– А мне очень нравится. Где солнце, там и луна. Дети днем и дети ночью. Первые два полотна – прелесть.
– Может статься, что и прелесть, – Бетси сердито поморщилась. – Но уже не событие. Нет, второй цикл очаровательный, выставлять я его, конечно, буду, и успехом он станет пользоваться, но это не новость. Мне же нужно, чтобы газеты на следующее утро писали: оригинальная тема etc…
– Попроси Глеба и Катеньку разрисовать десяток холстов каракулями и кляксами – вот и будет оригинальная тема. И даже новое слово в искусстве. Не сердись, шутка впрямь не самая удачная. Но и огорчаться не стоит. Живописцы только-только заполонили поезда и пассажирские аэропланы, в отличье от перелетных птиц устремляясь из благословенной Тавриды в холодные края. Кто-нибудь из них несомненно тащит в багаже то, из чего ты сотворишь сенсацию.
– Надеюсь, что ты окажешься права. Да, еще, Нелли, у нас к тебе просьба. Видишь ли, Филипп собрался ехать в Астрахань…
– По делу или город посмотреть?
Филипп Орлов – младший брат Бетси, моложе меня на пару лет, еще не закончил курс на историческом факультете. Еще пока могу сказать, что коллега. Скоро уже не смогу, уносит меня из науки, страшным ураганом, как Дороти из канзасской степи… Прямо вместе с домиком уносит.
А Филипп – славный молодой человек, мне с ним много проще, чем с Бетси. Что до Бетси, по правде говоря, я так и не понимаю, с кем она в дружбе: со мной или с сестрой? По возрасту она стоит ровно между нами. Все-таки, скорей, Бетси – подруга Веры, хотя я не исключаю, что сестра предполагает обратное. Но общность интересов у них, несомненно, большая, чем со мной, ибо живопись.
– Да как тебе сказать… – Бетси неуловимо, но очень красиво изменилась в лице. – Дедушка-то наш совсем слаб.
– А что с Иван Артамоновичем?
– Ничего, кроме старости. Он не болен, но угасает. Потихоньку, полегоньку, но несомненно. Все знают, в последние годы человеку свойственно обращаться мыслями к своей молодости. Вот дедушку и терзает сейчас судьба брата. Ты помнишь, что он ведь в Астрахани исчез?
– Такие вещи я всегда помню.
У меня это профессиональное, нужды нет. Кирилл Артамонович Орлов, двоюродный дед Бетси и Филиппа, в 1916-м году, молодым инженером, поступил на металлургический завод «Этна». Там и застала его революция. Подобно многим, Кирилл Артамонович не оставил службы, понадеявшись на кратковременность хаоса и невзгод. Трудился, недоедая, как все, писал романсы о Волжской Красавице княгине Тумановой, о чем поведал в последних письмах к родителям. Но в январе 1919-го года в Астрахани начался голод. Подвоз хлеба прекратился, рыбных промысловиков расстреляли большевики. Изнемогая, работая за «осьмушку» хлеба с опилочной примесью, рабочие решились к марту начать забастовку. Ужас и безумие: в рыбной Астрахани рабочие требовали разрешения на ловлю рыбы! Инженер Орлов не остался в стороне от тех митингов отчаянья, на которые стекались люди.
Астрахань утопили в крови. Десятитысячный мирный сход били из винтовок, из пулеметов, забрасывали гранатами. Тысячи три человек пало на месте, но остальным удалось прорвать оцепление, вырваться с территории завода.
Большая толпа стеклась к церкви Иоанна Златоуста. Как спастись? Волга вскрылась. К белым, к белым, все кричали – к белым!
Орудийный гром. С грохотом рухнул купол. Обвалилась, погребая людей, часть стены. Толпа обезумела, толпа заметалась. Били прицельно – из тяжелых орудий.
Охота на людей велась по всему городу. Расстреливали прямо во дворах. Особо неистовствовали два революционных полка – Железный и Мусульманский.
Сотни рабочих были пленены, заточены на баржах и пароходах. На пароходе «Гоголь» скручивали проволокой руки и ноги, топили живыми. Расстрелы же длились весь март. Трупы свозились в общие могилы под видом «тифозных».
О, нет, он не был белым, тот рабочий люд! Смерть побелила его…
«Вдохновленные золотом английских империалистов организаторы мятежа надеялись захватом Астрахани запереть Советскую Волгу. Но тяжелая рука революции беспощадно разбила все их планы. Красная армия, Красный флот и революционные рабочие Астрахани дружным ударом разбили в прах контрреволюционные банды и Рабоче-крестьянская власть приобрела новые силы для борьбы за святой идеал, за социализм». Так писал один из палачей Астрахани, Костриков-Киров.
Все-таки нас хорошо учили на историческом факультете. Множество документов всплывает у меня перед глазами – стоит только задуматься о конкретном событии.
– Княгиню Туманову тоже тогда убили, – тихо сказала я. – Ту, о которой он романсы писал, твой двоюродный дед. Я верно тебя поняла, что Иван Артамонович хочет, чтоб Филипп попытался что-то прояснить о гибели брата в местных архивах?
– Да. Филипп и решил свое первое самостоятельное исследование соединить с семейным долгом. Вдруг хоть что-нибудь да найдется… Ты ведь ему подскажешь, как и что? Опыта-то архивного у тебя больше, Нелли.
– О чем речь, пусть заходит ко мне сразу, как из Рима вернусь.
– Merci. Ох, о главном-то не успела с тобой поговорить, о новостной-то панели! Но время мое вышло до последней песчинки. Надо бежать.
– Ничего, я ведь дней на десять, а скорее и меньше.
Расставшись с Бетси, я вернулась к своим сборам, хотя мысли все еще витали в Астрахани начала 1919 года…
Мне все мнилось и мнилось, как дикие магометане нагайками, глумясь, сгоняли рабочих на торжественные похороны их собственных палачей… Как заставляли петь «Вы жертвою пали» тридцати подлым гробам в кумаче – а одичавшие собаки терзали тела еле присыпанных землей жертв…
Но довольно о войне. Меня ждет черный дым, меня ждет дым белый. Уже совсем скоро я, в салоне роскошного СИКОР-10518, буду пить подносимые улыбчивыми стюардессами минеральную воду и вино, любоваться нагроможденьем облаков внизу, устремляясь к восхитительным и прекрасным дням.
– Алло?
– Нелли? – Наташу было хорошо слышно, но отчего-то складывалось впечатление, что она говорит издалека. – Нелли… Вы не смогли бы меня сейчас встретить у выхода из подземки?
Глава XVI Тени беды
К великой (хотя и шутливой) обиде моей семьи, первыми словами, сказанными мною в жизни, были «кузина Наташа». Не люблю воспроизводить детского лепета, поэтому просто скажу, что вместо «земля» и «ша» я тогда выговаривала только «слово». Я ли не люблю маму, сестру, а уж отца… Но тем не менее. А ведь и было-то о ту пору Наташе Альбрехт не более четырнадцати лет. Собственные же мои воспоминания рисуют ее шестнадцати-семнадцатилетней. Удивительно взрослой, спокойной, неторопливой, с этими глубокими интонациями низкого, темного как ночь голоса.
Голос читал подписи к картинкам наших с Романом первых книжек.
Мы признаться в том должны,
Макс и Мориц шалуны,
Чтоб про это знал весь свет,
Здесь приложен их портрет.
Эти скверные мальчишки
Не читают умной книжки,
Ради смеха, шутки ради,
Рвут и пачкают тетради.
Физиономии гадких Макса и Морица в самом деле глядели на нас со страниц, а за ними следовала проиллюстрированная же череда проказ, одна страшней другой, и не менее страшное возмездие: мельник смолол озорников в жерновах, а получившуюся муку склевали гусята. Жутковатая, по сути, книжечка, но дети пугаться любят. А книжка так уютно лежала у Наташи на коленках, покрытых клетчатой тканью ее шотландской юбочки. Тогда Наташа еще носила шотландские юбочки, пальто и береты из шотландки: красно-зеленой, разумеется, шотландки с тонкой белой штриховкой. Позже, став чуть старше, Наташа отстала от этого обыкновения, как от слишком уж показного. Но я помню ее в красно-зеленом, помню и страшную – слово «страшно» так и рифмовалось с Наташей уже тогда! – брошь в виде большого серебряного паука, которой она закалывала воротнички блузок.
Как же любили мы с Романом историю про короля Роберта и паука!
«Наташа! Расскажи еще!!»
Да, в ту пору мы с ней еще были «на ты». С этими обращениями все непросто, успевай примечать, кто из знакомых привержен какому свычаю. Государь Александр III, которого принято считать не самым изысканным из венценосцев, между прочим, стал обращаться к подданным «на вы». А Ник, напротив, воротил манеру Государя Александра II: у него все «на ты» и по фамилии.
У нас в семье бытует «ты». Наташа же тверда в правиле: женщина говорит «ты» только сыну и брату. Не мужу и не отцу, нет. С детьми она переходит «на вы» по достижении двенадцатилетнего возраста.
Но тогда мы с Романом еще вдвоем говорили ей «ты» (впрочем, его, единственного, переучить так и не вышло) и твердили, с двух сторон зарываясь рожицами в колючую шотландку:
«Наташа! Расскажи еще про короля Роберта! Про короля Роберта и паучка!»
«Нет! Это был не паучок! Это был большой-пребольшой паук! Все равно хотите о нем слушать?» – Наташины глаза поблескивали, будто в каждом зрачке горело по черной свечке.
«Ну, так и быть. Много раз король Роберт Брюс поднимал войска на грозного Эдварда Первого. И много раз бывал им разбит на голову. Ведь не зря же короля Эдварда прозвали Молотом Шотландцев».
«Malleus scottorum!» – тут же вмешивался в повествование Роман.
«Да-да, так его и звали. И вот, после одной из битв, король Роберт совсем пал духом. Сколько молодых благородных шотландцев, увлеченных им на битву, теперь лежали на полях бездыханными и порубленными, и вороны выклевывали им глаза! Их матери, их жены, их невесты рыдают, но жертвы напрасны! Он, их король, не привел шотландцев к победе. Что делать? Вновь собирать войска? Вновь идти на англичан? И вновь быть битым? Скитаться по лесам, радуясь ночлегу в убогой хижине дровосека? Нет, хватит шотландской крови! Брошу все, решил король. Отправлюсь в Святую Землю – смиренным паломником, молить прощения за всех, кого вывел на поля бесславной брани».
«А кто бранился?» – переспрашивала я.