– Детей? Что-то я сегодня не успеваю за ходом твоей реактивной мысли, извини.
– А как ты думаешь, кто ко мне больше всех пишет? Дети, особенно скаутского возраста. Волчата там, белочки… Волчата меня просто загрызли. А некоторые и поменьше скаутов, эти, они больше картинки рисуют: космопорт Торетам, Землю, корабль…
– И твои портреты? – Я не удержалась и подло захихикала.
– Их тоже, – сухо подтвердил Миша.
– Итак, сегодня ты отбываешь на Амур. – Я заботливо пододвинула поближе к Мише свечу и свою воспетую в стихах пепельницу. Зачем я дразнюсь, в самом деле? У Романова-восьмого и вправду еще длится не самая простая полоса.
– Зачем я и свалился тебе как снег на голову. – Я и не заметила сразу, что Миша принес с собой еще пахнущий типографской краской, несомненно, только что купленный, томик «Хранителя Анка». Вернее сказать, я не обратила на книгу внимания, поскольку экземпляры моих авторских валяются по всему дому. Но на столик в «тёплой» гостиной я книги не клала. Да, когда Миша вошел, у него что-то было в руках.
– Заехал по дороге в лавку близ Майского дома, – подтвердил мою догадку Михаил. – У меня есть только тобой дареный, с автографом. А тут мне нужен еще один автограф. Подпишешь?
– С удовольствием. – Я вооружилась пером, благо всех видов стилосы тоже разбросаны повсюду, покуда мама не приехала, разумеется. – Кому?
– Видишь ли… – Мишино лицо приняло какое-то странное выражение. – Я не знаю имени.
– То есть как? – удивилась я. Но уже в следующее мгновение почувствовала, что спрашивать далее не надо.
– Так уж сложилось. Напиши как-нибудь так, чтобы вышло без имени, ладно?
– Без имени, так без имени.
«С сердечным приветом из Москвы в Дзёмги». Автограф у меня длинный, с датой по-латыни и прочими снобистскими фокусами, занимает половину страницы.
– Годится?
– Спасибо, замечательно.
Миша с улыбкой, так напоминающей улыбку Ника, полюбовался на мои баснословные средневековые титлы.
Я же, глядя на Мишу, все думала, как иной раз мы бываем не чутки и не тонки. Отчего я так легко поверила, будто ему надоели и «готические» молодежные сборища и древнегреческий язык?
– Я и не знал, что ты, оказывается, не поехала в Рим, Нелли. – Миша посмотрел на меня с сочувствием. – Но, я думаю, лучше тебя не расспрашивать сейчас?
– Лучше не расспрашивать, – с признательностью отозвалась я. – Тут мы с тобой в одинаковом, пожалуй, положении. Тебя ведь тоже лучше не расспрашивать?
– О том, ради чего, я лечу в Дзёмги? – не понял меня Миша. – Тут пока лучше пожелать успеха. Не уверен, справлюсь ли с одним поручением, которое сам же на себя и возложил.
– Я не поездку твою подразумевала, Миша, я все-таки не так бестактна. Я же вижу, тут что-то непростое. Успеха тебе всячески желаю, и решительно уверена, что ты справишься. Нет, просто мне подумалось, что тебе, вероятно, до невозможности надоели расспросы про космос.
– Примерно как солдату преображенцу про то, страшно ль было ехать по «чугунке». – Миша вздохнул. – Сил никаких. А ведь еще при нашей жизни все эти космические полеты станут самым обыденным скучным делом.
– Бедный ты, бедный… – Я рассмеялась. – Ну, хочешь, отвлеку тебя от этой темы?
– О, кажется, я догадался. Очень хочу. Что-то новое?
– Гмм… Пожалуй, что да.
Я «на минуту» покинула гостиную, но отсутствовала минут пять: не сразу отыскала чаемое. Листок бумаги нашелся под подушкой. Обычно я почти сразу все запоминаю наизусть, но, покуда нет душевной привычки к новому имуществу, предпочитаю заглядывать в текст.
– Тогда изволь слушать. Я думаю, это будут три стихотворения, но пока есть одно. Ты помнишь портрет Сары Фермор, работы Вишнякова?
– Портрет десятилетней внучки твоего любимого колдуна Брюса? Разумеется. Очень интересно, что ты о ней написала.
– Видишь ли… Это не о ней. О внучке Брюса я еще напишу, потому и говорю, что стихотворений, видимо, будет три. Кстати, если ты помнишь, мой любимый колдун все же не Брюс, а Брюсов Племянник. Но сейчас я думала об Иване Вишнякове. Он не внук колдуна, он сын простолюдина, мастерового. Он за пределами рамы, его мы не видим. Да и ничего интересного в нем нет. Стихи не без масонских образов, но тут ничего не поделать, у них этого в головах было полным-полно тогда, у наших предков.
Миша, его не надо было уговаривать, обратился в слух, а я начала читать то, ради чего, полуспящая, наощупь искала в пятом часу утра ручку и бювар. Напрямую вроде бы и не связанное со впечатлением, произведенным на меня вчера работой Леры, но, каким-то странным образом именно Лерой и вдохновленное.
Йоганн, я говорю сейчас с тобой,
Впервые за несчетные недели.
…Бездельем я свячу свой день святой,
Валяясь на неубранной постели.
Эпистолы – напрасные труды.
Который год, как я не знаю, где ты.
Жаль времени… Дворцы возводишь ты,
А я пишу пейзажи и портреты.
Но я сегодня пуст и одинок.
Я в полдень завершил вчера картину.
…Готический дай вспомнить городок,
И драки, и студийную рутину.
Как милой Лизхен я таскал цветы,
Как перепил всех буршей на обеде.
…Ты помнишь как, Йоганн, смеялся ты
Над вольной силой русского медведя?
Как в погребке – столетия назад —
Мы задирали, хохоча, друг дружку,
И, чокаясь, один хлебали яд
В тяжелых именных кабацких кружках?
Отравленным – ни дома, ни жены.
Покоя нет ремесленникам грубым:
Незримым струнам мы внимать должны,
Бесплотных муз лобзать предерзко губы.
Мне чья-то тень мерещится в углу.
Как я устал. Как это все не внове.
И сурик, что раздавлен на полу,
Запекся, будто пятна чьей-то крови.
С тоской скрипит походная кровать.
Рвет бабочка-душа постылый кокон.
…Умеешь ты пространство завивать,
Как куафёр – щипцам послушный локон.
Зеркальные незыблемы пруды,
Меняется неспешно лик Вселенной.
Ты делаешь алмазы из воды
В сиянии фонтанов драгоценных.
А я макаю кисти в полутьму,
Я в жемчуг оборачиваю слезы,
Я, запах кринов подмешав в сурьму,
Переплетаю ветви, словно грезы.
Сегодня сердце глухо от тоски.
На оловянном блюде стынет ужин.
Йоганн, мы только пальцы той руки,
Что раковины лепит для жемчужин!
Настанет день, мы скажем – кончен труд.
Мы кисти и угольники сложили.
Пусть в мире, нами созданном, живут
Созданья зачарованно-чужие,
Нечеловечьи отпрыски людей,
Изменчиво-лукавые, как тени…
…Нам не измерить собственных затей,
Нам не постигнуть собственных творений.
Лишь миг один, на стул упав без сил,
Швырнув палитру, слезы лить способен,
Владеющему ходом всех светил,
Я Мастеру-Зиждителю подобен.
Глава XXV Место преступления
Проводив Великого Князя, я успела телефонировать Бетси, чтобы выяснить, успела ли та побывать у Леры. О, еще бы нет! Она успела. Успела, кипела энтузиазмом и, как я смогла определить путем осторожных косвенных вопросов, мысль о том, что картина должна явиться гвоздем осеннего открытия галереи, Леру обрадовала и немного встряхнула. Большего сейчас и желать не надо.
Не успела я повесить трубки, как позвонил старший дворник, поведавший, что меня ждет автомобиль. Я, впрочем, уже была готова.
На сей раз Роман остановил выбор на надежном сером «лесснере», без герба, дабы не помечать свои деловые передвижения по городу визитными карточками – не отпечатанными на картоне, но от этого ничуть не менее ощутимыми.
– Не цените вы вашей московской прохлады, – улыбнулся Эскин, когда с церемониями было покончено, а автомобиль Романа сорвался с места. – Передают, что в Иерусалиме сегодня сорок градусов по Цельсию. Мы-то привычные, а вот европейцы не всегда справляются с собственными туристическими планами: слишком тяжело по жаре. Когда соберетесь к нам, Елена Петровна, выбирайте начало апреля либо конец октября. В эту пору у нас чудо, до чего хорошо.
Да, подумала я, в Иерусалим, конечно, я очень хочу попасть. Хотя и подозреваю иногда, что душа моя еще не доросла до того, чтобы побывать у Гроба Господня. Но все же хочу. Еще бы… Однако пока что я не попала и в Ватикан. Впрочем, огорчаться мне больше не хотелось. Как со вчерашнего дня мне сделалось веселее – так и сделалось.
Мы ехали быстро. Отчего-то мне всегда становится очень спокойно на душе, когда я наблюдаю за руками Романа, лежащими на руле автомобиля. Роман водит виртуозно, это понятно даже мне, которой даже в голову не вспало обучиться.
Доходный дом в Старом Палашёвском переулке оказался из непритязательных, без консьержки и черного хода. Впрочем, пострадавший ведь был студент, не удивительно.
Удивила же меня чрезмерная, даже для студента, запущенность жилья. Паркет был так чёрен, будто ощетиненная нога полотера не ступала не него с самой постройки дома. Просто не паркет, а земляной пол на вид. Казалось невозможным, чтоб подобная грязища наросла за несколько университетских лет. Словно бы в этих полутора комнатах несколько десятилетий жил дряхлый одинокий старик. Но запущенность оказалась только одной из странностей этой квартиры, куда нас впустили двое дежурящих тут городовых младшего оклада: один постарше, с тремя лычками на контрпогоне, другой совсем юный, лет на пять младше меня, с двумя.
Монгольские маски на драных обоях с розочками я увидела еще в выпуске новостей. Но под ними… Эскин присвистнул. Я ахнула.
– Я знал, что тебе это понравится, – Роман усмехнулся. – Впрочем, кое о чем ты уже знала, хотя и не должна бы знать…