Должен был кричать. Давно уж не возил с собой еще одни наушники. Какой смысл? Джасперу они были не нужны.
Закрылки и рули в нейтральном!
Есть!
Гироскоп.
Есть!
Обороты на тысяча семистах.
Есть!
Магнето.
Температура в карбюраторе.
Зажигание.
Есть!
Весь этот набор движений пока разогревался мотор, цифровые колонки каждого циллиндра двигателя поднимались, масляное давление упало - все это пока ревел мотор, самолет дрожал, все приближалось к критическому моменту взлета. Я очень любил это время. Все было так же - ожидание наконец-то быть в полете словно я сам был бы в полете и отчего я все время хотел испытать это ощущение когда мне предоставлялась такая возможность.
Наружный термометр показывал пятьдесят два. Хорошо. Приятно и свежо. Тяжелее воздух. Отпустил тормоза и она покатилась. Провел ее сквозь заросли шалфея на новую прочищенную нами тропу помогая ей выбраться тормозами, повернул ее к востоку и сделал круг на очищенном месте. Она смотрела на запад. Солнце позади нас удлиняло тени кустов. Рассвет долины высокогорья едкий и прохладный. Впереди нас за лугом кедровые деревья были нашим пределом, нашей взлетной планкой.
Она подняла большой палец. Я проверил еще раз закрылки и рули, вдавил топливный рычаг в приборную доску, быстро взглянул на давление масла, Зверушка взревела, встряхнулась я заорал, Бог велик! Отпустил тормоза.
Я не знаю зачем я заорал это. Могли быть последними словами сказанными мной в этой жизни. Я не думал ни о каком Джихаде я думал Хиг, те парни на заводе Сессны в белых халатах никогда так не тестировали. Они возможно никогда не могли представить себе мир через восемьдесят лет особенно что их самолет будет Ноевым Ковчегом для овец. Она покатилась, сбросила инерцию, почти что заартачилась в самом начале, слишком медленно, и понеслись мысли Не сможем!
А затем она взялась за себя, собралась на взлетке, вкатилась в нее, деревья на самом конце приблизились, выросли темнотой, больше, может за полдороги до них я почувствовал как она взлетает, момент поднятия и я прижал ее нос книзу, давление, она захотела взлететь, вскарабкаться, да только я держал ее нос книзу, держал так ее в трех футах ближе к земле где она могла бы набрать скорость. Мы пыхтели так почти над землей и затем я услышал крик Симы, первые деревья вырастали перед нашими лицами, и я потянул на себя штурвал, не потянул а высвободил к моей груди и Зверушка рванула, нос поднялся, самолет сел на зад, казалось прямиком в небо, одна единственная молитва Не заглохни *****, завыл датчик сваливания, указатель скорости, стрелка высотомера парит на шестидесяти, все еще воет, овцы заверещали, странные мысли появляются когда все вверх тормашками: овцы блеяли в тональность. В той же тональности что датчик сваливания. Как будто их мамаши.
Только не Сима. Она просто вскрикнула. Однажды. Я задвинул штурвал опять вперед, выровнял нос, все молился о скорости о скорости, и вскоре Зверушка схватилась, ускорилась словно ласточка после того как поймала в небесах бабочку и мы полетели на шестидесяти пяти, я посмотрел вниз на деревья, мысль, Проскочили над ними в двух футах.
Совсем не по инструкции. Нет в книге даже по короткой дороге с мягкой почвой. Вот так скорее всего выглядел наш взлет с луга:
Ну я просто обязан радоваться тому что живой. Я выдавил из себя крик. Можжевеловые деревья проскакивали под нами. Зверушка перекатилась вверх еще на пятьдесят футов над деревьями, казалось словно по ее собственному желанию, будто ковер-самолет. Направивший себя к какому-то дальнему месту. Дорогой в один конец к мечте. Она сияла как радостно сиял бы ребенок после того как успешно выжил путешествие по какому-нибудь аттракциону в парке развлечений Шесть Флагов. Она протянула свою руку и ущипнула мою.
Мы живы видишь? Молодец.
Не спим не спим.
Иногда ты говоришь странные вещи.
Даже ягнята повеселели под общим настроением. Они больше уже не блеяли, они подняли свои мордочки и следили за нашим разговором, болтающиеся уши и невинные свидетели. Им казалось, все происходящее было неким другим шагом в обычном жизненном цикле овец.
Мы пересекли большую реку и Папаша уже сидел на своих вещах как сидел бы простой голосующий на лишенном тени отрезке пустынной дороги. Что-то в его виде одновременно решительное и не признающее никаких авторитетов, с длинной тенью по земле, с ружьем между колен словно жезл у служка-аколита. Таким он и был: нацеленным на миссию, посвятившим себя достижению новой жизни. Если мы только сможем туда добраться. Бандана болтается на дорожном указателе, еле указывая на спокойный бриз летнего утра. Я повернул влево и приземлился и встал прямо перед ним сидящим.
Он залез позади своей дочери. Ноев Ковчег, сказал он увидев ягнят. Только и всего. Сима захлопнула дверь, закрыла на защелку и мы взлетели в западном направлении к Гранд Джанкшен.
Что-то было не так. Я не скажу что неправильно потому что как воспринималось это не было очень явным. В десяти милях к востоку я почувствовал первые признаки. Мы оставили после себя обрывы Гранд Месы, огромный ровный останец должно быть когда-то был частью полуострова у какого-то неглубокого, кишащего плезиозаврами моря. Шестьдесят миль буйного роста растений. Ограничены фиолетовыми обрывами и покрыты осиновыми лесами. Летом они зарастали по пояс папоротниками и покрывались темными озерцами и бобровыми заводями. Мы с Мелиссой провели отдыхая тут одни из самых лучших дней, зарываясь с палаткой на неделю у края озера без никаких дорог вокруг и горная форель чуть ли не сама выпрыгивала к нам на сковородку.
Мы пролетели над всем этим, низко чтобы сберечь топливо, теплый воздух вливался к нам через пустое обрамление окна выбитое дробовиком Папаши, и потом появился Гранд Джанкшен, сливаясь двумя реками и продираясь между пустынными холмами. Широко раскинувшийся еще со времен первопроходцев город вытянувшийся до самых гор Книжных Утесов на севере.
Там были скоростные дороги, улицы, замершие строительства, тупики веток кварталов, плоские крыши коробок магазинов, просторные парковки. Там была промышленная зона вдоль реки Колорадо, железнодорожные пути, фаланги складов. Город был пронизан тополями. Большинство старых деревьев стоявших вдоль улиц и зависящих от поливки были без листьев и мертвы но у многих корни тянулись настолько глубоко что они пробивались повсюду точками и тире буйной зелени словно некое сообщение кодом Морзе.
Рассады тополей все еще отбрасывали тени в приречных парках, несколько из самых старых и самых высоких отчаянно сопротивлялись засухе наполовину высохнув, все еще распускаясь листьями с одной стороны. И огонь. Не оставалось ни одного угла в городе где он не побывал. Как будто из-за огня а не из-за болезни смерть прошлась по всему городу. Автомобили, так казалось, все сгорели. Где они стояли по краям улиц в длинных рядах, на парковках моллов, на скоростных хайвэях, они были в таком ужасном хаосе, в таком беспорядочном нагромождении словно гигант разбросал их играючи. Многие кварталы были сожжены дотла. Оставшиеся выглядели будто их подожгли чтобы сначала потекли от жара а потом немного подостыли так шеф-кондитер готовит свое брюле. Сладковатый черный запах от древесных углей назойливо лез в мои ноздри и мне было трудно сказать действительно ли так пах город или же вонь появилась от вида всего. И где были скелеты деревьев там были и человеческие скелеты. Я видел их. Не скелеты в их виде после того как ушла соединяющая плоть, но кости мертвецов валялись повсюду собранные кучками какими-то хищниками и рассеяные падальщиками. Кучи настолько большие мы могли их видеть отсюда.
Симу вырвало. От вида развалин города. Торопясь она открыла боковое окошко и приставила к нему свой рот и забрызгала стекло позади нее. Это был город куда они приезжали за покупками, суперстор Костко и автозапчасти, оборудование для фермы. Сюда они приезжали посмотреть кино на выходных если у них не показывали интересного фильма в Дельте. Два города были почти на одинаковом расстоянии от их ранчо. Она не видела как все закончилось. Она и Папаша ушли поглубже перед самыми ужасными новостями. Когда все еще шли новости на телевидении, когда их ведущие выглядели все истощеннее с каждым днем, потом они пугались за себя и совсем выдыхались, потом приходили в ужас услышав как их коллег увозили в больницы и полевые госпитали, или просто пропадали с виду, подразумевая болезнь или смерть, и самые последние ведущие все еще оставались на работе, и корреспонденты записывали свои репортажи сами используя треножники, репортажи все более неистовые и все более напряженные. И в конце концов пришел и их черед. Я вспомнил все это. Потому что им ничего не оставалось делать в самом конце: передавать репортажи, смельчаки, как играл оркестр на палубе тонущего корабля, или так или идти домой и умереть там.
Где-то в это время Папаша и Сима решили уйти с ранчо и они загрузили трейлер для перевозки скота и прицепили его к вседорожнику, и они поехали по хайвэю посередине ночи. С дюжиной коров, столько же овец, две оседланные лошади, две австралийские пастушечьи собаки, и продовольствие. И Папаше пришлось повоевать прокладывая себе путь сквозь три баррикады засад всего в пятнадцати милях от дороги к ручью с каньоном, и застрелить еще трех ***** на кедровых холмах, все это он в общем-то предполагал встретить и не заняло большого труда для него пройти их. Да только они застрелили одну лошадь и двух овец внутри трейлера, отчего стало труднее притворяться перед самими собой что они просто вывозили коров на снятое внаем летнее пастбище как делали они это обычно ранним майским утром. Он поехал на лошади а она повела вседорожник, который тащил за собой небольшой прицеп, двенадцать миль до каньона. Она бы скорее поехала на лошади, она никогда не чувствовала себя уверенно на четырех ведущих колесах, но он умел лучше ее управляться с живностью и с собаками, тоже, и тем привычнее было следовать его приказам с седла.