– Нас оправдывает то, что Нелли тут нет, – возразил Ник. – Без разрешения дамы я не курю, и мартель мы без разрешения прекрасного пола не употребляем, не говоря уже о винограде.
Все, теперь пропадать. Только со мною такое и могло случиться.
Когда я поднималась, мне показалось, что я вешу пуд.
– Нелли здесь. – Я вышла из-за ширмы. – Хоть бейте ее, но так уж получилось.
Выход мой оказался театрален: мужчины еще не успели сесть после того, как вошла Лера. Все трое стояли как раз напротив ширмы, подобно зрителям райка.
Роман иронически щелкнул каблуками. Я не знаю, каким образом ирония может прозвучать в звуке щелкнувших каблуков, но поручусь, что так оно и было.
Зато Ник не казался намеренным иронизировать. Глаза его метнули парочку молний, а краска гнева как ярко залила лицо, что, окажись тут случаем Александр Македонский, немедля записал бы его в свое войско. Если, конечно, предположить столь нелепую мысль, что российскому Императору захотелось бы поступать на службу к какому-то сомнительному выскочке. Ник еще молчал, но ему было, что сказать.
Лера, единственная, не знающая сути всего эпизода, метнулась ко мне, нарушив расположение фигур.
– Нелли, как хорошо, что ты приехала! Извини, я потом тебе объясню, почему заставила ждать!
Ник был совсем готов обрушить на мою голову весь словесный поток своего гнева, но Роман неожиданно сделал рукой предупреждающий жест.
– Не закипай, не самовар.
Он выразительно кивнул головой в мою сторону, приглашая Ника повнимательнее на меня посмотреть.
Стоя на пересечении двух взглядов, по тому, как менялось выражение лиц обоих мужчин, я словно отраженно увидела вновь то, на что уже полюбовалась с утра, умываясь. До сих пор перепуганное выражение моих глаз, огромные синие тени под ними. Обычный мой румянец будто смыт губкой, ни кровинки на щеках, бледные губы.
А рядом со мной стояла Лера – с лихорадочно горящим взглядом, похудевшая за неделю как щепка.
Они переглянулись, перебросившись парой мыслей. Ник глубоко вздохнул.
– Надеюсь, ты понимаешь, в какой мере была неправа, Нелли.
– Прости.
– Ну, что с тобой поделать. Можете быть свободны, дражайшие девицы. Нам с графом надо еще кое-что обсудить. И надеюсь, что хоть теперь без помех.
Глава XXII Шедевр
– Безмерно неловко получилось, я там задремала, пока тебя ждала, и подслушала разговор Ника с Романом.
Мы зашли в Красный кабинет. Теперь я имела уже возможность внимательно взглянуть на Леру. На царевне была бесформенная серая блузка, в которой она обыкновенно рисует, хотя рисует она, уж понятно, что не в Красном кабинете. Волосы она собрала, против обыкновения, в одну широкую косу, которую заколола сзади. Да, мы могли б сегодня вправду соревноваться: какая из нас менее интересна? Блузка и юбка на ней болтались, губы запеклись, на скулах горели лихорадочные пятна, глаза сверкали воспаленным блеском.
– Не страшно. Он тебе всегда все прощает, не то, что мне. Нелли, я хотела спросить… Мне очень важно было спросить… Впрочем, вот, я об этом…
Лера вытащила из кармана сложенный вчетверо и изрядно помятый листок. Начала было его разворачивать… Ох! На ее руке зеленой звездой сверкнули грани оправленного в желтое золото, редкого по величине хризолита. Даже явись у меня сомнения, взгляд более пристальный тут же бы их развеял: кольцо было велико для ее пальца, и она обмотала ободок толстой шерстяной нитью.
– Не успела занести, чтобы сжали. – Она поймала мой взгляд.
– Валерия…
– Уж будь тогда до конца приметливой, Нелли. – Она словно бы не испытывала никаких эмоций. – Это же не тот палец. Мы не обручились, нет. Просто подарок. Просто все, что мне от него осталось. От Джона. Ничего больше у меня теперь нет.
Я с трудом перевела дыхание.
– Джон говорит, что надо надеяться и молиться, – таким же ровным голосом продолжила Лера. – Но я не могу молиться, если не знаю, о чем. Чтобы я перестала быть сестрой Императора? Вдруг проснулась и поняла, что я – обычная девушка, так? Кого полюбила – за того и замуж могу идти, и все вокруг только счастливы? Об этом мне молиться? Могу ли я надеяться на то, на что надеяться нельзя? Век Реставрации дался слишком дорого, мне это с первых лет жизни объясняли. Мне ли надеяться на то, что я окажусь слаба? Не о чем молиться, не на что надеяться. Мужчины, они как дети, часто не хотят признать слов «нельзя» и «нет». И обманывают себя и нас.
Вот оно и произошло, она повторила мою историю. С незначительными различиями. Лера не Ник, будь Джон католическим принцем, к примеру, из Тары33, это б не явилось препятствием. Да вот только он никак не принц. Он – привилегированное дитя антисистемы.
– Но я не о том… – Лера, наконец, развернула листок бумаги. – Я не могу понять… Ведь ты-то такого никогда не переживала, откуда ты так это поняла? Или правда, что поэтическое чувство – особое?
Она протянула лист мне. Это оказались стихи, напечатанные на простеньком домашнем «струйнике». Мои стихи. Стихи 1980 года, помеченные осенним днем.
Вовеки славьтесь, Долг и Честь,
Тюремщики Любви!
Её плененье твердо снесть,
Господь, благослови!
Гвиневре в сердце бьётся кровь:
С ней рядом – Ланселот,
Он говорит ей вновь и вновь
О царстве Феи Вод…
– Гвиневра, сердца госпожа,
Я истомлён тоской,
Но Вы велите продолжать
Рассказ нехитрый мой…
– Ведите речь, сьер Ланселот,
Мне хорошо до слёз…
– На дне я, в царстве Феи Вод
До отрочества рос…
Жил под хрустальною водой
Не ведая друзей,
А мир мой был совсем иной,
Чем у других людей.
Я игры рыб любил смотреть,
На синем лёжа мху,
А солнце, золотая сеть,
Плескалось наверху,
Когда стоял погожий день
И радовало глаз,
И алая струилась сень
В закатный грустный час…
Не ведал я, что солнце – круг,
Оно плыло, дробясь…
Лиловых водорослей луг,
Мне был что лес для Вас.
Как я любил бродить средь них,
Слагать стихи и петь,
Дно в перламутрах голубых,
И рыбки словно медь…
Не ветер кудри колебал
Вкруг детской головы:
Я водных струй теченье знал,
Как знали ветер Вы.
– Ведите речь, сьер Ланселот,
Мне хорошо до слёз…
– На дне я, в царстве Феи Вод
До отрочества рос,
Жил под хрустальною водой
Не ведая друзей,
А мир мой был совсем иной,
Чем у других людей.
Так детство шло за годом год…
Мне фея меч дала:
– Король Артур тебя лишь ждет
У Круглого Стола!
О, мальчик, нежное дитя,
Не всё стихи слагать,
В закатный час бродить, грустя,
И жемчугом играть…
Вначале страшен новый свет,
Возврата нет сюда!
Но, полны радостей и бед,
Затем пойдут года —
Ты станешь вспоминать как сон
Подводный дивный край…
Дитя! Ты рыцарем рождён…
Прощай! Навек прощай!
– Ведите речь, сьер Ланселот,
Мне хорошо до слёз…
– На дне я, в царстве Феи Вод
До отрочества рос,
Жил под хрустальною водой,
Не ведая друзей,
А мир мой был совсем иной,
Чем у других людей…
И, очутившись на земле
Порой цветенья роз,
Я ощутил вдруг на лице
Потоки горьких слёз.
Гвиневра! Вышел я со дна:
Там слёз не льют у нас!…
На вкус горька и солона
Текла вода из глаз…
И плача вспомнил я о том,
Что их когда-то лил,
Ловил я капли жадным ртом,
Мне вкус их сладок был…
Я слез с коня и лесом шёл,
Как в сладостном из снов,
Я узнавал цветущий дол
И гряды облаков…
Я обнимал стволы дубов,
Я пьян был, взят был в плен
Волшебным пеньем соловьёв
И замком на скале…
– Ведите речь, сьер Ланселот,
Мне хорошо… до слёз!
– На дне я, в царстве Феи Вод
До отрочества рос,
Жил под хрустальною водой,
Не ведая друзей…
А мир мой был совсем иной,
Чем у других людей.
Вовеки славьтесь, Долг и Честь,
Тюремщики Любви!
Её плененье твердо снесть,
Господь, благослови.
Я с трудом подавила смех. Боюсь, он бы оказался к тому ж немного истеричен. Ну да, конечно, мне-то откуда знать… Безнадежная осень 1980-го года… Сейчас бы я написала без этой легкой неуклюжести… Но стихи неплохи. А кстати, я ведь напрямую и не соотносила тогда свои переживания и свои стихи.
– Я случайно наткнулась на это стихотворение, совсем случайно. И у меня такое чувство, что оно все – про меня. Понимаешь, два разных мира, два мира и полная безнадежность… И это дикое желание поделиться своим миром, проникнуть в его мир… Но нельзя тебе – под воду, да и он на земле – случайный гость. Только два тюремщика в дверях жизни.
Как странно… А ведь в каком-то смысле Лере это стихотворение много больше подходит, чем мне, мне лета 1980-го года…
– Не знаю, Лерочка. Это было четыре года назад, я уж не помню, о чем и думала, когда это писала…
– Меня как подтолкнул кто-то… Ты меня подтолкнула. Пошли, я кое-что хотела тебе показать…
Все такая же лихорадочно с