Я взял винтовку и побежал вокруг озера как бегал столько раз до этого, по утрам и вечерам. Бегал. Не стал брать фотографии над камином, на стенах у лестниц, не смотрел на них, запаковал рюкзак и сумку книгами, одними стихами. Пролистал Мы Умираем В Одиночку это была первая книга подаренная мне Мелиссой, с ужасным предсказанием названия: автор-норвежец, солдат спецподразделения последней громкой войны. Он убегает от двух дивизионов немцев и выживает чтобы позировать благородным видом в толстом свитере рыбака на задней страницы обложки своих мемуаров. Я все время завидовал этому человеку, герою войны в Норвегии у которого наверняка был деревянный домик во фьорде и тысяча друзей и слишком много забродившего сидра или аквавита или чего они там пьют на вечеринках, и который просто потом катался на лыжах для своего удовольствия. Если бы этот человек смог представить себе будущий ад на Земле. Он видел лишь тень его. Я пролистал книгу, не читал надписей и вновь засунул ее на полку. Кончено. Я решил я покончил со всякими печалями.
Когда я вернулся на парковку я покружился вокруг ряда машин и там были две фигуры у открытой двери самолета, одна вот-вот собиралась залезть внутрь. Я выругался и проверил предохранитель, сердце стучало, а потом встал и заорал, чтобы они убирались на *****, и, когда они схватились за охотничья ружья я застрелил их с двадцати ярдов. За стихи. Я отдал их ружья Бангли, ничего не ответил когда он задал вопрос.
Книга Стаффорда называется Истории Которые Могут Быть Правдивыми. Одна поэма называется "Ферма на Великих Равнинах" и начинается так:
Телефонная линия молчит;
Птицы на ней, куда бы она не тянулась.
Ферма с Великих Равнин
Тянет к себе провода.
Я звоню на ферму каждый год,
Звоню, слушаю, все еще
Он звонит своему отцу. Он звонит своей матери. Их нет уже несколько лет лишь гул в телефоне но он продолжает звонить.
После того как никто не отвечает мне с аэропорта я пролетаю дальше я переключаюсь на аварийную волну и делаю формальный запрос
Тревога-тревога Сессна Шесть Тройное Три Альфа чувствует себя невыносимо одинокой.
В седьмой год кто-то ответил. Я снял мои руки со штурвала и вжал наушники в уши. Волосы встали дыбом на моих руках как от близких молний.
Пришло сквозь статику с допплеровским отражением.
Тройное Три Альфа... теряясь в акустическом снеге.
Тройное Три Альфа... выброс помех... Гранд Джанк. Бумс словно ударило магнитным ветром.
Гранд Джанкшен...
Я подождал. Я покачал головой. Стукнул себя по наушникам. Пощелкал микрофоном кнопкой на штурвале.
Гран Джанкшен? Гранд Джанкшен? Тройное Три Альфа над Лонгмонтом. Я над Лонгмонтом срань господняя! Не понял вас. Повторяю: вас не понял!
Я покружился. Я покружился повыше. Поднялся до пятнадцати тысяч футов и кружился там пока не закружилась голова от гипоксии. Спустился до тринадцати и кружился два часа пока топливный датчик не показал мне что осталось пятнадцать минут полета, затем я ушел на восток.
Кто бы он ни был это был летчик или диспетчер.
Один единственный раз.
Я варю себе еду в ангаре. Через месяц после того как появился Бангли я взял его с собой чтобы он помог мне притащить печь с кухни дорогущего домины на восточной стороне взлетки. Может простая жратва еды в гараже дает мне чувство что ничего нет постоянного. Частично потому я и не живу в доме. Живя в ангаре, снаружи, я могу притвориться что тут где-то есть дом с кем-то внутри, кто-то должен вернуться. Кого я смешу? Мелисса не вернется, форель не вернется, ни слон ни пеликан. Природа может изобрести еще одну конопатую гордую сильную рыбу для холодных ручьев но она никогда не даст еще одного слона.
Прошлым летом однако я видел козодоя. Первого за много лет. Гонялся за насекомыми в теплом закате, крылья отблескивали в сумерках. Электрическим промельком.
Короче ангар там я варю и ем. Я пробовал есть в доме за кухонным столом как делает Бангли, пробовал несколько дней но не усидел.
Все дрова которых нам хватит на всю жизнь выстроены у стен домов вокруг летного поля. Кувалда и лом дают дров мне на всю неделю за несколько часов. Не говоря уж о мебели.
Немного попыхтел в начале а потом наловчился разбивать обработанную древесину, вишня и орех, и кленовые половые доски для очага. Да только. Дорогие вещи все-таки более уважаемы. Пока еще разбираю расшатанные дома. Не уверен когда-нибудь доберусь до тех четырех-пяти шикарных домов с дорогущими полами, если же доберусь то когда они не будут представлять собой никакой ценности. Скорее всего будут выглядеть для меня как необычный совсем особый запах от огня. Следуя еще одному бессловесному уговору мы начали добывать дрова в дешевых домах на западной стороне полосы, ему к северу, а мне к югу. Вот и качу я свою тачку назад к ангару.
Часто появляется Бангли и присоединяется ко мне. Он не умеет готовить еду как я. Никак не приучить чтобы начал стучать по обшивке, или по крайней мере прошептал бы что-нибудь как привидение, мне становится не по себе потому что мне не узнать как долго он тут наблюдает за мной.
Ужин раньше сегодня.
*****, Бангли, чуть не ошпарился.
Ты варишь, словно тебе нравится.
А?
Как ты управляешься со сковородкой, с ножом, как на настоящей кухне. Как в каком-нибудь теле-шоу.
Ноздри Бангли раздуваются словно жабры когда он особенно доволен собой.
Я гляжу на него в упор какое-то время.
Голодный?
Как в каком-нибудь теле-шоу, затянутый в фартук. Как будто готовишь эту херню-мурню в танце. Тра-ла-ла.
Я ставлю сковороду молодой картошки на печь. Сначала я использовал олений жир для жарки но он портился слишком быстро.
Ну на мне фартука нет, как ты видишь, и я не танцую.
Почти не было никакого масла в домах за последние несколько месяцев похоже там пили его ради калорий. Затем в подвале одного из домов на Пайпер Лэйн я нашел две пятигаллонные бочки с оливковым маслом. Спрятанные за грудой кирпичей.
А чего-то пел. По его лицу проходит прямая ухмылка. Отчего он кажется еще злее.
В печи горят дрова из канадской пихты два ряда по четыре, лучшие дрова для быстрой жарки еды. Масло плюется и я тычу картошку пока вся она не укладывается на дно сковороды. Стальной лопаткой я дотягиваюсь и слегка продвигаю хромированный рычаг который закрывает боковую вентиляцию печи чтобы замедлить горение. Я раздумываю: Если бы я был сделан из другого теста, если бы я знал что смогу защитить это место сам я бы прихлопнул Бангли прямо там где он стоит и тут же позабыл бы об этом. Смог бы я? Возможно. А потом я бы стал скучать каждый день по такому спаррингу. Наверняка почувствовал бы будто большая утрата. Мы на самом деле стали чем-то вроде семейной пары.
Я не помню чтобы пел, сказал я наконец.
Ты пел Хиг, ты пел. Не Джонни Кэш совсем. Он ухмыляется.
Как будто это было единственной утвержденной Законом Бангли песней про себя.
Ну, и какая была ***** песня?
Он пожимает плечами. Мне откуда знать. Какая-то попсяра девичья. Из радио вспоминается мне.
Вспоминается. Стоя тут с улыбкой победителя и с недельной щетиной бороды. Я выругиваюсь. Я начинаю смеяться. Вот что он делает со мной: доводит меня до того что я начинаю смеяться. Что он становится смешным и тут предохранитель сгорает, щелкает выключатель, и я смеюсь. Полагаю для его и моей пользы.
Садись Бангли. Придвинь стул. У нас будет сом, одуванчиковый салат с базиликом, молодая картошка au чего-то там но не gratin.
Видишь? говорит он. Как в этих теле-шоу. Если ты не шик-блеск в своих галошах то я - еврей.
Я смотрю на него. Я смеюсь еще сильнее.
***
Иногда я включаю музыку. У меня есть mp3, СиДи, винил, все что-угодно. Я провел провод в мой ангар от главной батареи наземной службы от той что заряжается с ветряной турбины так что электричество это не проблема. Настроение должно быть правильным. Я должен быть осторожным а то музыка ушлет меня назад в то место куда я ни за что не хотел бы попасть еще раз. Не должно быть какой-угодно музыки которую мы раньше слушали: мы таяли от старых певцов, вылезших из своих бутылей, каунтри, дороги, Вискитаун, Тоупли, Шинеад. Мы обожали Дикси Чикс, а кто ж нет. Амэйзинг Ритм Эйсез. Оупен Роуд, Суит Санни Сауз, Рил Тайм Травелерз, потрепанный блюграсс и старые-престарые группы с тех времен. Тогда нам казалось сердцещипательные. Попробуй послушать ранним весенним утром, с открытой ангарной дверью и краснохвостый сарыч парит на нагревающейся взлетной полосой:
И помню я тот запах жимолости от тебя
Как мне поверить что тебе не нужен я...
Или сладкий потрескивающий тенор у Брэда Ли Фолка, поющий Тяжелые Времена.
Головой поникнув и бездомный, потерялся в сумерках дождя...
Я никогда не мог себе представить я буду стариком в сорок лет.
Что я могу слушать так это блюзы. Ее никогда не тянуло на блюзы. Я же могу найти покой с Лайтнингом и Коттоном, БиБи и Клаптоном, и с Стиви Рэем. Я могу врубить на полную мощь Сон Силс поющего Дорогой Сын пока койоты с ручья не подхватят сочувственным оглушительным воем в тон соло губной гармоники. Пронзительным воем и визгом. Словно от музыки они сходят с ума и в то же время словно они без ума от нее. Что в общем-то и есть самый настоящий блюз.
Ночью я ложусь с Джаспером позади стенки бермы. Ранняя весна, или поздний или ранний час и Орион опрокинулся спиной на зубчатые края гор и тихо молча целится в быка прежде чем тот затопчет его. Иногда он бывает миролюбивым но не сегодня. Сегодня он сражается за свою жизнь.
У Джаспера нет поводка, спит слева от меня а мои мысли крепко сидят на поводке. Я позволяю им гулять только по кругу. Только о теплице, об ангаре, о возможности встречи во время весеннего охотничьего похода с весенним медведем когда медведи озабочены одним голодом.