«За кого вы стоите?» – Тут Колчак должен был уж сразу взять быка за рога.
«За Анри де Бурбона».
«Вот как… – Адмирал, впрочем, едва ли удивился. – За Хайме Сеговийского?»
«За Анри де Бурбона», – тонко улыбнулся Вовенарг.
Да, испанская ветвь имела безусловное преимущество перед орлеанской. Увы, ведь Шамбор умер бездетным! Какая горечь, какая неправильность. Ребенок-чудо, Анри Дьёдонне, рожденный через восемь месяцев после убийства его отца, самый законный наследник, родился не для того, чтобы прочертить прямую линию. Но вместе с тем граф Шамбор и только граф Шамбор выпестовал и возглавил в XIX веке движение легитимистов. Столь мощное, что чуть было не взошел на трон еще в 1873-м году, сразу после ужасов Парижской коммуны. Но Шамбор, которому Палата депутатов уже протягивала корону, не согласился на то, что любому «разумному» человеку предстало бы пустяком: на знамя, составленное из триколора с лилиями. «Генрих V, – сказал он, – не откажется от белого флага Генриха IV. Он развевался над моей колыбелью, и я хочу, чтобы он осенял и мою могилу…» А дальше… А дальше палата депутатов приняла закон о республиканском строе. С перевесом… в один голос. И вот, пожалуйте, Третья Республика.
По мне – Шамбор был прав, прав полностью. Для постижения его правоты мне довольно задаться вопросом: а принял бы в подобном же положении Ник флаг с серпом и молотом – и двуглавыми орлами?! Нет, тысячу раз нет! Лучше без трона… Флаг не пустяк, не кусок ткани.
(Кстати, помню, мне было лет тринадцать, как отец сделал мне подарок в своем стиле – вручил биографию Жоакена Барранда13, напечатанную на французском языке. «Я бы издал закон, чтобы королей воспитывали исключительно палеонтологи, – улыбнулся он. – А в особенности – палеозойщики. Ибо результат говорит за себя». Папа бывает очень мил. Когда хочет, конечно).
А все же Франция потеряла полвека…
Шамбор умер бездетным.
Хайме родился спустя двадцать с лишком лет, и отнюдь не с рождения осознал, что жаждет принять французскую корону. До Хайме ни у кого недоставало на то ни воли, ни возможностей. (Если изучать вопрос совсем уж досконально, воля, впрочем, была в конце прошлого века у герцога Филиппа Орлеанского, высланного семнадцати годов из своей же страны только за принадлежность к царскому роду. Но то были времена, когда безумие повсеместно наступало на христианские пределы. У Филиппа Орлеанского не было ни единого исторического шанса. А когда мир переменился – тогда уже на первый план вышла испанская ветвь).
Фотография Генриха Шестого, та, в испанском мундире, с Золотым Руном и крестом Изабеллы Католической, висит в моем рабочем кабинетике в Санкт-Петербурге, рядом с графическим портретом Вовенарга и маленькой копией мраморной статуи Анри де Ларошжаклена, моей любимой, работы Александра Фальгьера. (Я нарочно ездила в розовую Тулузу, чтобы поглядеть на оригинал).
Хайме Сеговийский, Анри де Бурбон, Генрих Шестой возвышенно красив той особой красотой, что закаляется в горниле глубокого страдания. Неудачная, казалось бы, пустяковая операция в возрасте четырех лет – и малютка полностью утратил слух. Он преодолел все, он научился читать по губам, общаясь с ним, люди забывали о его изъяне. Он жил жизнью совершенного здорового человека, не позволяя себе малейшей поблажки. Когда пришел час – он был к нему готов.
Но в день, когда двуглавые орлы и лилии положили основу грядущего Второго Священного Союза – в тот день над двумя странами не царило ни орлов, ни лилий.
Только Вовенарг и Колчак-Рифейский, хотя тогда еще, конечно, без агномена, просто Колчак. И многочасовой разговор, о содержании которого я сейчас пытаюсь фантазировать.
Но заручиться взаимной поддержкой необходимо было уже тогда. И вне сомнения, соглашение состоялось. Полагаю, что Россия готова была помочь и военной силой. Но этого не понадобилось.
Как же красиво начала разыгрываться та партия! Для начала был претворен план под названием «Помощь короля». Все состоятельные сторонники монархии (а таковых имелось все же немало) открыли по объятой кризисом стране пункты раздачи самых жизненно необходимых вещей. Провизия, детское приданое, мыло и прочие туалетные принадлежности, лекарства, школьные тетради и карандаши, даже табак, ибо курильщику без него мучительно. Каждый безработный мог получить увесистый пакет – без справок с биржи труда, верили на слово. А на рукавах юношей и девушек, раздававших эти скромные дары, были повязки с геральдическими лилиями. Лилии появились и над дверьми благотворительных пунктов.
Кое-где местные власти попытались вмешаться, но тут же поджали хвосты: голодный народ сердит.
Сохранилось множество фотографий деятельности «Королевской помощи». Ах, какие красивые это были юноши и девушки, те, что разгружали автомобили, сортировали вещи, дежурили днями напролет! С какой гордостью они демонстрировали свои повязки… Все – с нательными крестиками, что бросается на фотографиях в глаза, ибо у католиков цепочки для крестиков коротки. Откуда они вдруг все взялись – такие? Что ж, в католических семьях детей много, особенно – в аристократических.
«Король Генрих желает вам и вашей семье здоровья и благополучия!» – с улыбками говорили они каждому просителю, вручая пакеты.
И пошли неизбежные толки: когда республика обкрадывает француза в пользу немца, король выворачивает собственные карманы.
Хайме Сеговийский в самом деле истратил тогда все личные средства. Но их бы не достало, вне сомнения.
Чем вероятнее представлялся успех реставрации, тем больше толстосумов начинали в него вкладываться. (Не все ведь действуют из идей, зато многие любят ставить на фаворита). «Король Генрих создает рабочие места», «Король Генрих помогает народному образованию»…
А тем временем кто-то издавал большими тиражами литературу, какой давненько не видывали во Франции в подобном количестве. Были подняты старые труды Морраса «Чему служит монарх?» и «То, чего хочет Франция». И уже обычная студенческая молодежь, дети лаицистов и республиканцев, с жаром цитировала друг дружке в аудиториях: «Монархическая идея не что иное, как максимальное выражение идеи патриотизма». «Не кажется ли вам сложным возродить монархию?» – «Это доказывает лишь то, как нелегко возродить Францию». Студенты обсуждали и строки Леона Доде: «Никто не имеет права, обретя религиозную или политическую истину, уклоняться от борьбы за нее под ложным предлогом, что ее трудно воплотить в жизнь».
А ведь отец Леона Доде, писатель Альфонс Доде, был чуть ли не таким же свирепым дрейфуссаром, как Эмиль Золя. Поэтому странно ли, что в один прекрасный день какой-то мальчишка, не католик и не аристократ, чей отец вовсю дрефуссарствовал в его годы, несмело вошел в дверь, над которой красовалась лилия: «Я вот хотел спросить… Может быть, нужна помощь? Говорят, у вас рук недостает…» И ровесники с крестиками на шее и скапуляриями на груди, только что весело гомонившие над работой, на мгновение замолкли, поняв. И в воцарившейся тишине одна из девушек неспешно подошла к смущенному молодому человеку и тщательно и ловко повязала ему на руку полоску ткани с лилией.
А дальше зашумели, знакомясь, смеялись, хлопали по плечам. И поехало, и пошло…
Вскоре роялистской символике стало тесно в стенах благотворительных пунктов. Теперь молодежь с геральдическими лилиями можно было увидеть в аудиториях, на улицах, в заводских цехах и на фермах.
Надеялся ли сам Моррас, этот противоречивый, во многом заблуждавшийся, но незаменимый Моррас, что увидит на старости лет, как его мысли превращаются из достояния узкого круга в достояние нации, которой он посвятил всю свою жизнь?
Моррас первым сказал: Францию спасет только смена политического строя. Его время настало спустя тридцать лет.
В годы основания «Французского действия» Моррасс был орлеанистом. Но когда Вовенарг выступил за легитимистов, Моррас, как прежде всего политик практической складки, поддержал Хайме, в котором видел молодого и сильного претендента.
Какая странная и печальная нота. Судьба отметила их одинаковым горем: Хайме – глухотой полной, Морраса – слабыми проблесками слуха. И ведь у обоих это не было врожденным изъяном, оба оглохли волей случая. Ах, жизнь, как же интересны твои тематические узоры!
Гугенота Гастона Думерга удалось стряхнуть с какой-то невероятной простотой. Вот тебе, бабушка, и «Эхо Великого Востока»…
Думаю, мы изрядно помогли при этой реставрации. А теперь французы задирают нос, что вперед нас восстановили монархию. Ну да пусть их…
Кстати, не ошибаюсь ли я? Наверное ли Бодуэн прямой потомок философа? Люк, помнится, умер относительно молодым. Или все же другая ветвь? А в нашей домашней библиотеке нету трудов Люка де Клапье маркиза де Вовенарга. Мне давно хотелось, между тем. Наташа упоминала, что рядом с ее редакцией есть букинистическая лавочка, где обещали сыскать. Но не о том речь.
Тогда ли, в тот ли зимний день было решено начать игру с баварскими, прусскими, рейнскими, саксонскими сепаратистами? Но единая Германия продолжала представлять опасность, между тем как приблизительное возвращение к структуре Священной Империи Германской нации сулило Европе стабильность и экономический подъем.
В конечном счете, репарации в самом деле были прощены, по простой причине – за отсутствием юридического должника. Но тогда экономический кризис был уже преодолен.
И вот – 1939 год, дата установления Священного Союза. Его основали Россия и Франция, в него вошли Австрия и Испания, Бавария, Богемия, Сербия, Болгария, Венгрия, Пруссия, Саксония, Лихтенштейн… Ну а далее снежный ком покатился. Дольше всех не принимали Швецию, хотя истинная причина не называлась вслух. Всех Бернадотов из матримониальной системы никакой метлой не выметешь, но у шведов с этим уж слишком напрямую. С ними и сейчас не очень-то брачуются. Почти всякий король лучше возьмет в жены свою подданную из хорошей семьи, чем шведскую принцессу.