12.
– Но при этом у вас ниже образовательная планка, чем у нас. – Костер очевидно решил посопротивляться. – Семь классов, для американца обязательны десять.
– Да, мы не пускаем на ветер ни денег, ни времени. Для весьма многих достойных подданных семи классов хорошего образования более, чем достаточно. Отнюдь не все предназначены в этой жизни следовать в университеты. Так зачем? Главное, что наша образовательная система не связана с финансовыми обстоятельствами родителей.
– Я многое читал о России. Да и нынешний мой приезд – уже четвертый. И все же – все это так любопытно… Простите, я скачу с пятого на десятое и даже слегка отвлекся от темы нашего разговора, что уж вовсе непрофессионально.
Течение нашей беседы слегка сбилось, поскольку я предложила посетителю коктейль. Не чай же ему предлагать, что американцы понимают в чае.
Пока я доставала из бара стаканы и трясла шейкером, Костер оглядывался по сторонам.
– Я примечал, что портреты Императора Николая нередко висят в России в частных гостиных, – заметил он. – А у вас такого не вижу.
Вот уж не объяснять же ему, что портрет у нас есть, только он висит в «теплой» комнате. Как уж очень любимый.
Лет двенадцать-пятнадцать назад вид наших казенных учреждений был смягчен довольно умилительной деталью: Ник-то на официальных своих портретах – облаченный то в гусарский доломан, то в морской сюртук, то в сюртук авиаторский, то в горностаевую мантию – был, как-никак, ребенком. Затем эти портреты потихоньку стали вытесняться портретами юноши, молодого человека. Присутственные места, они и есть присутственные. Подозреваю, что порсуны десяти и двенадцатилетнего Ника государственные служащие радостно разобрали по домам. О, как же были его многочисленные детские портреты популярны, и, о Боже, как он ненавидел позировать!
А у нас так и остался ранний портрет, к тому же из неофициальных. Один из самых, на мой взгляд, удачных. В возрасте двенадцати лет. Тогда только началась мода на соколиную охоту. Ник изображен не только со своим беркутом на рукавице, но и в охотничьем наряде времен Алексея Михайловича, на фоне пронизанной солнцем березовой рощи. И мил он невообразимо. Хотя наш портрет и копия, конечно, но свою копию мы заказывали самому портретисту, Олегу Теневу. Так что почти оригинал.
Но рядом с этим портретом я ни для каких газет фотографироваться не буду. Нет и нет.
– Да, мы любим иметь дома портреты нашего Государя. Но это совсем не правило жизни. – Я улыбнулась.
– Вы превосходно смешиваете коктейли. – В глазах Костера вспыхнул озорной огонек. – Вопрос, который, несомненно, заинтересует наших читателей: часто ли вам доводится слышать, что у вас невообразимо красивые волосы?
– Часто настолько, что я давно уже ценю лишь те комплименты, в которых похвала относится хоть к чему-то другому. – Я решила немножко показать зубы.
Американец расхохотался и поднял руки, изображая, что сдается.
Он определенно начинал вызывать у меня симпатию. Конечно, совсем иной, чем мы, но не лишен определенного обаяния. А главное – не волочится за нашими царевнами.
– А почему у американской читающей публики появился интерес к нашей Гражданской войне? – в свою очередь спросила я.
– У нас ведь тоже была подобная война. – На лицо Костера легла тень. – Только раньше, но вы, вне сомнения, это знаете.
– О, конечно же, знаю! И я, конечно, на стороне конфедератов.
– Я ни мгновения в том не сомневался, прочтя вашу книгу. Но все же: в какой мере вы интересуетесь предыдущими гражданскими войнами в истории человечества? Думали ли о них, работая над романом?
– Безусловно. И задавалась довольно горьким вопросом: отчего во всех предыдущих войнах побеждала не та сторона?
– Какую сторону вы считаете обычно не той?
Мы оба увлеклись теперь темой: вопросы и ответы делались все быстрее, сшибаясь налету.
– Очень просто: эксперимент против традиции. Ну и элемент богоборчества, в той или иной мере сильный. Круглоголовые, санкюлоты… Санкюлоты были откровенные безбожники, но и круглоголовые – реформаторы. А среди кавалеров было немало католиков. В вашей войне все не так явно, но все же Юг был аристократичен, а Север – тельцекратичен.
– Но рабство? Разве не прав был Север, желая отменить рабство? Это не я спрашиваю, это спросит любой читатель.
– В Российской Империи с крепостным состоянием, хоть это вовсе и не рабство в полном смысле слова, покончили безо всяких революций. Это ложная сцепка.
– Трудно возразить. Так неправда побеждала – почти всегда?
– Впору бы отчаяться, но, по счастью, мы победили в Гражданской.
– Почему все персонажи «Хранителя анка» – такие юные? Неужели воевала преимущественно молодежь?
– Молодежи воевало немало, но в действительности среди добровольцев были представлены все возрасты. Просто как-то глупо писать о том, чего не знаешь. Я сделала главными героями своих ровесников – и моложе. Подождите – я состарюсь, вот и будет некоторое разнообразие среди моих персонажей.
– Юный писатель, юная книга… Да, это трогает, как я уже упоминал. Что же, пора сделать небольшое признание, прежде, чем мы приступим к фотографической сессии.
– И сколь страшным будет ваше признание?
– Судите сами. – Костер, как ни странно, казался теперь немного смущенным. – Я начал работу над переводом книги на английский язык. Следовало, конечно, сначала спросить вашего согласия. Но я как-то увлекся. Сел, чуть-чуть попробовал, ну и не сумел уже остановиться. Но мне никогда еще не приходилось браться за такой большой объем русского текста. Это своего рода первый опыт. Быть может, вам следует подождать давать разрешение мне – вдруг за дело возьмется кто-нибудь с большим опытом художественного перевода. Подумайте, это действительно серьезный вопрос.
Теперь уже смутилась я.
– Если вам интересно переводить мою книгу – то переводите. Я сама бралась за слишком большой объем фактического материала, когда ее начинала. И ничего, справилась.
– Так вы разрешаете мне продолжить работу?
– Конечно же.
– Надеюсь, что не заставлю вас о том пожалеть, Елена Петровна. В какой день прислать вам текст?
– Лучше сегодня или завтра. Я не знаю, сколь надолго уеду.
– Я пришлю все к вечеру с посыльным. И еще – я могу надеяться на продолжение нашего знакомства – ввиду моей работы?
– Да, у вас ведь, вероятно, будут появляться вопросы.
– Благодарю. Я ближайшие месяцы намерен быть в России. Так что все складывается довольно удачным образом.
Мы обменялись визитками, а затем Костер сделал множество моих фотографий: за бюро (папиным, на самом деле, но за ним я смотрюсь эффектнее, а читателям какая разница?), на фоне книжных полок, на балконе, в кресле с книгой в руках – ни в чем не повинным стариной Гербертом Спенсером.
Как ни странно, мы действительно уместили свою беседу в те самые полтора часа.
Распрощавшись с американцем, я снова обосновалась в отцовском кабинете, предполагая зарыться в бумаги до ночи. Как выяснилось в довольно скором времени – этот день мне все же суждено было провести иначе.
Глава XIII Великие тени
Ответы на запросы Ника о речи Адмирала и поведении большевиков я отправила ему еще до приема в Кремле. Но это было и нетрудно. Последний пункт – он немного заковыристее.
Беда в том, что не существует ни свидетелей, ни свидетельств тому, как проходила встреча Правителя и Бодуэна де Клапье маркиза де Вовенарга в Петрограде. Они беседовали при закрытых дверях, и судьбоносный разговор их был долог.
Тот исторический разговор в резиденции Адмирала, что на Садовой. Многие ведь и не помнят уже, что Колчак выбрал под нее бывший особняк Милютина. (Там висит мемориальная доска, но часто ли мы читаем мемориальные доски?) Сама мысль о том, чтобы обосноваться в Зимнем Дворце, была для Правителя неприемлемой. Милютинский же особняк, где некогда военный министр совместил жилье с местом службы, подходил для целей Адмирала в полной мере: и довольно скромен и вместе с тем просторен и красив.
Я видела беломраморную лестницу, по которой поднимался тогда маркиз, ловила на себе взгляды тех же статуй, что смотрели и на него из своих ниш, заходила в полукруглую, о три окна, комнату, что служила Правителю рабочим кабинетом. Была зима, изразцовые голландки источали щедрое тепло – только это можно утверждать наверное.
Но Колчак ли, имея все сведения о настроениях во французском обществе, пригласил к нам потомка знаменитого философа? Или же напротив – прибытие в Россию Вовенарга все же явилось для Правителя некоторой неожиданностью?
Положение во Франции было тяжелым. После краткого промышленного подъема в 1924 году, наступил мощный спад. Число безработных достигло нескольких миллионов человек. Соединенные Штаты и Великобритания тем временем оказывали давление на премьера Эррио, вынуждая фактически отказаться от германских репарационных выплат. Америка так и заявила, что ставит целью поднять экономику Германии самым скорейшим образом. Из чего такое великодушие? Вызревал самый невероятный альянс: англосаксонко-германский. Против кого? Кое-кому не нужна была сильная Россия. Ради этого Франция несомненно приносилась в жертву.
Мог ли Колчак этого не сознавать? Мог ли не чуять новых угроз?
Известны лишь исторические последствия того дня. Ник, прости, я отдаюсь на волю писательского воображения.
«Полагаю, вы сыты по горло моими соотечественниками, Ваше Высокопревосходительство, – мог сказать Вовенарг. – Всего хватало в военные годы: и почти прямого предательства, и трусливого выжидания, и омерзительной плебейской алчности».
«Мне не вполне с руки отвечать гостю чистой правдой», – мог усмехнуться Колчак.
«Да что уж там. Что хорошего видела Россия от Франции, с тех пор, как та нацепила шутовской колпак Марианны?»
Колчак, вероятно, не ответил. Он выжидал.
«Скажу иное: что всерьез омрачало русско-французские отношения при наших королях? Ерунда, о которой смешно и вспоминать, не иначе. Мы предназначены свыше к тому, чтобы быть союзниками. Меж тем, какая польза русским от островитян? Или восстание декабристов сделалось не потому, что англичане хотели продавать свой джут вместо вашей пеньки?»