– Она принимала седативное? – сестра Елизавета уже стояла в дверях.
– Да. – Я потупилась. – Довольно большую дозу валиума. С ней трудно спорить. Впрочем, вы еще увидите сами. Ваш чай.
– Благодарю. С трудностью споров мы разберемся. Так вот, о монастыре. Я подвизаюсь не в Москве. В русском монастыре, что волею судеб в нашем веке оказался в Польше. Вы, впрочем, слышали что-нибудь о Леснинской обители?
– О, еще бы!
Кто же не слышал о Лесне, монастыре, основанном лет сто назад светской красавицей и блестящей интеллектуалкой – графиней Евфимовской? Стоявший на самой границе с Австро-Венгрией, монастырь был эвакуирован в 1914 году с самого театра военных действий. Несколько горьких лет скитаний в годы Гражданской войны, а затем невольно вставший перед сестричеством сложный вопрос. Согласно воле убиенного святого Государя, Россия не претендовала на независимость Польши – ни при Колчаке, ни после. Лесна, стоя на месте, оказалась за границей. Что же было делать? Возрождать монастырь заново – в России? Но сестры так хотели воротиться в родные стены.
Что же – ссориться с Российской империей Польше едва ли было с руки. Судьба монастыря решилась в самых высоких эмпиреях. Множество православных паломников посещает монастырь ежегодно, стремясь поклониться чудотворной нерукотворной иконе Божией Матери, кстати, почитаемой и католиками. При монастыре есть и закрытая школа для девочек младшего возраста, куда многие рады посылать детей.
– У нас немало очень немощных старых монахинь, – пояснила сестра Елизавета, отламывая пальцами с по-медицински коротко подстриженными ногтями кусочки сдобы. – Некоторые прикованы к постели. Понимаете, монастырь это семья. Нам бы и польские власти предоставили сиделок, если б мы попросили, а уж из России бы прислали само собой. Но за монахинями должны ходить свои. Вот Матушка и решила, чтобы побольше сестер обучились медицине. Так мы можем друг дружку подменять. Ну и просто – не мешает монахине иметь такие навыки. В этом году и до меня черед дошел. Так что я еще полгода в Москве пробуду. Вот сейчас съездила как бы на каникулы в обитель – и снова в Москву.
– Сестра Елизавета… – запоздало удивилась я. – Но мы же с вами ровесницы, я определенно не ошибаюсь. Но вы ведь не послушница, вы инокиня? Как давно вы в монастыре?
– Четыре года. – Сестра Елизавета тихонько рассмеялась.
– По действующему законодательству записывать в монастырь могут только с двадцати пяти лет. Считается, что более ранний выбор может оказаться не вполне продуман. Как же тогда?
– Наш Государь – глава законодательной власти, но он же стоит и над законом, – лукаво улыбнулась сестра Елизавета. – Это и называется русским парадоксом. Проще сказать – хорошо иметь связи. Для меня было сделано исключение. Ну, такое же, как для вашей святой Терезы Младенца Иисуса. Она тоже, помнится, не пренебрегла возможностью просить о себе напрямую.
– Как? – Теперь засмеялась уже я. – Вам там, в далеком монастыре, и это известно? Польщена. Ну и несколько смущена, пожалуй.
– Мы же любим ваши стихи, а теперь вот еще и книга. Всей обителью по очереди читали, к нам попал лишь один экземпляр. Конечно, Леночка, мы и про Ваше вероисповедание знаем. Мы впрямь высоко сидим и далеко глядим. Так что, на богомолье, конечно, пригласить вас не можем, а вот просто в гости – будем рады. Сдается, вам, как историку, будет небезынтересно посидеть в нашей библиотеке.
– Благодарю, сестра Елизавета. – Я невольно вздохнула, подумав, что сейчас мне никак не до приятных поездок. – Так вы, стало быть, только из Польши? Все ли нашли у себя в обители благополучным?
– О, не то слово, – довольно ответила инокиня. – Такие идут замечательные перемены, что так-то не хотелось уезжать. Готовимся понемногу праздновать столетие монастыря. Его Величество несколько времени тому перевел баснословное пожертвование, из своих алтайских денег.
Да, алтайские деньги у Ника уходят в мановение ока.
– Так мы первым делом поставили в канцелярии ординатор «Валдай», подключились через него к системе электронной почты. Очень удобно теперь будет.
– Моему отцу в пример приведу, от монахинь отстает.
– От нас многие отстают, – слегка обиделась сестра Елизавета. – Но не только «Валдай»… Мы и пруд очистили, и крышу перекрыли, спаси Господи Государя. Сестра Наталья наша, опять же, хотела новый маленький трактор. Она у нас – записная трактористка. И такая лихая…
Я представила себе веселую улыбающуюся инокиню, управляющуюся с трактором. Картинка получилась какая-то очень уютная.
– А теперь вот что, Леночка, – продолжила сестра Елизавета. – Это совершенно понятно, что ночь вы не спали. Хуже, что вы еще и провели ее в уличной одежде, разумеется, вы сейчас совершенно разбиты. Я полагаю, вам сегодня принесут, во что переодеться?
– Да, я распорядилась.
– Ну а покуда – думаю, что уж гостевой халат найдется в любом случае. Немедленно ступайте принимать ванну – и спать! Категорически спать. Да оставьте вы эти чашки, мы с ними как-нибудь поймем друг друга. Спать – или я покажу вам в зеркале, на что вы сейчас похожи.
Я рассмеялась. Появление сестры Елизаветы словно прогнало прочь из дому злые тени.
Глава XIX Даты катастрофы
Воду я пустила погорячее, лишь бы только совсем не обжечься, и щедро бухнула в ванну ароматических солей и эфирных масел. Чаемый результат был достигнут даже быстрее, чем я предполагала: я чуть не уснула в фарфоровом корыте, словно какая-нибудь русалка. Из последних сил, засыпая, я кое-как расчесала волосы, памятуя о том, в какой войлок они иначе превратятся. И, в халате, с полотенцем вокруг головы, рухнула на узенькую и нарядную детскую кровать.
Мне снилось что-то хорошее, кажется, Конюшни. Орловский манеж в Нескучном саду, недалеко от Александринского летнего дворца, где мы и катались в детстве. Все ж таки не зряшно еще с самого начала прошлого века москвичи считали его лучшим местом для обучения верховой езде. Гонять по кругу – дело необходимое, что на открытом воздухе, что под крышей, но как весело было иной раз получить разрешение на самостоятельную прогулку по извилистым его тропам! Берег, неровный рельеф, то-то хорошо…
А особенно хорошо было галопом подлететь ко дворцу, спешиться, бросить заботливым взрослым рукам поводья, взбежать по ступеням, хохоча и требуя молока и горячих пышек – компанией эдак человек в десять… Ник-то был, как-никак, у себя дома, не меньше, чем в Кремле. Ему до Конюшен было – десять минут пешком. Впрочем, и мне недалеко – от улицы-то Николая Вавилова.
Какими тенями был населен для нас этот дворец! Может статься, потому он и снился теперь мне, упавшей в глубокий, восстанавливающий силы сон, что сестра Елизавета невольно вызвала в моем воображении занимавший его в детские годы образ – графиню Анну Алексеевну Орлову, первую обитательницу этих великолепных чертогов. Наездница, красавица, первая невеста Москвы… Что побудило ее отказаться от замужества? Не тогда ли она, отдавшая треть состояния на вооружение Московского ополчения, поняла тщету земного бытия, когда французы все же вошли в Белокаменную, когда в ее покои нагло вселился генерал Лоринстон?
«Вот здесь где-нибудь он и сидел, ждал, что Александр Павлович согласится на мировую с Бонапартом, – сквозь зубы цедил Ник, когда мы, бывало, бродили по парадной аллее. – То-то струсил, когда не дождался! Прегадкий тип, даже для бонапартовских прегадкий, переметная сума».
«Зато здесь же праздновали коронацию твоего предка и тёзки, – напоминала я. – А потом он купил у Орловой этот Майский дом».
Ах, кто же в России был лучшим лошадником, чем Орловы?
Как же любили мы с толком выстроенные Конюшни! Эти ослепительные хрустальные люстры, эти залы в два света с их гризайлевскими орнаментами, этот золоченый карниз… Я отчего-то любила кататься зимой в остекленном пространстве, когда снаружи наметены сугробы. Что-то было в этом призрачно красивое, когда стекла дробили скуповатый зимний свет, словно бросая иней на блестящие конские крупы.
Ников Невермор был тракен, вороной, с рогатым клеймом на левом бедре. Не могу сказать, чтоб тракены мне не нравились, нравились, конечно. Но, оказываясь в седле тракена, я ощущала себя в двенадцать лет скорей альпинисткой, чем наездницей. Альпинисткой, только что удачно покорившей вершину. Нет уж, это Нику с его ростом в самый раз…
Проклятье, Ник, ты когда-нибудь перестанешь жить в моей голове, словно в Александрийском дворце, Кремле, Ливадии, Царском селе и Зимнем разом?!
Ник снился мне, со мною вместе весело кормивший в Нескучном белок, в белых лосинах и шлеме, спешившись со своего Невермора. Первое, что завертелось в моей голове прежде, чем я, пробуждаясь, поняла где я, были обрывки фраз, случайно удержавшиеся в памяти с нашей последней встречи, с пикника (парадный прием не в счет, там мы и словом не перемолвились).
Какие-то ничего не значащие обрывки, в самом деле ничего. Вот Ник, попивая массандровское вино, стоит чуть в стороне от всех, с Кеннеди. «Работа с сознанием народных масс – дело кропотливое и изрядное, – с улыбкой говорит рыжий Джон, вытирая салфеткой пальцы. – Так что, если кто скажет, что Кеннеди – миллиардеры, не верьте, Ваше Величество. Уже не очень. Мультимиллионеры от силы». «А, пустое, – смеется Ник. – Я даже и не знаю, найдется ли у меня собственный миллион. И ничего, живу себе».
Что их, интересно, так развеселило? Дурацкий же разговор, да и вообще говорить о деньгах не слишком прилично. Ох, пора пробуждаться окончательно. Сколько ж я спала? Что Наташа?
Я резко села на кровати. Утро, определенно утро, восточное солнце. Я что, бросила Наташу на сутки?!
Один из моих трех дорожных чемоданов, самый маленький, не тот, что я намеревалась брать в Рим, стоял у двери. Но я не стала даже искать в нем домашних туфель – вышла из комнаты босиком.
Из полуоткрытой двери в спальню доносились негромкие голоса.
Сестра Елизавета сидела у Наташиной кровати. Я невольно улыбнулась. Они в самом деле беседовали – с таким видом, будто знали друг друга сто лет! Меж тем я нарочно вообразить бы не сумела двух натур, столь менее сходных: православная инокиня, поспешившая уйти от света раньше положенных лет, и агностик во всем блеске предельного индивидуализма. Они смотрели друг на друга с нескрываемой симпатией. А уж о чем они говорили – это и вовсе не лезло ни в какие ворота!