В детстве я проглядела в огонь все глаза, прочтя историю о том, как мой ровесник Бенвенутто Челлини саламандру в самом деле увидал, за что и был бит родным отцом – не в порядке наказания, но затем, чтобы твердо запомнил волшебное явление. Да, синяки и шишки, надо полагать, запоминанию способствуют. Я наверное знала, что меня бить никто не станет, посему держала наготове металлическую линейку. Стукну себя как следует – и запомню. Увы, решимость оказалась напрасной. А потом и Тася заметила, что я слишком много сижу у огня. Стали отгонять. Это было, конечно, летом, в московской квартире у нас камина нету – дом-то новый, с калориферами32.
Золотые и алые язычки завивались, раздваиваясь, растраиваясь, и вновь сливаясь воедино… Мой подбородок как-то сам собою склонился на грудь.
Сначала мне приснились саламандры. Они были очень красивыми и танцевали в своих крошечных венцах. Потом пришел Роман и разогнал всех саламандр скребницей. Он был ужасно сердит.
Я попыталась проснуться, дабы не попасть под раздачу. Увы, это у меня не получилось.
– Я, кстати, намерен разобраться, из-за какого малоумка это дело попало к тебе на стол? – В голосе Романа прозвучало раздражение, ощутимо не сулящее кому-то добра. – Ник, эта гадость слишком ничтожна, чтобы обратить на себя хоть минутное внимание русского царя.
– Ну, что сделалось, то сделалось. – В голосе Ника скользнула улыбка. – Хорошо мне, что я не твой подчиненный, Брюс. Крутенек ты, братец.
Нет, я все-таки проснулась. Почти. Я заснула перед камином, а проснулась не совсем в том обществе, которое предполагала найти. Сейчас… Еще минута, я поднимусь и выйду.
– В меру. – Ответил где-то за зеленым шелком голос Романа. – Но, в самом деле, к чему знакомить с этим тебя? Заурядное убийство в среде, где подобного сорта события не такая уж и редкость.
– Однако под расследование дело о заурядном убийстве взято отнюдь не полицией. – Ник усмехнулся.
– Ну… Гоп-компания-то эта давно под приглядом. Но, коли уж так, ты хотел бы знать подробнее?
– Пожалуй. Строго говоря, я многого вовсе не понял.
– Не мудрено. – Роман хмыкнул. – Ты ж не психиатр.
– А жаль. В частности мне хотелось бы понять – бывает ли повреждение психики групповым?
– Мы привыкли думать, что нет. Во всяком случае, если это не специальная обработка, наподобие практик сектантов. Но я начинаю в этом сомневаться, когда сталкиваюсь с подобными случаями. Первое, мне сдается, подобное тяготеет к подобному, второе – а можно ли сбрасывать со счетов, что идет взаимное раскачивание без того шаткого сознания?
– Звучит убедительно, но мы с тобою оба профаны. А кстати, Брюс. Пусть-ка в твоем ведомстве слушают хоть краткий курс по психиатрии. Я, пожалуй, распоряжусь.
Я так удивилась, что напрочь забыла о том, что подслушивать чужие разговоры неприлично. Кто должен посещать лекции по психиатрии? Инженеры на заводах сталелитейного концерна, что принадлежит Александру Владимировичу? Да и концерн-то не Романов, а отцовский. Что за чушь! Роман не служит, какие у него могут быть подчиненные?
– Буду признателен, не помешает. Но пока что придется мне консультироваться с судебными медицинскими специалистами. Чует мое сердце, они ох, как понадобятся, когда найдем убийцу. Даже раньше, без психиатров, подозреваю, и убийцу-то не найти. Как пить дать, он из этого же кружка. Он, а то так и она… А потом мне надлежит сильно поломать голову, как затоптать весь этот очажок Энтропии. Из таких посиделок всегда вырастают криминальные коллизии, это только первая ласточка.
– А мне вот странно, что дошло до уголовного преступления. Подобный сброд обыкновенно труслив, и чтит закон хотя бы из самосохранения.
– Слишком много безумия. Да и эксперименты с наркотиками… Тут, впрочем, ловить нечего. Закон преследует лишь торговлю наркотиками. Эти же, когда не достает денег, а это с ними часто случается, пытаются одурманиться смесями дешевых лекарств, что отпускаются в любой аптеке.
Мне следовало еще минуту тому, как обнаружить свое присутствие. Но уж теперь погодим. Ну Роман, ну лицемер… Мы не служим-с, мы на балы во фраках изволим езживать… Нам мундира не положено-с… Да и Ник хорош…
– Один раз вовсе был случай… Специфический. Когда было не на что купить водки, сочли высоким штилем немножко взрезать друг дружке вены и сосали кровь.
– Тьфу. Ну, хорошо, дело взято под особый контроль, тем не менее. В газеты не попало, насколько я заметил, что убийство носило ритуальный характер? Ведь это было ритуальное убийство, Брюс?
– Ритуальнее некуда. – Судя по голосу, Роману захотелось, вопреки всем мыслимым правилам приличия, плюнуть, но как же плеваться там, где каждая паркетина – национальное достояние? – Кровью убитого выведены какие-то символы, вокруг тела разложены части тушки кролика, разорванного руками. В прихожей, кстати, переноска из-под этого самого кролика, купленного в зоологическом магазине… Тоже может быть зацепка, хотя и непонятно, кто покупал несчастную зверушку – это вполне могла сделать и жертва. У них же «дионисийские культы», merde! Извини. Кролика, надо думать, приобрели за неимением зайца.
– Так что они собой представляют, эти обитатели Большого Палашёвского переулка?
– На первый взгляд, дичайшую эклектику мыслей и взглядов. Но в действительности антисистема прощупывается. Там все не случайно. Начиная от места сборищ. Знаешь, к примеру, старое название Палашёвского?
– Знаю, – сквозь зубы ответил Ник. – Старые Палачи. Место, где при Иоанне Четвертом проводились судебные поединки и публичные казни.
– Вот-вот. Именно в таком переулке они и снимают несколько квартир. То ли название приглянулось, то ли лишний раз почтили Иван Васильевича. Кстати, единственный любимый ими из русских царей, они иногда называют себя «новыми опричниками». Всех остальных мечтали б заменить в истории наместниками из Золотой Орды. Их любимая тема – если бы осталось ордынское владычество! Но это идет прежде всего от некоего Сайдара Пырина. Сын цирковой актрисы, но называет себя «беком». Хотя Сверхчеловеком у них некий Головлёв, он всех постарше будет. Невзирая на любовь к оккультной германистике, мечтают, что белую расу вытеснят желтая и черная. Ждут Великого Восхода Луны, который грядет через «древнее германское начало», нового ледникового периода, что поглотит все живое, кроме тех, кто заране «оледенил сердце и разум», их то есть, голубчиков. Очень, опять же, тоскуют, что германцы нас не победили в начале века. Ненавидят все русское, «рабскую природу славян».
– Вот же сучьи дети.
Я никогда в жизни не слышала, чтобы Ник говорил подобные слова. Но я ведь и не должна такого слышать. Только тут мне вдруг в полной мере сделалось ясным, в каком неловком положении я по собственной вине оказалась. Отчасти по вине утомления, у меня, несомненно, какой-то сбой с реакциями, но от этого не легче. Как я теперь-то выйду наружу, после произнесенного Ником грубого ругательства?
И остаться тоже нехорошо. Я слышу то, чего мне слышать не положено. Я разозлилась на Романа, я удивилась, но момент-то пропущен. Что ж теперь делать? Господи, ну пусть они сами сейчас решат отсюда уйти! Едва ли… Судя по сигарному дыму, им и тут вполне приятно, кажется, и коньячные рюмки позвякивают… Остается, похоже, одно: переждать, молясь, чтоб они поскорей надумали покинуть залу, а потом забыть раз и навсегда каждое услышанное слово.
Хоть уши ладонями закрывай… Но уж это и вовсе глупо.
– Еще из мэтров некий Жорж Малеев. Также обещает много разного и ничего хорошего молодой Овсов, эдакой дебелый, пухлый в ляжках. Двое совсем уж юношей кропают роман, в котором жаждут «разделаться» со «Словом о полку Игореве», в остальное же время оба обучаются китаистике на факультете Восточных языков. Словом, рассказывать долго… Хотят искать Шамбалу, обожествляют Чингизхана и Мамая, пытаются сплавить ислам с германским язычеством, а в особенности плачут над тем, что красные не победили в Гражданской.
– Послушай, а они наверное вышли из раннего подросткового возраста? Ведь это, по сути, логика незрелого протеста. Или даже протеста не подростка, но маленького ребенка. Понимаю, что сии взрослые, а частью и немолодые, но как-то все это подозрительно сводится к «есть буду только конфеты, спать не пойду никогда, мыть руки отказываюсь». Оно самое, только возведенное в философию.
– Читывал я у кого-то, жаль, не запомнил, что преступник – всегда ребенок. Можно вколотить в голову таблицу умножения, но то, что нельзя отрывать крылья живым бабочкам и мучить кошек – дитяти можно внушить только через запрет. До сострадания душа должна дорасти. До сострадания, и до стыдливости. Да, по сути, все члены Палашёвского кружка, где произошло убийство этого студента-историка Тихонина, это нахватавшиеся познаний в том и в сем великовозрастные дети, только умилительного здесь мало.
– В таком случае, Брюс, у меня имеется к тебе не очень приятный вопрос. Кружок, в котором произошло убийство, уже какое-то время под твоим контролем? Почему же он до сих пор не развален? Почему до убийств все же дошло? Почему ты не внедрил в это очаровательное общество своих людей?
– Виноват я в любом случае, нужды нет. Однако людей внедрить – нет, этого я не мог никак. А без работы внутренних агентов развалить подобную штуку значительно сложнее.
– Неужто они так секретятся? Эта-то богемная клоака?
– Ничего нет проще, чем туда попасть. Но, видишь ли, я за своих людей в ответе. Разве ж я могу втравлять своих подчиненных в гадости?
– Погоди, они что там – еще и бугры?
– В том числе и это. – Странная фраза, содержащая упоминание неровностей, Романа явно не озадачила. – Уволь от уточнений. Не в том даже дело, что…
Договорить Роман не успел.
– Узурпировали палату, да еще надымили тут, – прозвучал чуть в отдалении, видимо от входа, голос Леры. – Между тем, здесь должна бы быть Нелли. В действительности уже почти час, как она обещала тут быть. И крымский виноград я, кстати, велела поставить для нее, а не для вас.