Будь повежливее. Окей.
Окей сказал я.
Симаррон. Она выставила ко мне ладонь
Все зовут меня...
Она остановилась на полуслове, посмотрела вокруг каньона, улыбнулась.
Сима.
Пастуший пирог на коровьем масле. Посоленый как раз. Говяжий фарш. Я думал я умру. Папаша был прав, солнце скрылось за краем каньона и мы ели за дощатым столом в тени. Близко к ручью: приятно веяло. Вместе с бризом который тоже звучал как бегущая вода когда просеивался вехушками тополей. Масло. Растаявшее потеками по картофельному пюре, желтыми лужицами. Кто бы мог подумать что такое бесформенное и бледное может заворожить человека своим видом? Она все несла и несла, я все ел и ел. Стальной кувшин молока остывавший в ручье я опорожнил его дважды. Йех ты. Хиг если бы ты залез по этому дурацкому дереву наверх и улетел отсюда или лучше того получил бы пулю в спину ты не съел бы самой вкусной еды в своей жизни. Меня так заворожила еда я даже перестал следить как смотрел на меня Дедуля волчьим глазом или презрительным глазом или акульим или еще каким-нибудь взглядом которым обычно смотрят когда кто-то вырастет тебе шишак на лице а потом начнет есть твою еду безостановочно.
Предложит холодного молока. Заполнит эмалированную тарелку снова горкой. Женщина. Принесет снаружи с огня твою тарелку. Сидеть в тени большого старого дерева, не металлического ангара, и есть. Слушать блеяние овец доносящееся сквозь громкое шуршание листьев. И старше тебя человек сидит напротив тебя в молчании, тоже ест, враг ли друг ли пока не поймешь, какая разница. Быть гостем. Преломить хлеб.