.
Юрий Климентович всю жизнь прожил в Санкт-Петербурге, но, овдовев и выйдя в отставку, купил себе в пригороде Ревеля, на побережье, деревянный дом, достаточно просторный для того, чтобы в нем хорошо звучал любимый рояль фирмы «Рёниш».
Январь кружился балами, пестрел народными гуляньями. А вот с погодой вышло странно. Зима выдалась такой теплой, что не кружилось в воздухе ни снежинки, не лежало ни льдинки. Особенно кручинились конькобежцы, обреченные скучать на искусственных катках. Я приехала в шубке, но носила ее расстегнутой, а волосы ничем не покрывала. Пусть их дышат солью и ветром.
Наташе, кому же еще, пришла в голову мысль поехать в полночь в Пирита. Просто побродить в развалинах монастыря. Шум ледяного моря, темнота, особенно густая, поскольку даже не присыпана снегом, шум черных сосновых крон в вышине, устремленный в небо острый треугольник алтарной стены собора, прорезанный вертикальными щелями оконниц.
Он всегда завораживал меня, этот о двенадцати столбах, неф, покрытый теперь вместо крыши небом: то ночным, то дневным. В этот раз оно было ночное, очень ночное. А в небе…
«Смотрите! В небе – две луны!»
Первым это заметил, конечно, Роман. Впрочем, быть может, раньше луны увидела и Наташа, просто уступила кому-нибудь из нас двоих волшебное открытие.
Да, вероятно, что одна из лун, ярко сиявших по обе стороны от монастыря, была отражением другой. (Хотя это и очень скучное объяснение, да и отражение подобного рода я видела только раз в жизни). Но восторг был в том, что понять, какая из двух настоящая луна, представлялось совершенно невозможным. Ну, разве что, если лучше помнить учебник астрономии, можно бы, вероятно, было определить истинную луну по положению в этот час.
Но они были одинаково ярки, одинаково четки. Их было две, нет, на самом деле ни во что иное я и не верю.
Мы стояли у дверного проема. Слева тянулась полуразрушенная галерея. Алтарная стена, далеко впереди, была увенчана по обе стороны лунами. Под ногами громко шелестели камешки давно раскрошенных плит.
«Эта ночь чего-то ждет от нас, – сказала Наташа. – Она особенная».
«Я знаю!»
Мгновение назад я не знала. Но теперь меня переполняли уверенность и странная сила.
«Я знаю, чего здесь ждут!»
Они остались у входа, Наташа и Роман. Я шла одна, шелест моих шагов разносился далеко вокруг.
Не дойдя шагов тридцати до предполагаемого алтаря, я остановилась. Подобрала подол моей любимой зимней юбки – грубо-шерстяной, до щиколоток, опустилась на колени. Сложила ладони.
«Ave, Maria, gratia plena; Dominus tecum. Benedicta tu in mulieribus, et benedictus fructus ventris tui, Iesus. Sancta Maria, Mater Dei, ora pro nobis peccatoribus, nunc et in hora mortis nostrae».
Каменные стены подхватили мой звонкий голос, унося его к лунам, в зимнюю тьму. Гений зодчих дал ему без напряжения звучать над сосновым лесом, над морем, над рекой… Мой голос был всюду. Как же соскучились эти древние стены, четыре столетия пролежавшие в руинах, как же соскучились они по латыни!
Как же соскучился по латыни мой голос! Я, уже примерно год как, мысленно молилась на этом языке. Я даже сама не заметила, когда это началось. Как-то оно само собой. Но я впервые молилась по латыни вслух.
«Pater noster, qui es in caelis, sanctificetur nomem tuum; adveniat regnum tuum; fiat voluntas tua, sicut in caelo et in terra. Panem nostrum quotidinaum da nobis hodie; et dimitte nobis debita nostra, sicut et nos dimittimus debitoribus nostris; et ne nos inducas in tentationem; sed libera nos a malo».
Я еще некоторое время просто стояла на коленях, наслаждаясь своей растворенностью в этой ночи, в этих развалинах, слушая, как эхо моего голоса затихает вдали.
А затем весело, мне вдруг сделалось так весело, вскочила и, оборотясь к Наташе и Роману, почти побежала к ним.
Они ждали меня, оставаясь неподвижными.
«Какая тут акустика!» – Я была настолько переполнена душевным восторгом, что не смогла подобрать слов более значимых, чем фраза самая банальная.
«… Но куда она исчезла?» – голос Романа звучал как-то странно.
«Кто?» – удивилась я.
«Не знаю, кто… – Пожалуй, что было само по себе невероятным, Роман был растерян. – Девушка… Ты…»
«Я-то определенно никуда не исчезала».
Я даже разозлилась на Романа, сбившего мое летящее настроение какими-то несуразными вопросами. И тут поймала взгляд Наташи. Внимательный – и немного удивленный.
«Нелли, а вы никого не видели?»
«Нет…»
«Как интересно! Роман, сверяем часы. Что ты видел, когда Нелли читала молитвы?»
«Прозрачную девушку из лунных лучей».
Я тихонько ахнула. Столь романтические выражения – ну никак не в стиле нашего графа.
«Откуда она взялась?» – продолжала допытываться Наташа. А не разыгрывают ли они меня, часом? Сговорились, пока меня ждали?
Но отчего тогда так странен взгляд Романа?
«Вышла оттуда, – Роман махнул рукой на галерею. – Из дверного проема».
«Да, я видела то же самое. Она вышла и…»
«Пошла к Лене».
«И была похожа на нее? В такой же шубке нараспашку, с распущенными волосами?»
«И в длинной юбке».
«Рост, сложение… Лица я не сумела разглядеть, только общий очерк».
«Наташенька… – Мне вдруг сделалось как-то холодно, и упомянутую шубку я запахнула. – Вы меня разыгрываете?»
«Нелли, уверяю вас, нет. Мы с Романом в самом деле вас видели. Вас лунную, идущую к вам настоящей. Во всяком случае, вы были очень узнаваемы в той призрачной девушке».
«А что было дальше?» – спросила я почему-то шепотом.
«Она подошла к вам вплотную – и исчезла. Так ведь, Роман?»
«Да. Она медленно шла. И подошла к тебе, Лена, как раз когда ты поднялась на ноги. И какое-то время вы были – лицом к лицу».
«Но я не видела! Я просто прочла молитвы, встала и воротилась к вам! Ничего больше не было! Роман, Наташа, если вы это всерьез, то я просто ничего не понимаю!»
Минут через сорок мы уже сидели в маленьком ночном кабачке, подвальном, как большая часть таких заведений в Ревеле, низком и сводчатом, празднично убранном еловыми ветками в алых лентах и соломенными венками. Сидели при уютном свете ламп, на грубых скамьях, за грубым столом. Пили немножко странный напиток, который там всегда подают: разогретое со специями (в особенности преобладали гвоздика и мускат) белое вино. И мне, кстати, этот странный напиток нравился. И все было весело и обыкновенно, разве что Роман иногда смотрел на меня каким-то странным взглядом: будто я еще продолжала двоиться.
Два дня за этим прокрутились калейдоскопом Рождественских праздников. Я проводила время и умно и весело. Я рассматривала семейные альбомы Дыдоровых, в которых оказалось большое количество фотографий СЗА, и в Ревеле между первым и вторым наступлениями, и на линии фронта, расспрашивала, кто изображен, делала записи. Я ходила вместе с Наташей по лавочкам, запасаясь подарками – и для домашних, и для друзей. Я купила себе эстонский народный наряд с полосатой юбкой, о котором давно уже мечтала. Я побывала на концерте средневековой музыки в ратуше. Но все это время я словно к чему-то прислушивалась, чего-то ждала.
И темным-темным сырым вечером я оказалась одна на маленькой улице Вэне. Мокрые и скользкие булыжники под ногами блестели, исколотое шпилями небо походило на непросохшую акварель. А свет в окошках казался таким уютным, словно в домах горели свечи, а не электричество.
Невысокие ворота. Статуя Богоматери – в нише над ними. В такие ворота я не могла не шагнуть, хотя внутри просматривался всего лишь двор.
Нет, о нет! Не слишком высокая стена фасада, ступени… Я до сих пор не могу понять, как меня угораздило посреди лютеранского и православного Ревеля попасть в католический храм.
Вечерня еще длилась. Ряды темных дубовых скамей были почти пусты. День был обычным, а в ту пору, как я уже упоминала, приход еще был невелик.
Внутри церковь оказалась неожиданно большой, а от ее готики отпало ненужное уточнение «псевдо». Ночь мерцала сквозь витражи. Свет казался торжественным и ликующим.
Белый мраморный алтарь – сжавший сердце золотой знак Господень между альфой и омегой23.
После службы я с какой-то странной смелостью постучалась в низенькую дверь ризницы.
«Вы не могли бы уделить мне немного времени, отец?»
Высокий светловолосый священник посмотрел на меня не чрезмерно приветливо. Он вообще любит подпустить холоду, этот отец Рейн.
«Чем могу помочь?»
«Видите ли… Мне кажется, что я – католичка. Больше того, мне кажется, что с этим уже ничего нельзя поделать».
«Вы ведь русская?» – Он еще не предлагал мне сесть и сам оставался стоять – в своей черной, черной сутане о тридцати трех пуговицах.
«Вы ведь эстонец?»
Мне показалось, что его светлые глаза улыбнулись, но выражение губ оставалось строго.
«И что вы предполагаете найти для себя в католичестве?»
«Гармонию».
«Вот как… – он сделал приглашающий жест. – В таком случае присаживайтесь. Поговорим».
Нет, разумеется, в те дни я еще не причастилась. Так быстро такие вещи не делаются. Понадобилась еще одна поездка. Но началось все именно тогда, в ту двулунную ночь.
Каким же летящим счастьем было для меня читать молитвы в те давние дни. Но почему же сейчас, когда мне так страшно, я совсем ничего не чувствую? Белые бусинки скользят между пальцами, губы шевелятся, слова слетают с них, не затрагивая души.
Это пройдет, вероятно, я просто не могу толком взять себя в руки. Но я не имею права быть слабой.
Я прочла молитвы по очередному кругу и вновь проскользнула в спальню.
Как странно! В детской, где горели яркие лампы, этого не было видно. Но в полутемной спальне вдруг сделалось заметным, что небо в окне потихоньку светлеет. Неужели она прошла, эта ночь?
– Нелли… – Показалось ли мне, в самом ли деле голос Наташи звучал чуть живее, хотя и был сонным.